— Водкой?

— Водкой! Пошли.

Они закрыли цирюльню и отправились.

Шашлычная Гиритли, как всегда, оказалась битком набитой. Пустовал только их столик в самом углу. Толстяк Гиритли велел обслужить их вне очереди. После первой же рюмки Джемшир погрузился в мрачное раздумье. Пятьсот лир во внутреннем кармане пиджака не давали ему покоя. Достанься они ему от кого-нибудь другого — он бы рукой махнул: сдержал слово — хорошо, не сдержал — тоже ладно. Но ведь он имеет дело с Музафер-беем. С Музафер-беем так не пойдет! Музафер-бей — бесстрашный человек. Он не считает нужным давать кому-либо отчет в своих поступках, он и прибить может. Ведь он, говорят, одним ударом свалил с ног самого пашу. И никто с него не спросил. А самое главное, Джемшир был его вербовщиком, жил на то, что Музафер-бей давал ему заработать, ел его хлеб и надеялся прокормиться около него до конца дней своих. Нет, Музафер-бея он обманывать не станет. Сдержать слово — в его же собственных интересах.

Они переглянулись с Решидом. Что будем делать? — вопрошал взгляд Джемшира. Ей-богу, не знаю, — словно отвечал Решид. Впрочем, Решид-то давно знал, что делать. Убрать «черномазого». У девчонки ведь все надежды на него одного. Вот и убрать его. И преспокойно вышла бы за кого отец велит. А не то — плакали их денежки да мечты пожить припеваючи. Неделю можно протянуть, — соображал Решид, — ну две, от силы — месяц, ссылаясь на то, что, мол, невеста больна. А потом? Потом придется вернуть пятьсот лир задатка или отдать девушку.

— Научи меня, Решид, посоветуй. Я совсем растерялся, не знаю, что и делать. Посоветуй.

Решид покачал головой.

— Или я не об этом думаю?

— Деньги-то мы у них взяли.

— Взяли.

— Если не отдадим девчонку…

— Надо будет вернуть деньги, — безжалостно закончил Решид.

Джемшир согласился.

— Надо.

— Так не отдавать же то, что уже в кармане?! Да еще столько же в руки лезет… Вот глупая, — искренне возмутился Решид. — Была бы ведь госпожой в огромном имении самого Музафер-бея.

Джемшир только поддакивал.

— И нас бы всех выручила, а, Джемшир?

— Да-а-а.

— Хотя бы под конец жизни пожили немного. Ведь не вечен же бей.

— А мы ему век укоротим — нагоним в имение все мое отродье…

— Ох-хо-хо… Моя дохлятина совсем было переезжать собралась, все песни звенела, частушки распевала, со всеми соседями перессорилась, это пока девчонка-то не убегла. Что за народ эти бабы! Ничего ей не надо — спит и видит ягнят. Бредит ими. А как девчонка убежала, у нее будто язык отнялся… Ты дал бы мне сотенку из этих, а, Джемшир?

Джемшир даже напрягся весь, но вида не подал, что жалко. Перелистал во внутреннем кармане пять сотенных бумажек, вытянул одну и протянул Решиду. Тот жадно схватил ее и с убежденностью, которую ему придала сотенная купюра, заговорил:

— Ты не думай, не расстраивайся, брат. А давай-ка сделаем по-нашему. И провалиться мне, если я ради тебя, соловей мой, как-нибудь ночью не прикончу этого… сына. Ну что нам? Хык-хык двумя выстрелами… Эх, быть бы мне сейчас помоложе лет хоть на десять, против пятерых таких вышел бы! Выпьем! Твое здоровье.

Они выпили. Шашлычник поставил любимую пластинку Джемшира.

Джемшир забыл о пятистах лирах, полученных от Ясина, и о сотне, которую он скрепя сердце отдал Решиду, и о Гюллю, и об арабе Кемале, отбирающем у него дочь и деньги. Джемшир плавал в пустоте, освещаемой лучами, которые, отражаясь, ломались в стеклянной посуде и гасли, и испытывал неописуемое блаженство. Грузно откинувшись на стуле, он сидел, закрыв глаза. И не открывал их, пока не кончилась песня. А когда поднял веки, съежился под взглядом маленьких колючих глазок Решида. Тот походил на злого духа.

— Не тужи, Джемшир-ага, — не заговорил, а запел цирюльник. — Мы еще поживем, мы еще попьем и поедим и повидаем свое. Нутром своим чувствую, сам аллах внушает мне это. Не тревожь себя понапрасну. Если есть аллах на свете, он не оставит нас. Смотришь, в один прекрасный день все и переменится к лучшему.

Джемшир уныло вздохнул.

— Не вздыхай так. Не годится терять надежду уповающим на аллаха. Аллах вдохнул жизнь в яйцо, будь благословенно его величие. Не унывай. Что ни делает аллах — все к добру… А все же случись это лет десяток тому назад, увидел бы ты, на что способен Решид.

— Убил бы?

— А ты что, не знаешь меня? Мне только решиться.

— И ни минуты не колебался бы? — ухмыльнулся Джемшир.

Решида взорвало.

— Ну что пристал? Сказано, не колебался бы!

— Вся моя надежда на твою жену, Решид. Уж если кто может уговорить девчонку, так это она. Ведь правда?

— Не сомневайся, она старается. «Дочка, — говорит, — послушай меня, старую. Глупость ты делаешь своим отказом. Соглашайся, говорит, будешь хозяйкой большого имения. Будешь разъезжать в автомобиле, красить губы. Сама себе голова, что хочешь, то и делай…»

— Ноет у меня все внутри, Решид, не по себе мне как-то.

— Я всех этих тонкостей не понимаю. Знаю одно — этого араба надо убрать.

— Как убрать-то? — спросил Джемшир. Он стал прикидывать в уме, на кого в этом деле можно положиться.

— Что же Хамза не идет? — спросил Решид.

Джемшир на минуту задумался:

— Сегодня какой день?

— Вторник.

— У директорской жены он, вот и не идет.

Жена управляющего фабрикой, молодящаяся женщина в розовом пеньюаре, обняла Хамзу за шею и смотрела на парня влюбленными глазами.

— Ну зачем это тебе? Попадешь в беду!

Ей не хотелось давать ему револьвер, вокруг которого велись в последние дни все разговоры Хамзы, но она боялась рассердить его отказом.

Хамза подкрутил иссиня-черные усики, сдвинул брови.

— Ну и пусть попаду в беду!

Женщина положила голову ему на плечо.

— А что я буду делать? Скажи, Хамза, что мне тогда делать?

— Человек должен хранить свою честь.

— Это верно. Но тебя не касается честь Гюллю!

— Не касается? — метнул взгляд Хамза.

— Нет. Отец твой жив, пусть он и заботится…

Хамза сбросил обнимавшую его руку.

Бехие улыбнулась и снова обняла его, крепче, потянула к себе.

В дверь постучали. Она отодвинулась от Хамзы, запахнула халат и раздраженно крикнула: «Войдите!»

В дверь просунулась тоненькая горничная в белом переднике.

— Господин прислал человека за облигациями!

Схватив со столика у кровати бокал, Бехие запустила его в горничную.

— А, чтоб твоего господина и тебя вместе с ним… Убирайся отсюда!

Горничная успела прикрыть дверь. Бокал разлетелся вдребезги.

Хамза насмешливо свистнул. Он встал, надел пиджак.

— Послушай! — серьезно попросил он. — Так ты дай мне, я пойду…

— Что?

— Ну что, револьвер!

— О аллах, да зачем он тебе?

Хамза присел на кровать.

— Надо.

— Зачем?

— Говорю, надо. Что я тебе, отчет должен давать?

— Или ты собрался… — запнулась она в испуге.

— Да нет, ничего я не буду делать. Просто мне не нравится, как этот парень смотрит на меня. Раньше он так не смотрел. А сейчас волком глядит, словно съесть хочет…

— Ну и?..

— Не бойся, ничего не будет.

— Ты мне обещаешь, Хамза?

Хамза оттолкнул женщину от себя.

— Я же сказал, ничего не случится.

— Не сердись, Хамза. Мне страшно, ничего с собой не могу поделать.

— Не бойся!

— Поцелуй меня.

— Дашь револьвер?

— Будешь приводить ко мне чаще?

— Буду.

— Обними меня покрепче. Вот так.

Она подошла к зеркальному шкафу, открыла дверку, переворошив белье, вынула свою сумочку.

— Только с одним условием! — сказала она, протягивая Хамзе знакомый всем миниатюрный револьвер с перламутровой рукояткой.

— Что за условие?

— Ты воспользуешься им только в самом крайнем случае.