— История не терпит сослагательного наклонения. Так, кажется, говорят?

— Расскажи мне о девушке, из-за которой вы разругались с Волковым, — сменила тему Маша.

— Зачем тебе? — тут же сел ровнее Крестовский.

— Интересно, стоила ли она этого.

— Определенно нет.

— Не очень-то галантно так отзываться о девушке.

— А это отзыв не о девушке, а о ситуации, — парировал Крестовский. — К тому же чего еще ждать от сноба, которому нет дела ни до кого, кроме себя?

Говоря это, он в упор смотрел на Машу, и та чувствовала, что заливается краской.

— Прости. Я собиралась перед тобой извиниться, но ты ушел, — пробормотала она.

— У тебя есть мой номер телефона.

Смешно, но отправить ему сообщение с извинениями ей даже в голову не пришло. Кажется, говорить больше было не о чем.

— Ладно. Спасибо, что выручил. Можешь мне ничего не рассказывать. Забудь.

Крестовский вдруг достал из кармана пиджака телефон и принялся в нем рыться.

Маша замолчала, не решившись и дальше распинаться перед человеком, который даже не слушает. Крестовский же неожиданно встал с парты и протянул ей телефон:

— Вот.

Маша осторожно приняла его смартфон и посмотрела на почти темный экран.

— Что это?

— Полистай влево.

Она послушно перелистнула и застыла.

На этот раз фото было сделано с приближением. Маша с удивлением узнала себя. Ее лицо было подсвечено с одной стороны тем теплым светом, который бывает только от свечей или костра. А сама она завороженно, иного слова и не подберешь, смотрела на человека, сидевшего напротив нее. Его не было в кадре, но Маша вдруг покраснела, не желая признавать, что могла смотреть вот так: с интересом и восхищением. А еще Маша впервые видела себя такой красивой. Опустив пониже голову, чтобы Крестовский не заметил ее пылающего лица, она перелистнула на следующий кадр. На этот раз ее собеседник был виден со спины: он сидел на корточках у диванчика и смотрел на нее, задрав голову, а она, в свою очередь, смотрела на него с грустью и теплотой.

— Откуда это у тебя? — Маша не стала смотреть дальше, чувствуя, что ее начинает колотить нервной дрожью.

С трудом заставив себя посмотреть на Крестовского, она заметила на его щеках красные пятна. Если бы она могла покраснеть еще сильнее, то непременно сделала бы это сейчас.

— Мне прислала их Юля, — признался он.

— Что? Но ее же там не было.

— Ее не было, но она попросила одного из охранников за мной понаблюдать. Юля… умеет убеждать. И он сделал несколько фото, как видишь.

— Зачем ты мне их показал? — спросила Маша и, развернувшись спиной к Крестовскому, потому что смотреть на него было выше ее сил, отошла к окну. И ведь ничего же плохого не сделали. Почему же стоят тут оба пунцовые?

— Потому что, я полагаю, она показала их Волкову.

Маша резко обернулась, зачем-то фиксируясь на его нелепом «полагаю». Так говорил только он.

— Димка видел?

— Полагаю, да. Вероятно, из-за этого он объявил нам бойкот. В смысле — тебе. Мне-то он его еще раньше объявил.

— А какого черта Шилова прислала ему эти фото? — повысила голос Маша.

Шилова, у которой было все, вдруг с чего-то решила отнять последнее у Маши.

— А какого черта ты прислала их с Волковым фото мне? — очень спокойно спросил Крестовский.

Хорошо, что краснеть сильнее было уже некуда.

— Это была шутка, — выдавила из себя Маша, желая отмотать время назад и не быть такой дурой.

— Вот и это, полагаю, тоже была шутка.

— «Полагаю» не говорят.

— Почему? — удивился Крестовский.

— Потому что это звучит очень… напыщенно и старомодно.

Крестовский озадаченно взъерошил волосы и произнес:

— Хорошо, я это учту. Спасибо за поправку.

Маша закатила глаза. Его следование речевым клише и желание быть вежливым порой убивало.

— Ты можешь переслать мне фото? — спросила Маша.

— Нет, извини, — отозвался Крестовский.

— Почему? — прищурилась она, хотя, признаться, внятного объяснения, зачем ей нужны эти фотографии, у нее не было.

— Потому что я тебе не доверяю, — просто сказал Крестовский. — Мне не нужны неприятности с Ириной Петровной. Я даже не в курсе, совершеннолетняя ли ты.

— А это здесь при чем? — опешила Маша.

Крестовский зажмурился, сжал переносицу пальцами и тут же, вздрогнув, поморщился.

— Маша, я не знаю, как тебе это объяснить, — устало сказал он.

— А ты попробуй, — предложила Маша и уселась на парту.

— Слушай, — Крестовский уселся на соседнюю, — я совсем тебя не знаю. Ты — девушка человека, который меня ненавидит. Я не могу тебе доверять, понимаешь? Я не очень хорошо разбираюсь в местных законах. Юля предупредила меня не связываться с теми, кому меньше восемнадцати, потому что любое мое действие может быть истолковано…

— Стой, — перебила Маша отчаянно подбиравшего слова Крестовского. — Ты решил, что я могу тебя подставить? Обвинить в домогательствах?

Это было настолько смешно, что Маша, не удержавшись, фыркнула.

— Крестовский, ты псих?

— Ладно, забудь, — вдруг негромко откликнулся Крестовский и, встав с парты, положил на нее ключ. — Удачи.

У Маши екнуло в груди, когда она поняла, что Крестовский вовсе не шутит, что он поделился с ней реальной причиной своего недоверия и что, похоже, его это действительно волнует.

— Роман, стой!

— Спасибо хоть не «стоять», — откликнулся Крестовский, однако остановился и повернулся к ней.

Маша спрыгнула с парты, но подходить не стала.

— Мне кажется, тебя немного… запутали. И мне есть восемнадцать, ты можешь не волноваться. К тому же, поверь, у меня и в мыслях не было шантажировать тебя снимками или чем-либо еще.

Маша вдруг поняла причину его странного поведения, когда она прикладывала лед к его носу. Он же тогда едва сквозь диван не просочился, лишь бы оказаться подальше от нее.

Крестовский, хмурясь, некоторое время ее рассматривал, и Машу неожиданно накрыло сочувствием к его положению. Ведь у него здесь не было друзей, с отцом они не особенно ладили, как показалось Маше во время визита в его квартиру. Шилова же очень лихо обезопасила себя от потенциальных соперниц. По-европейски законопослушный Крестовский явно был дезориентирован.

— Я не могу этого знать, — наконец подал голос Крестовский, и Маша подумала, что он удивительно прямолинеен. Это даже немного сбивало с толку.

— Я, конечно, не могу тебя заставить мне верить, но мне неприятно думать, что ты меня в чем-то подозреваешь, — осторожно подбирая слова, произнесла Маша.

— Меня, знаешь, тоже не радует, что ты считаешь меня душителем котиков.

Маша против воли улыбнулась и предложила:

— Ну, давай попробуем поверить друг другу.

Почему-то эти слова, произнесенные в аудитории, где не было никого, кроме них, прозвучали очень двусмысленно. Будто Маша говорила о чем-то большем, чем доверие. Но отступать было поздно.

— Что мы делаем? — очень серьезно спросил он.

— Не общаемся, потому что так всем будет лучше, — дрогнувшим голосом ответила Маша.

Он усмехнулся и вдруг произнес:

— Передо мной никогда не захлопывали двери. Это было неприятно.

— О, тебе еще повезло, что ты не знал, о чем я думала в тот момент.

— То есть ты озвучила не все?

— Нет. Например, я не сказала тебе, что ты был похож на недобитую панду.

— Недобитую? — почему-то это слово рассмешило Крестовского, хотя Маша немного волновалась, что он может обидеться.

— Ну правда. Пластырь, синяки… Как твой нос, кстати?

— На месте, — все еще улыбаясь, ответил Крестовский. — Отец привез мне какую-то волшебную мазь, и к понедельнику синяки должны будут пройти.

— А если не пройдут, ты подашь в суд на производителя?

— Судиться любят в Америке. Ты перепутала континенты.

Маша фыркнула и, подхватив ключ со стола, направилась к двери. Крестовский хозяйским движением забрал у нее ключ и, пропустив ее вперед, вышел из кабинета. Запирая аудиторию, он чему-то улыбался.