– Я так понимаю, вас не удалось поймать?

– Мы были бессменными чемпионами без угрызений совести.

В мутном облаке памяти мелькнули сияющие лица, ослепительные улыбки, разорванные жестоким временем, смытые героином, прибитые развалившейся верой. Мечты, сгнившие вместе с охапкой остывших внутренностей. Мы замерли пылью в воздухе: несостоявшийся архитектор задыхался от приливов идей, закручивал травку в обрывки нереализованных проектов; балерина шагнувшая с балкона, выбрав свободное падение своим дебютом и финалом; музыкант, продавший гитару с автографом Джо Перри5, ту самую гитару, которую называл своей душой… Не все сумели собрать себя из пыли и не рассыпаться вновь. Достойные большего, мы, нетерпеливые чужаки, выбирали непроходимые тропы, боялись счастья, не доверяли честным людям и слишком поздно затевали борьбу с заблуждениями, уводящими в тупик.

Том почтил потерянных охотников за мармеладом секундами задумчивого молчания, которое вывело его к тревогам и веселью исчезнувших лет.

– Знаешь, я хоть и не занимался мелким воровством, но в юности тоже любил ступать по тонкому льду, творить что-нибудь такое, от чего непременно дух захватывало. Нечто противоположное строгости и понятиям о правильном – всему, чем пропитано обучение в приличном заведении, – в печальных нотах рассказа, набросавшего размытый силуэт, улавливались переливы сожаления и тоски по тем годам, которые не стискивали горло, давали вдохнуть полной грудью. – Безусловно, я ценил образование, стремился к самосовершенствованию и не желал разочаровать родителей, но простой мальчишка внутри меня жаждал приключений. Помню, мы с моим другом Митчеллом начали звонить незнакомцам, наугад набирая номер, и однажды мне ответила девушка по имени Донна. Она плакала и повторяла слово «спасибо», никак не могла остановиться. Я набирал произвольную комбинацию цифр, пока Донна держала нож над запястьем. Наша глупая игра предотвратила самоубийство и подкинула встречу с необычным человеком. Донна отчаянно ощупывала все острые грани жизни. Её отец владел сетью итальянских ресторанов, гордился разросшимися виноградниками, а мать выступала в джаз-клубах, и все были довольны и спокойны, но какое-то навязчивое безумное желание выталкивало Донну из выстроенного вокруг неё мира, выбивало из колеи. Подружившись с нами, прожигая лето до возвращения в Чикаго, Донна, как мне казалось, постоянно искала то, что может сломать её.

– Зачем? – я вдруг ощутила кровавый привкус дней, истраченных на поиск уязвимости.

– Она бы и сама не дала чёткого объяснения. Но я считал, что Донна была зависима от риска, хотела узнать свой предел, будто что-то упрямо доказывала или отвергала.

– У неё получилось?

Том посмотрел на меня в захлестнувшей его изматывающей растерянности. Он словно услышал неприятный, обезоруживающий вопрос. Вопрос без ответа жестоко загонял в угол, но Том всё же сказал:

– Мы очень давно расстались. Она ушла, забрав с собой все странности и стремления. Теперь до глубины причин и следствий не добраться. И недавно мне подумалось, что у вас с Донной есть поразительные сходства, – Том впился пронзающим взглядом, способным содрать душу. Впервые я испугалась того, что во мне мог различить другой человек. – Но ты уже знаешь, что именно тебя сломает.

– Прыжок с лестницы? – неловкий, неестественный смех вклинился неуместным шумом, раздражающей помехой.

На губах Тома вспыхнула неповторимая улыбка, нежная и завораживающая. Подведённая черта, растёкшаяся капля дождя, оттенок сострадания. В ней затаилась тень разбуженной страсти, упоительной и мятежной.

Он смотрел так, что стоило бы начать откровенно молить о пощаде. Завернуть ему остатки уцелевшего яблочного пирога, вручить чёртовы перчатки и любезно проводить за дверь с искренними пожеланиями удачи. Но я нетерпеливо накручивала на палец выбившуюся нить из рукава свитера и предчувствовала неизбежный взрыв. И невыносимое эхо этого взрыва ещё долго будет прятаться где-то под рёбрами, как второе сердцебиение.

Тогда я думала, что не просто впустила Тома в свою странную жизнь то с обретённым, то с гаснущим смыслом. Я впустила его сердце.

Оказавшись в небольшой комнате, которая одновременно являлась и спальней, и гостиной, Том на секунду замер в лёгком оцепенении. Его отражение застыло в вытянутом прямоугольнике зеркала на краю комода с шестью переполненными ящиками и приоткрытой дверцей. В уголке белел наполовину отклеившийся лист с моим именем. Многие, впервые переступив порог комнаты, удивлялись такому количеству зеркал. В недоумении принимались их считать, и, указывая на последнее, одиннадцатое, непременно гасили неловкость какой-нибудь шуткой. Постепенно привыкали. А Том смело сделал шаг вперёд, медленное движение подхватывали другие зеркала, словно запечатлевая его необратимое проникновение в мою жизнь. Так уверенно скользит нить, продетая в острую иглу, создавая рисунок крепкого шва, стягивая обрывки воедино.

– Эллетра Вивьен Энри, – разгладив загнутый лист, прочитал Том и взглянул на меня, будто высматривая соответствие между сплетением букв и обыкновенной официанткой из Форест Гейта. – Красивое имя.

– Да брось, – я со слабой усмешкой отмахнулась, прошла в комнату, одёрнула толстое зеленоватое покрывало и села на кровать. – Всего лишь забавная причуда моей матери.

– А тебе не нравится именно Эллетра?

– Не нравится, – жёстко утвердила я. – Но память о матери не позволяет взять и избавиться от имени. Вышло бы жуткое предательство. Словно часть жизни разом отсечь, отвергнуть семью, понимаешь? Когда она называла меня Эллетрой, я не чувствовала неприязни и злости, а, скорее, смирение с лёгким раздражением.

Мгновения напряжённого молчания, эхо ненароком хлынувших слов – это едва не заставило осыпать себя проклятиями. Я не хотела поворачивать разговор обратно к теням мрачного прошлого, вынуждая ощущать вязкую горечь. Но, к несчастью, вечер – не киноплёнка, не было шанса отмотать назад и поступить иначе, прикусить язык.

– Прости… Мне очень жаль, Вивьен.

– Не стоит, – я слегка улыбнулась, нервно потирая рукав. Не то чтобы я терпеть не могла эти условности, обязывающие стандартно выражать соболезнования, искренне или по инерции со скрываемым безразличием. Просто на тот момент такая опасная тема зарывала нас в ямы собственных воспоминаний, жалила стихшей скорбью и не давала вдохнуть спокойно, рассмотреть друг друга за нацепленными масками. Правда сдавливала лёгкие. Нам было страшно показаться ещё более несовершенными и уязвимыми, чем было на самом деле. – Мама умерла давно, но сейчас и она бы своим глазам не поверила, увидев здесь восходящего британского актёра.

– Получается, ты тоже не веришь? – спросил Том, а потом, обратив внимание на вещь, которую так же можно было назвать чем-то неуместным в этих четырёх стенах, на миг изменился в лице. Наверняка какое-то особенное счастье выпорхнуло из глубин минувших лет, это читалось в приподнятых уголках рта. Его прищуренный взгляд сверкнул огоньками далёкого времени, беспечного, хрупкого, отмеченного неподдельным смехом и пылью смелых мечтаний. – Боже, это видеокассета? – он прикоснулся к истёртой гладкой чёрной обложке, обвёл костяшками пальцев красный круг с силуэтом скелета тираннозавра, раскрывшего пасть. – «Парк юрского периода», вот уж невероятная встреча.