— Это англичанка? — ошарашенно спросила Юла.

Маша же распахнула глаза и уставилась в потолок. Единственный человек, который мог сообщить ее матери о том, что она здесь, в этот момент, кажется, обнимался с Шиловой у двери. Вот подлец!

— Так, я сваливаю, — меж тем объявила Шилова.

— Не-не-не, — запротестовал Крестовский. — Я тебя отвезу.

— Ты дурак? Как ты отвезешь?

— На машине. Они потом дверь захлопнут, и все.

Маша бы удивилась этому театру абсурда, если бы ее так не тошнило от страха перед разговором с матерью. Вероятно, Крестовский распахнул дверь, не дожидаясь звонка.

— Добрый вечер, Ирина Петровна.

— Здравствуйте, Роман, Юля.

— Здравствуйте, Ирина Петровна.

— Где Маша? — голос мамы звучал требовательно.

— Она пока спит. На диване.

Маша снова зажмурилась.

— Ирина Петровна, вы проходите, пожалуйста. Я Юлю отвезу.

— То есть как?

— Вы просто дверь захлопните потом. Замок автоматический.

— Нет, Роман, так не пойдет. Я не хочу потом отвечать, если здесь что-то пропадет.

— Простите?

— Я доеду сама. Не вопрос, — голос Шиловой звучал неуместно радостно. — А ты Машу с Ириной Петровной подвези.

— Юль, подожди…

— Не провожай.

Дверь хлопнула, и в квартире повисла неуютная тишина. Спустя некоторое время ее нарушил напряженный голос Крестовского:

— Чаю? Кофе?

— Нет, спасибо, — так же напряженно ответила мама, и Маша поняла, что дальше делать вид, будто спит, смысла не имеет.

Сев на диване, она запустила пальцы в волосы и принялась разбирать не до конца просохшие пряди, нарочно не глядя в сторону входной двери. Каждую секунду она с замирающим сердцем ждала оклика матери и не могла решить, как ответить: огрызнуться или сделать вид, что не слышит. Однако первым подал голос хозяин квартиры:

— В ванной есть фен.

Маша невольно посмотрела на Крестовского и передумала убивать его за звонок матери. Хоть он и пытался изображать гостеприимного хозяина, выглядел так, будто мечтал оказаться где угодно, только не в собственной квартире. Засунув руки в карманы джинсов, Крестовский вновь перекатывался с носков на пятки, и это отбросило Машу на пару часов назад, когда она рассказывала ему о подслушанном разговоре. Стыд окончательно победил злость, а еще некстати вспомнилось, как она задремала, положив голову на его плечо, к слову сказать, весьма жесткое и неудобное.

— Спасибо, — пробормотала Маша и, встав с дивана, направилась в ванную. На маму она по-прежнему не смотрела.

Крестовский постучал в не до конца прикрытую Машей дверь и, только дождавшись разрешения, открыл ее, остановившись на пороге. В руках он держал стопку Машиной одежды. Маша и не подозревала, что джинсовку можно сложить так аккуратно.

— Прости… — сказали они одновременно.

Маша подняла на него взгляд, а он продолжил:

— Я не мог не предупредить твою маму.

Маша кивнула, понимая, что Димка на месте Крестовского и не подумал бы никому звонить.

— У тебя теперь из-за меня проблемы с Шиловой? — спросила Маша, чтобы потянуть время.

Крестовский усмехнулся, вероятно, сообразив, что Маша слышала их разговор, и пожал плечами:

— Проблемы есть, но они не из-за тебя. Не волнуйся, — ответил он, глядя куда угодно, только не на Машу.

— Ты ее любишь? — зачем-то спросила Маша.

Наверное, чтобы снова потянуть время. Во всяком случае, ей самой хотелось верить, что причина в этом.

На этот раз Крестовский посмотрел прямо ей в глаза. Маша некстати подумала, что она наверняка растрепанная и опухшая после недавних рыданий. Ее рука сама собой потянулась пригладить волосы. Крестовский перевел взгляд на Машину руку и, словно спохватившись, сделал шаг вперед, положил одежду на мраморный столик у раковины и молча вышел.

Дверь закрылась с тихим щелчком. Вопрос о Шиловой остался без ответа.

Маша переодевалась и умывалась так долго, как только могла, разглядывая кипенно-белые стены, черную ванну, черную раковину, пол, выложенный большими черно-белыми квадратами, и чувствуя себя шахматной фигурой, которую только-только ввели в игру. Кажется, Димка говорил, что в шахматах пешка может стать ферзем. Маша посмотрела на себя в большое зеркало и поняла, что вряд ли это ее случай.

В ванной Крестовского здорово пахло. Вместо привычного Маше резкого запаха стирального порошка, маминых духов и одеколона, которым пользовался папа, здесь пахло мятой, немного зимним утром и одеколоном Крестовского. Рядом с зеркалом стояла электрическая зубная щетка с картинкой из диснеевского мультика. Три вида зубной пасты, два контейнера для линз, ополаскиватель для полости рта и бритва. Бритва удивила Машу отдельно, хотя умом она понимала, что, наверное, все мальчики в восемнадцать уже бреются.

Наконец, собравшись с духом, Маша толкнула дверь.

На кухне горел свет и пахло кофе. Мама сидела за барной стойкой спиной к Маше, Крестовский подпирал подоконник. Кажется, разговора в Машино отсутствие у них не получилось. Стоило Маше выйти, как Крестовский поставил на подоконник чашку, которую до этого сжимал в ладонях, и снова засунул руки в карманы. Мама медленно развернулась и соскользнула с барного стула так изящно, будто сидела на них каждый день.

— Ты готова? — спросила мама как ни в чем не бывало.

Приготовившаяся защищаться Маша растерялась и посмотрела на Крестовского. Тот выглядел сейчас таким же собранным и отстраненным, каким он встречал ее с Димкой в свой день рождения.

Маша молча направилась к выходу, видя боковым зрением, что мама двинулась за ней. Из Машиных кедов торчала ультрафиолетовая сушилка для обуви. Она оглянулась на идущего следом за мамой Крестовского, и тот вопросительно приподнял брови.

— Спасибо! — указала Маша на кеды.

Крестовский вежливо ответил:

— Пожалуйста.

Надев не до конца просохшие кеды, Маша открыла входную дверь и вышла в ярко освещенный холл. Всего на этаже было три двери, но в холле стояла такая тишина, будто за ними никто не жил. Вот в ее доме жильцов всегда было слышно.

Вызвав лифт, Маша повернулась к Крестовскому, чтобы попрощаться. К ее удивлению, Крестовский, успевший надеть ветровку, запирал дверь.

— А ты куда?

— Я вас отвезу, — ответил он.

— Спасибо, Роман, не стоит, — сказала мама тем тоном, каким всегда разговаривала с Крестовским в университете, хотя, как выяснилось, виноват он был лишь в том, что родился на свет вместо маминого ребенка. И уж точно не по своей воле.

Маша ожидала, что Крестовский уйдет от конфликта, как всегда это делал в универе. Обычно он старался не попадаться маме на глаза или же молча соглашался со всем, что она говорила, хотя Маше казалось, что у него зачастую есть отличное от преподавателя мнение. Поэтому сейчас она открыла было рот, чтобы попрощаться, однако Крестовский вдруг твердо произнес:

— На улице дождь, а у Маши мокрые кеды.

Мама посмотрела на Машу, потом на него и неожиданно не стала спорить. Маша же почувствовала, что ее щеки заливает краска. Почему его волнует то, что она в мокрой обуви? Она же не Шилова.

Они спустились на лифте в подземный гараж, и машина Крестовского приветливо мигнула фарами. Когда Крестовский распахнул пассажирскую дверь, Маша постеснялась сесть спереди. Мама же предложением воспользовалась. Крестовский, дождавшись, пока она устроится, молча прикрыл переднюю дверь и так же молча открыл заднюю. Маша скользнула на пассажирское сиденье, а Крестовский, по-прежнему не произнося ни звука, вытянул из-за сиденья ремень безопасности и подал его Маше.

Перед тем как тронуться с места, Крестовский настроил кондиционер так, что на Машины ноги начал дуть теплый воздух. Она посмотрела на него в зеркало заднего вида и, когда их взгляды встретились, улыбнулась. Ей очень хотелось, чтобы он улыбнулся в ответ, и он не подвел. Его улыбка вышла еле заметной, но она была.

— Вы давно водите, Роман? — нарушила тишину мама, когда Крестовский плавно остановился перед очередным светофором.