Дверь в квартиру почему-то оказалось незапертой, и Маша, осторожно ее толкнув, заглянула в коридор. В коридоре было пусто, однако с кухни раздавались приглушенные голоса. Один из них принадлежал маме, второй же…

Маша вошла в квартиру и, тихо прикрыв за собой дверь, направилась на кухню, потому что наличие на этой самой кухне папы Крестовского касалось ее напрямую.

— Я не хочу даже близко видеть ее рядом с Романом.

Маша застыла от неожиданности, потому что в голосе Льва Крестовского звучала неприкрытая злость. Чем она могла так насолить Крестовским? Тем, что Волков разбил Роману нос? Но это же чушь. Это их разборки. Она сама была только предлогом.

— Поверь мне, я еще меньше тебя хочу видеть свою дочь рядом с твоим мальчишкой.

Мама с ним на «ты»? Тут же в голове всплыла мысль, что их родители вправду могли быть знакомы. Кажется, Лев учился здесь же. Что-то такое она слышала от Шиловой: мол, Крестовский учится в отцовской альма-матер. А еще Маша вспомнила реакцию Льва на маму, когда он вдруг начал расспрашивать, кто она и что преподает.

— Ира, — на этот раз голос Льва звучал примирительно, — ты ведь понимаешь, что это катастрофа?

— О да! — Мама зло рассмеялась. — Конечно, катастрофа, когда умненькая и наивная девочка влюбляется в подонка.

— Господи, ну что ты несешь? Дело ведь вообще не в этом.

— Ну конечно! — мама снова повысила голос.

Некоторое время в кухне стояла тишина, а потом Лев негромко спросил:

— Она ведь моя, да?

Маша смотрела на папин шарф, свисающий с вешалки, и считала на нем мелкие ромбики. Просто чтобы не думать о том, что сказал отец Крестовского.

— Пошел вон из моего дома, — голос мамы звучал спокойно и очень незнакомо.

— Я не уйду, пока ты мне не ответишь.

— Маша — не твоя дочь. Ответила. Уходи.

— Ира! — На кухне послышалась какая-то возня, и Маша наконец отмерла. Она уже собралась пойти к маме и помочь ей выставить этого наглеца из дома, когда Лев вдруг произнес:

— Ирка, ты не могла сделать аборт от меня. Я и тогда в это не верил, а теперь — тем более.

— Да что ты? Руки убери!

— Прости, прости. Давай спокойно поговорим.

Раздался звук передвигаемой табуретки. Маша подумала, что этот человек сейчас сидит на папином месте. Будто он здесь хозяин. Стало противно.

— Мне не о чем с тобой разговаривать, Крестовский. Со своим сыном разбирайся сам. Машка не повторит моей ошибки. Я этого не допущу.

— Как? Ты будешь за руку ее водить? — В голосе Льва послышалась злость. — Единственный выход — перевести кого-то из них в другой вуз.

— Подозреваю, что в твоей картине мира этот кто-то — Маша?

— Ир, Ромке сложно. Он едва начал тут обживаться. У него и с языком проблемы, и с общением. Он с пяти лет в школе-пансионате жил.

— Крестовский, я очень сочувствую твоему сыну. Прежде всего потому, что ему не повезло родиться у тебя. Но Маша поступила в университет сама. На бюджет. И, как ты справедливо заметил, любезно указав мне на мой достаток, у меня нет возможности перевести ее в другой вуз, да и она тебе не кукла, чтобы ценой ее будущего облегчать жизнь твоему наследнику.

— Твое дело — просто поговорить с Машей. По-хорошему. Все расходы я возьму на себя.

— Что значит «по-хорошему»? Ты в своем уме? Ты ворвался ко мне домой и угрожаешь?

— Ира, хватит. Я уберегаю детей от катастрофы! Хватит улыбаться! Я не хочу своему сыну такой судьбы.

— Какой? Жениться на голытьбе? Так, кажется, говорила твоя мама?

— Оставь мою маму в покое. Если бы Маша не была твоей дочерью, я бы первый их благословил!

— Да неужели? А как же мисс чего-то там? А? Или кто она у тебя? Куда же без мисс-то? Ноги от ушей, мозгов ноль.

— Мы обсуждаем не меня, — голос Льва прозвучал ровно. — Если Ромка решит жениться на мисс чего-то там, флаг ему в руки, решит на девочке из простой семьи — я тоже поддержу.

— Раньше я считала, что ты просто трус, а ты, оказывается, еще и лицемер. Уходи, Лев, я от тебя устала. Скоро Машка придет.

— Ты с ней поговоришь? — Табуретка вновь сдвинулась по полу, и Маша поняла, что Лев встал. У нее было несколько секунд на принятие решения: сделать вид, что только что вошла, или же признаться, что все слышала. Соблазн заставить оправдываться самоуверенного Льва Крестовского был велик, вот только Маша понимала, что маме тоже придется оправдываться. Она попятилась к двери, собираясь громко ею хлопнуть, будто только вошла, но после следующих слов Льва ее ноги приросли к полу:

— Либо ты решаешь вопрос с переводом Маши, либо я начинаю процедуру признания отцовства через суд. Во втором случае детям будет сложно. — Лев говорил совершенно спокойно, будто каждый день подавал в суд на признание отцовства.

Маша на миг представила себе, что начнется суд, ее папе сообщат, что он не ее папа… Ее милому, мягкому папе, который мухи в жизни не обидел, придется ходить в зал суда, слушать, как чужие люди лишают его семьи… Она не думала всерьез о том, что это будет означать для нее, для Крестовского. Думать об этом было слишком страшно.

Мамин голос прозвучал хрипло и незнакомо, когда она заговорила:

— Если бы ты знал, как сильно я тебя ненавижу, ты бы никогда не переступил этот порог. Когда ты уехал, я, дура, думала, что вернешься. А срок поджимал. Но я боялась, что ты приедешь и не простишь аборта. Дотянула до того, что уже поздно стало. Нинка к своему знакомому отвела за деньги. Когда я очухалась, оказалось, что детей у меня больше не будет. Помню, выла тогда, и больше из-за того, что ты не простишь. Молодая была, дурная. А потом случайно Аньку Самойлову встретила. С пузом. Оказалось, что она уже Волкова и что летят они к тебе на свадьбу с мисс чего-то там. — Мама замолчала, и некоторое время Маша слышала только свое тяжелое дыхание. — Ты мне жизнь сломал, Лёвушка, — хрипло произнесла мама. — Машка — не моя. Юрка в колхозе со студотрядом был, там с какой-то девкой спутался. Она ему потом Машку привезла. Говорит, не возьмешь — в детдом отдам. Он и взял. Хотя его она или нет, так и не знает. Я с ним уже после познакомилась. Машке почти два года было. Не веришь — проверь по своим каналам и оставь нас в покое.

— Ира, — едва слышно позвал Лев.

Но мама продолжила, будто не слышала:

— Чем Машка старше, тем страшнее мне. Вдруг материнские гены свое возьмут? А пацаны вокруг нее так и вьются. Что Волков, что Ромка твой… А я уберечь ее должна!

Мама говорила что-то еще, но Маша уже не слышала. Попятившись к двери, она споткнулась о коврик и сбила с крючка ложку для обуви.

— Маша! — громко позвала мама, но Маша бросилась прочь из дома.

Она пробежала через детскую площадку, мимо готовящихся под снос гаражей-ракушек, мимо площадки для выгула собак. На спуске в овраг она едва не свернула себе шею. Кубарем скатившись вниз, вскочила на ноги, попыталась оттереть грязь с коленей, но ничего не вышло, и тогда она, плюхнувшись прямо на землю, наконец разрыдалась. Рыдала взахлеб и все терла влажные грязные пятна на коленях, отчего те лишь увеличивались. В голове билась мысль о том, что в этом овраге они познакомились с Волковым, когда на нее набросилась стая бездомных собак. Маша до смерти испугалась тогда. Сейчас же ей почти хотелось, чтобы стая собак вернулась и просто ее сожрала, потому что она совсем не представляла, как теперь жить дальше.

История ее появления на свет была сродни тем, что рассказывают в ток-шоу. И которым не верит никто, кроме бабушек.

Начал накрапывать мелкий дождик. Маша поднялась с земли и побрела по оврагу, не желая возвращаться домой. Она гадала, будут ли ее искать или мама — хотя, как оказалось, вовсе и не мама — вздохнет с облегчением? Кусочки головоломки наконец сложились. Большую часть жизни основным требованием мамы было не опозорить ее. Маша настолько к этому привыкла, что даже не задумывалась о причине. А оказывается, у этих слов был глубокий смысл. Видимо, мама не верила, что воспитанием можно перебить гены женщины, которая выбросила своего ребенка. Выходит, и папа может быть вовсе не папой. Маша вдруг поняла, что никогда не видела свое свидетельство о рождении. Паспорт она ходила получать вместе с мамой и, признаться, не вчитывалась в документы. Знала, что заполняла данные родителей в графе «родители», но ведь приемные — тоже родители. Поэтому у нее не было причин не верить словам матери.