Только теперь, при двух оборотах в минуту, младший лейтенант,  убедившись, что наш собрат возвращается на место, исправив свою ошибку, может позволить себе вытереть пот с разгоряченного лба и вознести благодарственную молитву за то, что капитан так и не проснулся, и со всей этой путаницей удалось разобраться до конца вахты.

Однако если ходовые огни оказываются в неловких и неумелых руках (нашими занимались толковые парни, могу поклясться), то они, без сомнения, становятся орудием дьявола. Равно как и сам флот, и все суда, да и море вместе с теми побережьями, которые его окружают.

И вот оглашается приговор! Наш лидер, конечно, не мог отсемафорить впрямую тем, кто находился в хвосте колонны, но сигнал должен был неукоснительно продублирован всеми — от ведущего корабля до последнего. Поэтому мы, как вы понимаете, ознакомились с ним, так сказать, «по диагонали». Прожектор на мостике лидера, подмигивая короткими и длинными вспышками, как пьяный, устроил нам выволочку — и весьма серьезную. Правда, электрические громы и молнии пали на голову крейсера второго класса, следовавшего перед нами, и нам оставалось только возблагодарить Господа за то, что существуют подобные громоотводы.

Близился конец вахты; наш лейтенант безмолвно вопросил у звезд и глубин: «Кто не продал бы ферму и не ушел бы в море?», а затем спустился с мостика в превосходном расположении духа и тремя минутами позже погрузился в крепкий сон под мурлыканье корабельного котенка у левого уха.

Но капитан, как выяснилось, все это время бодрствовал. Изменения скорости и звука работы машин разбудили его, и он лежал, наблюдая за потолочным каютным компасом у себя над головой, готовый в любое мгновенье связаться с мостиком через переговорную трубу. Его правый глаз косил в открытый иллюминатор, а правая нога на всякий случай была спущена с койки. Но лейтенант должен научиться действовать самостоятельно и уверенно, как учился этому сам капитан четверть века назад. Не следовало ему знать, что за ним пристально наблюдают.

На следующее утро капитан якобы случайно обмолвился о том, что «множество кораблей порой сбивается с курса».

— Как тот крейсер, что шел в колонне впереди нас, — почтительно ответил младший лейтенант.

— Да, когда я был младшим лейтенантом, это тоже был передний, — последовал невозмутимый ответ. — Знаю я этих передних...

Позже, в кают-компании, где младший лейтенант пространно повествовал об успехе своих ночных маневров, кто-то полюбопытствовал: часто ли ему случается идти против ветра с самим «хозяином»?

И это лишь один из способов, с помощью которых флотская молодежь получает знания. На большом эсминце, говорили мне, младший лейтенант почти ничем не отличается от гардемаринов, которых тем не менее презирает. Он живет в кают-компании для младших офицеров, он посещает судовую школу, его посылают с заданиями, и если он в порядке, ему позволяют следить за дисциплиной, пока остальные драят палубу. Но на крейсере третьего класса он становится вахтенным офицером, украшением кают-компании и наслаждается своим положением, как я и попытался это отобразить.

Кстати, о сигналах — и продолжая с того момента, на котором я остановился, — во время учебных стрельб нам их поступало более чем достаточно. Мы завершили стрельбы первыми из крейсеров и направились к точке сбора из Фастнета. Но если бы командиры прислушались к пассажиру — тот упрашивал их спустить шлюпку, чтобы как следует рассмотреть расколотую в щебень скалу, — то избавили бы себя от немалых печалей.

Но были ревностны и усердны, как мистер Простодушный, и устремились к Фастнету. Море было затянуты дымкой, и сквозь нее доносились некие глухие стоны, словно исходящие из бездны морской. Это должно было бы предостеречь нас, но мы не вняли.

Эсминцы — те самые, которых мы не обнаружили в заливе Бантри, — рассеялись по окрестным водам для собственных учений. Тогда-то я и припомнил, что двенадцатидюймовое орудие стреляет снарядом весом в восемьсот фунтов, а дальнобойность у него свыше десяти миль. А мы направлялись к точке сбора, окруженные со всех сторон глухим рычанием этих невидимых чудовищ, в итоге выскочили прямо на флагман, который развлекался тем, что пускал торпеды!

Любой другой большой корабль проблемы не представлял бы, но судьба направила нас прямиком к флагману. В густом от дыма воздухе запахло катастрофой, и, разумеется, ни один из нас ничуть не обрадовался, увидев язвительный сигнал: «Куда это вы направляетесь?»

Мы ответили, что следуем в точку, где, согласно приказу флагмана, должны ожидать подхода остальных крейсеров. После чего сбавили ход и отошли на почтительную дистанцию, а флагман, в свою очередь, хранил грозное молчание.

Без всякой задней мысли мы отошли на пару миль в подветренную сторону, и это стало нашей фатальной ошибкой, хоть мы и не сводили взгляда с мостика флагмана.

Наконец мы увидели сигнал, но не весь, а лишь его часть, как обычно бывает, когда один сигнальщик стоит с наветренной стороны, а второй — с подветренной. Мы вывесили соответствующие флажки, означающие: мы видели сигнал, но не сумели его принять, а затем на всех парах двинулись к флагману. Вообще-то, первой частью сигнала был приказ приблизиться, а вторая часть выражала желание пообщаться с нами посредством ручных флажков. Лица наших сигнальщиков тут же выразили глубокую скорбь, а их печальные стоны ветер далеко разносил над водой.

Тут-то и выяснилось, что флагман уже довольно долго пытался привлечь наше внимание, и ему категорически не понравилось наше пренебрежение к его усилиям. В военно-морском флоте оправданий подобному нет, и мы приготовились покорно принять выволочку — то есть прекратили отвечать флажками и замерли навытяжку в ожидании.

Сказать по правде, мы были страшно довольны удачными стрельбами, и этот инцидент был для нас словно ушат ледяной воды. Однако у всего на свете есть причина. Нам было предложено передать на борт флагмана имена вахтенного офицера (тут же начались лихорадочные поиски самого смелого и отчаянного) и сигнальщика (сигнальщик окончательно погрузился в пучину отчаяния) — тех, что несли утреннюю вахту в пятницу.

Никто из нас понятия не имел, в чем состав их преступления, хуже того — мы не имели права спросить об этом. Правда, позже выяснилось, что все дело было в чьей-то ошибке. Мы доложили необходимую информацию (флагман узнал бы и гораздо больше, если бы своевременно задал вопросы), и я убрался с палубы вместе с остальными, чтобы потолкаться там, где эксперты-оптимисты с полубака пророчили пятничному сигнальщику, какого рода казнь и понижение в должности ожидают его на берегу.

— Мы проиграли, — сказал один из команды. — Кто первым пришел, того первым в расход. Это мы уже проходили.

Я вынужден был согласиться — уж больно мрачная уверенность сквозила в этих словах.

А затем наш флагман снялся с позиции, унося с собой шесть десятков своих сигнальщиков, четыре линии флажков и мрачный семафор.

Нет, не зря были написаны строки: «Каждый день к нам приходит корабль. Каждый корабль приносит нам вести. Хорошо ему, не ведающему страха, глядеть в море, пребывая в уверенности, что принесенное кораблем слово будет услышано».[18]

Вскоре на горизонте начали появляться крейсера под предводительством «Пауэрфула» — все, кроме одного, и «Пауэрфул» желал знать, куда запропастился этот одиночка.

 Как оказалось, точка сбора, координаты которой нам передал «Пауэрфул», могла быть истолкована двояко. Все знали, в чем тут ошибка, и, за единственным исключением, все оказались в том месте, которое лидер на самом деле имел в виду.