Марьям не теряла надежды вернуть себе сына. Она надеялась, что в один прекрасный день Кемаль согласится и она женит его на Фаттум. Ведь не из города же возьмет он девушку. Какая же городская девушка согласится жить в этих местах…

Фаттум открыла жестяную банку с маслом и глубоко запустила в нее деревянную ложку. Надо набрать побольше. С этим маслом мать сварит суп Кемалю!

А он пусть злится сколько угодно и делает вид, что Фаттум для него не существует. Будет существовать, будет! Тетушка Марьям не стала бы так просто, ни с того ни с сего звать чужую девушку «моя невестушка».

Фаттум закрывала банку, когда вошел отец. Она спрятала руки за спину, но отец только улыбнулся.

— Опять варим Кемалю чорбу[43], а, Фаттум?

Девушка залилась краской.

— Да, отец, — прошептала она и торопливо вышла.

Старик проводил дочь долгим взглядом и вздохнул: «Да убережет тебя аллах от плохого дня, дитя мое. Да осуществит аллах твои желания!»

Фаттум еще с порога протянула ложку Марьям, возившейся у очага.

— Теперь, значит, я должна тебе две ложки масла, — сказала Марьям.

— Бог с тобой, тетушка, есть о чем говорить…

— Ты расточительна, Фаттум, как бы ты не разорила моего сына! — пошутила женщина.

— Не разорю, не бойся! — засмеялась Фаттум и, чувствуя, что стыд заливает щеки, бросилась бегом к маслине.

Старая Марьям забыла про ложку в кастрюле и уставилась на огонь. Огонь ласкал ей щеки, расправлял морщины на лбу, а оранжевое пламя сияло ярким солнцем. А под солнцем играли ее внучата, непоседы. Их четверо — два мальчика и две девочки. Она их любит, ласкает, нежит… Потом они вырастают. И, вступив с четырех сторон на поле с мотыгами в руках, помогают отцу с матерью…

На глазах у нее навернулись слезы. Дождется ли она только, когда они вырастут… Нет, она не хотела думать о холмике земли над головой. На кого она оставит Кемаля, и Фаттум, и малышей… Кто накормит ее внучат, кто вымоет им голову, кто их будет нянчить, кто станет вставать к ним по ночам?

Старая Марьям с трудом оторвала взгляд от огня. Она долго терла глаза кулаком, прежде чем они привыкли к сумеркам, наполнившим комнату. Она поискала глазами будильник и спохватилась: восьмой час! Марьям подошла к этажерке, где стоял будильник: нет, она не ошиблась, действительно восьмой час. В это время Кемаль, уже умытый, садился обычно за стол.

Она подошла к двери. На улице стемнело. С огородов тянуло сыростью. Там, где был город и фабрика, высилось беспорядочное нагромождение крыш, домов, труб. Все вокруг обволакивала немая тревожная тишина. Летучая мышь едва не коснулась ее лица.

Женщине стало страшно.

— Фаттум, Фаттум! — крикнула она и не узнала собственного голоса.

— Я здесь. Что случилось? — отозвалась Фаттум с дороги, где стояло масличное дерево. Через минуту она была рядом с Марьям.

— Я здесь, тетушка Марьям. Что случилось?

Старая женщина нашла в темноте руку девушки:

— Нет его… Как же это, Фаттум?

— Должно быть, задержался по какому-нибудь делу…

— По какому делу?

Фаттум опустила голову.

— Откуда мне знать, — тихо сказала она.

После двух стаканов вина Кемаль заказал третий и еще порцию кебаба. Покончив с едой, он еще раз оглядел соседние столики и, убедившись, что за ним никто не следит, встал и крикнул хозяина: «Рассчитаемся!»

«Видно, поняли, с кем имеют дело, глупцы… Поняли, что, если Кемаль выпил, не стоит попадаться ему на глаза!» Эта мысль придала ему храбрости. Он решил тут же ехать к Гюллю. Прийти, постучать и вызвать ее!

Он быстро рассчитался, вышел из шашлычной, прыгнул на велосипед и понесся к дому Гюллю.

За поворотом кончилась мощеная улица. Колеса заюлили в жидкой грязи, велосипед занесло, ударило о глинобитный забор, углом выдававшийся на дорогу, и Кемаль упал. Дальше он повел велосипед в руках. К освещенному оконцу Гюллю Кемаль добрался грязный и злой. Он нащупал в кармане нож на случай, если наткнется на Хамзу или на кого-нибудь еще из этой компании. Нож был на месте. Он достал его, открыл и положил во внутренний карман пиджака.

По занавеске на оконце метались тени. Кемаль слышал глухие голоса там, в комнате. Интересно, кто это — Джемшир или Хамза.

Кемаль оглядел улицу из конца в конец. Никого.

Он еще раз нащупал нож и нажал на велосипедный звонок. Еще, еще.

Гюллю услышала звонок не сразу.

— …А если феллахи не такие же рабы аллаха, как все правоверные, зачем отец женился на моей мачехе? — в запальчивости кричала она матери. — Не признаю я никого: ни брата, ни матери, ни отца! И никто не может мне помешать. Никто!

— Ох, Гюллю, ты совсем потеряла голову, — выговаривала мать. — Ты накличешь беду.

Но Гюллю сделала ей знак молчать, прислушалась и выбежала из комнаты: она услышала звонок. Она наткнулась на Кемаля у самых дверей и, рыдая, бросилась ему на грудь.

— Они дома? — прошептал Кемаль. Он кивнул на дверь.

— Нет.

— А где?

— Где они могут быть? В каком-нибудь кабаке на Курукёпрю.

— Твой брат с этим типом ходит за мной по пятам…

— С Тахиром?

— Да.

— Я скажу тебе одну вещь, Кемаль, но… — Гюллю замялась. — Но ты не придавай этому значения… Помнишь, Слепой Тахир видел нас в кино? Ну так вот. Он потом увязался за мной. «С кем-то, — говорит, — целуемся, а нас стороной обходим»… «Дальше?» — спросила я. «Да мы бы, — говорит, — тоже не прочь». Ну, тут я и влепила ему пощечину. А он наябедничал на меня Хамзе… Но я нисколько не боюсь. И ты не тревожься, Кемаль. — Девушка прильнула к нему. — Лишь бы ты был со мной, мой Кемаль. Ты говорил с мамой?

Кемаль вздохнул.

— Сегодня поговорю.

— Ты же хотел сделать это еще вчера!

— Не вышло вчера.

— Ты не любишь меня, Кемаль.

— Я, Гюллю?

— Да, ты. Иначе ты не откладывал бы этого разговора со дня на день.

Она сделала обиженное лицо.

Кемаль обнял ее, обещал сегодня же все уладить.

Часы на городской башне пробили десять, и они распрощались. Гюллю взяла с него обещание, что он сегодня же все уладит.

Будильник на этажерке спешил на пять минут. Марьям это знала. На нем было уже пять минут одиннадцатого. Кемаль нарочно ставил его вперед, чтобы утром всегда иметь несколько минут в запасе. Мало ли что может случиться в дороге, например лопнет камера… А табельным часам на фабрике, отбивающим приход на работу, этого не расскажешь.

Старая женщина и Фаттум стояли на пороге. Ночь была безлунная. В двух шагах за дверью все тонуло в непроглядной тьме. Они прислушивались: ведь старый велосипед Кемаля слышно издалека. Но кругом стояла немая тишина.

— Чтоб она провалилась, эта его фабрика, — сокрушалась Марьям. — Разве может быть польза от гяурских выдумок? Уж лучше занялся бы здесь огородом… — А я разве не говорю ему об этом? Или мало говорю? Не слушает он меня, Фаттум. И другие сыновья не слушали. А этот самый младший. «Нет, — говорила я, — этого от себя не отпущу», А вот, видишь…

Она всхлипнула.

— Не надо, — пыталась успокоить ее Фаттум. — Не надо плакать!

— А если с ним случилась беда какая, что я буду делать одна, на старости-то лет?

Она уткнулась лицом в плечо девушки и плакала судорожно и безутешно. Фаттум гладила вздрагивавшие плечи и готова была расплакаться сама от жалости к тетушке Марьям, от тревоги за Кемаля, от обиды за неразделенную любовь.

Кемаль приехал около половины одиннадцатого. Марьям бросилась сыну навстречу. Она обняла его, прижалась головой к его широкой груди и заплакала навзрыд.

— Мама, ну мама… Ведь ничего не случилось!

Фаттум отступила в сторону. Свет из двери падал теперь только на Кемаля и старую Марьям.

Кемаль поставил велосипед к стене, обнял мать обеими руками, долго успокаивал ее. Потом они вошли в дом, и дверь за ними захлопнулась. От толчка велосипед Кемаля съехал по стене и упал.