— Яр…лав… Пр… м… — в наушнике едва функционирующей внутришлемной рации прорезался голос Боровикова. — Ес… т… с… сл… шишь… Мы… гли… еснить… «Гамму». Повто… Мы оттесняем… амму. Приём?

— Товарищ полковник, приём? — отозвался Ярослав, но Боров, похоже, не смог его услышать. Вспышка. Вздрогнув, Коломин устремился к тому месту, где ранее скрылись Вова и председатель КГБ. — Ах, господи! Я тебя не задел?

Вова смог самостоятельно вылезти из дыры, ведущей на технический уровень, с болезненным выражением лица держась за бок. Он махнул рукой, мол, миссия успешно завершена, но, обессиленный, сразу упал на руки подбежавшему к нему Коломину. Ярослав присел на колено рядом с раненным товарищем, придерживая тому голову. Коломин быстро, но внимательно осмотрел Вову — ранение оказалось смертельным.

— Я же говорил, говорил тебе, что надо было взять броню. Мы бы обязательно прихватили бы что-нибудь в Отделе… — Горечь, как едкая кислота, разочарованием стала сжигать душу Ярослава.

— Помнишь, что я тогда сказал тебе в «Союзе»? Я соскучился по старухе неопределённости, — слабо улыбнулся Вова. Силы стремительно покидали его — он уже был бледный, как сама смерть. Больших усилий стоило ему поднять правую руку, которую тут же с усилием сжал Коломин.

— Я останусь с тобой до последнего, брат, — грустно улыбнулся в ответ Ярослав, подмигнув умирающему другу здоровым глазом. — Жаль, что всё так обернулось. Так не должно было быть…

Пожар, спровоцированный взрывом боеприпасов в ранце министра МВД, из относительно небольшого пламени начал постепенно распространяться по залу заседаний Политбюро. Вновь стали подрагивать металлические конструкции между стенок «черепа» Ленина, что-то хлёстко хрустнуло внутри него, сама голова потихоньку наклонялась под всё большим и большим градусом. Вспышка.

— Ты тоже видел? Мы не только наказали мерзавцев, но и устроили главному картавому подонку заслуженную декапитацию, — едва слышно рассмеялся Вова. — Статуя оказалась не настолько надёжной, как о ней поговаривали. Тебе надо уходить.

Ярослав проверил «Кошачью лапу». Та, несмотря на общие повреждения бронекостюма, продолжала работать исправно.

— Я не собираюсь тебя бросать, — покачал головой Коломин.

— А я не в силах тебя прогонять. Кстати, так и не успел тебе рассказать, кем являлась та жуткая барышня из «Мертвого кольца». Не судьба, видать. А Виолка-то так до сих пор и ни с кем? — спросил Вова и закашлялся. Ярослав поправил ему голову так, чтобы было легче дышать.

В зале произошёл ещё один взрыв: рванул электродвигатель единственного лифта, что вёл из Дворца Советов в зал заседаний Политбюро. Оборвались, казалось, крепчайшие тросы одним за другим, и тяжеленный лифт со скрежетом пулей устремился вниз. С потолка посыпался сноп жёлтых искр. На пол свалилась ещё одна металлическая ферма.

— Да, Виолка так до сих пор и ни с кем. — Глаз Коломина характерно заблестел, по щекам покатились слёзы. Рука друга становилась холоднее и холоднее с каждой секундой.

— Странное чувство. Даже с моим отвратным жизненным опытом и прожжённой душой мне сейчас стало как-то страшновато. Даже мы с нашими устройствами и жидкостями не знаем, что будет по ту сторону. Я очень боюсь этого сплошного ничего, ибо уже испытывал его тогда, при клинической смерти. Неужели там ничего нет, друг мой?.. — голос Вовы постепенно затихал. — И не надо искать никаких горизонтов событий в далёких чёрных дырах или создавать их искусственно при помощи приборов. Ибо смерть и есть тот самый горизонт событий, известный и доступный нам. — Вова несколько раз болезненно выгнулся слабой дугой. Он начал агонизировать. — Я ухожу, друг мой. Прощай, Ярослав. Красный тряпочник — over and out…

Он наконец-то закончил свой тяжкий жизненный путь, который стёр в нём надежду и выжег в нём мечтателя, но всё-таки оставил его человеком. Злодей, на самом деле всё время являвшийся антигероем, у финальной черты вновь стал героем. Быть может, он не смог изменить злой и несправедливый мир, но значительно умудрился встряхнуть это болото до дна. Только такие люди — вечно непонятые одиночки и дерзкие гении, а одним словом, Личности — и меняют ход человеческой истории. И будут менять его в дальнейшем.

И делал он это не пером и бумагой, а оружием, выставляя себя самого как острие копья против другого острия копья. На самом деле, отчётливо и реально слышали о нём немногие, а запомнят дела его, как обычно, единицы. Но и рассказ их будет поучителен и важен, стоящий на десятки порядков выше, нежели тысячи других историй. Качество всё равно преодолеет количество, сломает хребет системы, нарушит статус-кво.

Сноп искр, пустая сцена, и в этом танго в одиночестве под названием судьба он победил, хоть и вынужден был отдать собственную жизнь. Импульс, заданный им, приобретёт кумулятивный эффект и в геометрической прогрессии повлияет если не на развитие всего мира, так хотя бы значительной его части. Летай же теперь в бесконечном космосе, о сильный человек!

Голова статуи накренилась критически и была готова вот-вот оторваться, увлекая вместе с собой в бездну единственного оставшегося в ней живого человека. Как в известной арабской пословице, что-то послужило последней соломинкой, сломавшей спину верблюду, и голова тяжеленным шаром в какой-то момент начала отделаться от основного «тела».

Ярослав разбежался и на полной скорости выпрыгнул в широкое окно, параллельно уклоняясь от устремившейся вниз металлической громады. Холодный ветер забил в лицо, более не защищённое щитком шлема. Используя «Кошачью лапу», по вытянутым гиперболам он стал безопасно спускаться при помощи устройства вниз, пропустив вперёд себя свободно падающую голову лидера несостоявшейся мировой революции. Что ждало его там, внизу? Чем теперь заниматься после произошедших столь грандиозных событий? Он выжил и тоже победил, но судьба его в настоящий миг оставалась открытой.

Мимолётом он взглянул на полыхающие огни вечерней Москвы.

А.С. Пушкин мудро писал в своё время: «Теперь моя пора: я не люблю весны; // Скучна мне оттепель; вонь, грязь — весной я болен». Обычно в России весны как таковой нет: март — это продолжение зимы, апрель — это мокрый грязный ноябрь, а в мае из холодильника происходит резкий переход, даже правильнее написать, скачок в знойную летнюю жару. Однако май в этом году выдался амбивалентным. В начале месяца, когда ещё не успели позеленеть дарующие приятную свежесть деревья, стояла сухая жара, и солнце выжигало сухую землю, словно где-то на светлой стороне Меркурия. Затем начался стылый дубак, холодом своим напоминавший, скорее, поздний октябрь. А в конце — вместе с разнообразными сорными и клумбовыми растениями, цветущими в этот раз очень бурно, вернулось мягкое приятное тепло со слегка разбавляющим его лёгким прохладным ветерком. Весна плавно перетекла в лето, которое уже фактически наступило.

Переулочками, заповедными уголками природы и сохранившимися особняками можно прочувствовать атмосферу прежней, старой Москвы сорокалетней давности. Так путешественника, чуть отходящего от Первой градской больницы и прошедшего между шестнадцатым и восемнадцатым домом на Ленинском проспекте (Большой Калужской улице), небольшим фонтанчиком и ярким разноцветьем встречает Александринский дворец, выстроенный в стиле барокко, он же усадьба «Нескучное» Трубецких. На юго-западе через Большой мест можно выйти к хозяйственным строениям усадьбы и перед входом в Нескучный сад зайти в небольшой, но очень уютный дворик служебных корпусов, куда практически не заглядывают случайные прохожие, тем самым не портя уникальную эстетическую атмосферу исторического места.

Долго описывать неспешную живописную прогулку среди перепадающих высот и оврагов Нескучного сада, что даже в самые жаркие дни бережно укрыт плотными и густыми кронами убегающих в небесную вышину деревьев. Если путник сильно не отклоняется на юг, то в конце концов он выйдет к небольшому скверу перед зданием Президиума Академии наук, имеющему неофициальное название — «Золотые мозги» из-за характерной конструкции на крыше (автор ещё бы хотел отметить, «золотыми» у здания также являлись абсолютно все окна). Севернее Президиума, на возвышенности перед Андреевским монастырём, построили смотровую площадку, с которой открывался обширный панорамный вид на столицу. А внизу шумел Андреевский мост, служащий артерией через Москву-реку как для машин, так и для поездов, и плавно закруглялась одноимённая набережная.