— Ты жалела? — спросила Маша, не открывая глаз.
Представив себя в такой ситуации, она подумала, что не знала бы, как поступить.
— Жалела, Машка. Я ведь сразу пожалела. Еще в больнице. Грызла подушку, кричала, что передумала, а там уж передумывай, не передумывай — дело сделано. Ни университет вдруг оказался не нужен, ничего. Взяла академ, уехала в свой поселок. Там глаз поднять не могла: все ухмылялись, мол, учебу не потянула, дура блаженная. Я ведь плохо оттуда уехала, со всеми подружками разругалась. Считала, что умнее всех. А как вернулась, они все — кто уже с лялькой, кто вот-вот родит. Там все быстро происходило. Почти сразу после школы. Ну и жизнь как в болоте. Выдержала я два месяца и в Москву вернулась. Устроилась продавцом, потом в институте восстановилась. Трудно было. А потом, где-то через год, с Юрой познакомилась. Вернее, с тобой сначала, а потом уже с ним.
— Как это? — не удержалась Маша.
— Ты в парке упала и ревела. Родителей рядом видно не было. Я тебя подняла и пожалела. Пластырем коленку заклеила. А тут и Юра подбежал. Он зачитался конспектом, не заметил, что тебя рядом нет. И пока шли до метро, он мне все и рассказал: про тебя, про себя. Так я стала твоей мамой.
— Прямо вот так?
— Ну, не прямо так, сначала сидела с тобой несколько раз, пока он подрабатывал, гуляла с тобой. Денег на няню у него не было, родители тоже помогать не спешили. А мне с тобой хорошо было. Ты смешная была. А потом ты на прогулке стала всем говорить, что я — твоя мама, и я… знаешь…
Мамин голос сорвался, и сама она вдруг разрыдалась, горько, во весь голос. Маша никогда не слышала, чтобы мама так плакала. Она бросилась к матери и обняла ее за плечи.
— Машка… — прошептала мама и усадила Машу себе на колени. Восемнадцатилетнюю Машу весом пятьдесят килограммов. — Машка, Машка… я так тебя люблю. Я так боюсь за тебя. Ты же моя. Что бы там кто ни думал! Я нашла тебя в парке, ревущую и чумазую… Я заклеила тебе коленку и спела песенку, я косички тебе плела, я в больнице с тобой лежала, когда у тебя была ветрянка…
Мама снова разрыдалась, и Маша разрыдалась вместе с ней. Они ревели вдвоем в полутемной комнате, и это было почти так же хорошо, как реветь в квартире Крестовского.
— Ты меня никуда не отпускала, чтобы во мне гены плохие не проснулись? — всхлипывая, спросила Маша о том, что так убивало ее все последние часы.
— Нет, — замотала головой мама. — Нет, Машка.
Мама принялась лихорадочно целовать мокрые Машины щеки.
— Мы, девки, — все дуры. Гены тут ни при чем. Ты же выросла в скромности, достаток у нас вон какой. А тут сначала Волков твой на нас свалился… Красивый, зараза, море ему по колено. Думаешь, я не знаю, как девочки от таких голову теряют? Я спать перестала, как он появился. Потом, правда, разузнала о нем. Он правильный, Маш. Дурной, конечно, но правильный. С ним тебе спокойно будет. Он тебе нравится?
— Я не знаю, — ответила Маша, вытирая лицо подолом футболки.
Потом посмотрела на маму, и они обе вдруг рассмеялись: зареванные, с опухшими носами. Наверное, они впервые были так похожи.
— Крестовский тоже правильный. В смысле, Роман. Он… — начала Маша, желая реабилитировать его в маминых глазах. Это казалось важным.
— Он тебе нравится? — перебила мама, очень внимательно глядя Маше в глаза.
— Я не знаю, — ответила Маша, хотя на этот раз ответ дался труднее. Потому что, кажется, нравился.
— Машка, глупостей не делай. Прошу тебя. Не хочу, чтобы ты жалела, понимаешь?
— Я не наделаю, мам. Правда.
Мама на миг прижала Машу к себе, но почти сразу отстранила и простонала:
— Вот тяжеленная стала!
Маша поднялась с маминых коленей и посмотрела на нее сверху вниз. Даже зареванная мама была очень красивой. Вот такие могут из пешек в ферзи, если на их пути не попадаются подлецы.
— А папа знает? — спросила она.
— Нет, Маш. И не нужно ему этого.
— Вы ссоритесь все чаще.
Мама поднялась со стула, расправила подол домашнего платья, будто оно было как минимум бальным, и только потом посмотрела на Машу:
— Люди часто ссорятся. Это ничего не значит. Твой отец — чудесный человек. За другого я бы замуж не вышла.
— Даже ради меня? — не удержалась Маша.
— А у другого ты бы и не родилась, — улыбнулась мама, и Маша наконец почувствовала себя счастливой.
Позже они пили чай, и Маша старалась не вспоминать чаепития с Крестовским, его нелепого «полагаю» и внимательного взгляда. Потом они с мамой посмотрели две серии популярного английского ситкома, и Маша в сотый раз пообещала себе, что когда-нибудь ее английский ничем не будет уступать маминому, а после они отправились спать, умиротворенные и, кажется, наконец сблизившиеся.
Лежа в постели, Маша прокручивала в голове историю мамы и понимала, что по всему выходит, что она любимая дочка. Пусть пришедшая взамен, но все равно любимая. И родители вроде бы не собираются разводиться. А значит, все хорошо.
Она немного поразмышляла о своей биологической матери, но потом поняла, что не хочет ничего знать о женщине, отдавшей ее, как ненужную вещь. Пока они с мамой смотрели ситком, Маша спросила о документах. Оказалось, что биологическая мать написала отказ от своих прав и Машины официальные родители как раз те, кого она всю жизнь ими считала. История, казавшаяся чудовищной еще несколько часов назад, вдруг вырулила в какую-то понятную плоскость. Маша решила, что об этом непременно нужно сообщить Крестовскому. Его переживания за Машу выглядели очень искренними. Ну и что, что снова придется звонить первой. Она же не просто так.
Крестовский на звонок не ответил, хотя Маша ждала до последнего, пока соединение не сбросилось автоматически. Стараясь отогнать неприятные мысли, Маша написала ему сообщение:
«Мы все выяснили с мамой. Позвони, если не спишь».
Ей не понравилась формулировка, но переделывать она не стала. Крестовский сообщение не прочел, и это было в первый раз. Неужели обиделся из-за маминого поведения? «Или же просто помирился с Шиловой», — подсказал внутренний голос. А ведь наверняка правильный Крестовский, освободившись, поехал улаживать конфликт с Шиловой. Ну и что, что они, по его словам, не спят? Маша, признаться, не верила в эту чушь, потому что репутация у Шиловой была та еще, да и Крестовский отнюдь не выглядел неискушенным мальчиком.
Думать о том, что Крестовский может быть сейчас с Шиловой, оказалось, к ее удивлению, неприятно. Желая отвлечься хоть чем-то, Маша загрузила на телефоне «Фейсбук» и только тут вспомнила, что должна была позвонить правильному, хоть и дурному Волкову.
В груди екнуло, и снова пришли мысли о Шиловой, с которой Димка слишком уж активно общался на этой неделе. Маша глубоко вздохнула и решительно нажала на вызов.
Димка ответил после второго гудка, хотя время на часах близилось к двенадцати. На заднем плане приглушенно играл какой-то рэп.
— Ты там в клубе, что ли? — зачем-то спросила Маша, хотя звуковой фон никак не тянул на клуб.
Ожидала, что Димка съязвит в обычной манере, однако тот неожиданно серьезно ответил:
— Нет, дома.
— Понятно, — пробормотала Маша.
Наступила неловкая тишина. Маша не знала, как приступить к оправданиям за ужин с Крестовским и как оправдать сегодняшний визит к Крестовскому, как оправдать свои мысли относительно Шиловой и Крестовского и как…
— Маш, давай встретимся, — нарушил тишину Димка.
— Сейчас? — Маша посмотрела на часы и прикинула, что после сегодняшнего разговора мама, скорее всего, ее отпустит. Вот только сил и желания куда-то идти не было совсем. К тому же за окном снова шумел дождь.
— Можно сейчас, можно завтра.
— Давай завтра, — с облегчением согласилась Маша.
Несколько часов передышки перед боем определенно не будут лишними.
— Ты только не пропадай, как сегодня, ладно? — Тон у Димки вдруг стал просительным.
— Дим… — начала Маша, понятия не имея, как продолжить.
— Давай завтра. Я не хочу обсуждать фотки по телефону, хорошо?
