Этот немыслимый человек не был тогда покорителем миллионов сердец, не наряжался в героя нашумевшей фэнтези-саги. Ничем не выделялся в равнодушной массе народа. Неприметный кусочек одного огромного пазла под названием Лондон. И для меня в то время он был никем, обыкновенным прохожим, чьё имя стало известно годы спустя. Томас Джонатан Эдвардс.

Я доживала последние дни в крохотной съёмной квартире. Учёбу бросила прежде, чем меня выставили за безрассудные выходки в тисках алкоголя, а Биллу Горману, хозяину ресторана, я камнями изуродовала дорогую машину в отместку за настойчивые предложения подзаработать. Стать сладким десертом для особо состоятельных клиентов, которые мечтали приподнять ткань юбки симпатичной официантки ножами с остатками масла и свинины. Дать волю извращённой фантазии, утолить сексуальный голод прямо в зале. Если бы запах проститутки существовал, то я бы с момента рождения пропиталась им в том в удушливом коконе похоти, в котором мама привыкла существовать, оплачивая мои шансы на благополучие. И затем я бы источала этот запах до конца жизни, не находя способа избавиться от него, – не стереть, не содрать с кожей. Я не считала себя привлекательной и желанной, поэтому не сомневалась: такие унизительные порывы клиентов объяснялись тем, что я казалась им легкодоступной и податливой, а они привыкли получать всё.

Я сбежала буквально в никуда, с трудом находила способ добывать деньги, снимала жильё вместе с едва знакомыми людьми. Гораздо позже я случайно выяснила, что Билла задушили в уличной драке. Не знаю, был ли то хлыст справедливости или хищная жестокость, утаскивающая в тень подворотен десятки невинных жертв. Я лишь с отвращением усмехнулась. Но его смерть вовсе не значила, что за мной больше никто не гонится. Прежде чем изрисовать машину искренней благодарностью, я обчистила его кабинет, вытащила всё, что казалось ценным, до сейфа добраться не смогла. Билл не только владел рестораном и отелем, но привозил «экзотику» на закуску особо важным клиентам, которые любили долбить свежее мясо с континента: девушки и парни из Чехии, Польши, Франции, России, Германии. Они закрывали глаза и видели ошмётки своего будущего, пока их натягивали на верхних этажах отеля над рестораном. Я вынесла, сколько нашла, денег, заработанных на иностранцах. Перечислила в благотворительный фонд. Отдать их тем, кого разрывали в огне садизма, не удалось бы. Их нельзя было найти. Эти растёртые членами призраки нигде не существовали. Прошлое перечёркнуто, их будущее вспыхивало лишь за закрытыми веками, пока настоящее сгорало дотла.

Я не играла в Робина Гуда, который крал у воров и насильников. Возможно, я мстила за мать, когда-то названную таким же свежим мясом. Или мстила за себя. И, видимо, прихватила слишком много, если кому-то, кроме Билла, этих денег не хватило. Но меня так и не сумели поймать. В противном случае бы я не писала эти строки, правда?

Сложив все составляющие загубленной жизни, я поняла, что под тяжестью сожалений и ненависти легче было броситься под поезд, а не гнуть спину, пытаясь выбраться. Быть слабой всегда проще. Опускаешь руки и сливаешься с течением. Я убеждала отражение в зеркале – ничего ценного, невинного и живого во мне не осталось. Я всё сожгла. Или почти всё. Но так или иначе, вопреки ужасу и бессилию, приходила к неизменному выводу: у меня не было права тонуть в слабости. Не для этого вспыхнула моя жизнь. Не для этого мама испепелила себя.

И в миг, когда невыносимые мысли взрывали перевернутое сознание, а сердце изнывало и растрескивалось, я внезапно столкнулась с Томом. Неловко задела костлявым плечом и, прекрасно понимая, что сама по невнимательности налетела на прохожего, в порыве какой-то жгучей злобы ткнула его локтем под рёбра. Искрящая взвинченность, привычка защищаться, нападать первой. Том глухо выдохнул и недовольно уставился на меня. Между нами протянулась дрожащая нить изумлённого молчания. Примерно полминуты мы стояли, застыв друг напротив друга, пока холодный мир вокруг растекался безликим потоком. В глазах Тома сияло необычное сочетание осуждения и сочувствия. Он и понятия не имел, сколько боли я вынесла и сколько грязи наглоталась, однако его удивительные глаза говорили об обратном. Сложилось впечатление, что он увидел гораздо больше, чем мог на самом деле. Я немного выпила в тот вечер, чтобы сохранить денег на завтрак, но и сейчас не думаю, что меня обмануло коварное, пропитанное ядом выпивки воображение. Том, высокий кудрявый парень, казалось бы, ничего не знавший о грубой, бесцветной изнанке жизни. Он смотрел с лёгким возмущением и нежностью наивного ребёнка, который в ожидании прежней ласки упрямо гладил обезумевшую кошку, готовую вцепиться ему в шею. Я запомнила его взгляд. Сверкающий, чистый и светлый. Странное чувство заколотилось в сердце. В висках вибрировал гул улицы. Выпачканный горечью оглохший мир раскачивался, полыхал и крошился. На миг промелькнуло окрыляющее, зыбкое ощущение какой-то непобедимости, тень уверенности в том, что можно преодолеть любую преграду. Нельзя истлевать в нерешительности и сомнениях. Том не произнёс ни слова, попросту не успел. Такой внимательный, сочувственный взгляд до ужаса напугал меня и я, ошибочно приняв Тома за ищейку бывшего хозяина, бросилась бежать прочь. Ещё долго чувствовала, как ладонь Тома осторожно касалась ткани единственной целой куртки. И эта щемящая неловкость, ощущение чьего-то осязаемого присутствия в моей жизни и трогательная простота человеческого тепла лишь заставляли мчаться ещё быстрей… Дальше и дальше от крохотного солнца того незабываемого мгновения.

Да, я испугалась. И жуткий страх просверливал насквозь, пока я три или четыре раза тщетно пыталась увязаться за набирающим популярность актёром. Не то чтобы Том постоянно скрывался и передвигался исключительно запутанными тропами, сбивая папарацци со следа. Вовсе нет. Когда затихал восторг от экранизации очередных похождений эксцентричного колдуна, он мог ненадолго расслабиться, заняться другими проектами, и пресса уже не комментировала каждый его вздох. Можно было наткнуться на Тома в кафе, подкараулить после спектакля. Он любил прятаться в жерле стрекочущей подземки. Там с лёгкостью можно затеряться, слиться с постоянно движущейся толпой. Но я боялась в его искрящих, пронзительных глазах увидеть своё обезображенное отражение.

И потом, просыпаясь каждое утро и гадая, что же новый рассвет украл из распахнутых тайников памяти, я грела надежду увидеть Тома Эдвардса ещё раз и преодолеть последний барьер, переступить через себя.

Я жила от встречи к встрече.

В твоём выразительном и смелом, тревожном и испытующем взгляде моя странная история всегда будет жива.

По пути в аэропорт произошла та авария, раздробившая память на множество осколков. Трагедия окончательно заточила меня в камне опостылевшего города, оборвала попытку сбежать. Я надеялась избавиться от неусыпной тревоги, смыть грязь Лондона и, может, начать всё заново, отбросить мусор прошлого. Официант Джейми был одним из немногих работников ресторана, относившихся ко мне с дружелюбием и искренней заботой. Он вызвался проводить по этим последним ступеням жизни на краю бутылки с дешёвым вином. Проводить к чему-то новому, неизведанному. Здоровому. Я наивно верила, будто другой город, другая земля исцелят от всего, что отравляло и душило.

Я помню, как тихо магнитола что-то нашёптывала, переплетая всплески аккордов гитары с плавным низким голосом, разгоняла напряжённую тишину в салоне автомобиля, когда уже больше нечего было говорить. А блёклого притворства, тошнотворной наигранности и разговоров из вежливости о погоде или прочей пустой чуши мы не переносили оба. Помню – брелок с потрёпанной тряпичной куколкой сорвался с зеркала заднего вида. Джейми испуганно опустил взгляд, протянул руку, чтобы подобрать упавший брелок… И эта перекрученная кукла с оборванной цепочкой, обивка пассажирского сидения стали последней картинкой, которую он успел увидеть. Затем его голова оказалась проткнута кусками разбитого стекла, а тело запечатано искорёженной дверью. В нас на чудовищной скорости врезался сумасшедший ублюдок.