Парнишка в бриджах, приходя в себя на стуле, высказал пожелание, чтобы его угостили выпивкой.

«Пусть он малость обсохнет, — заявил джентльмен в офицерской нижней рубашке. — Он — репортер, и наткнулся на меня в темноте на своем чертовом велосипеде, да еще и пожелал, чтобы я снабдил его подробностями о мятеже в армии. Мятеж в армии!.. Ты — жалкий пролетарский бумагомарака и предатель! — продолжал он, грозя пальцем юнцу, потому что был зол как сто чертей. — И я отучу тебя пачкать грязью то, чего ты не в силах понять! Если мой полк поднимет мятеж, я сочту за честь первым сообщить тебе об этом! Ты невежественная и на редкость отвратительная личность, ничем не лучше индийского мужчины-прачки из касты неприкасаемых! И если б не было грязного белья, которое ты соглашаешься стирать, ты бы помер с голоду! — Он умолк на секунду и закончил: — А я до конца своих дней буду сожалеть о том, что не утопил тебя...»

В общем, мы где-то полчаса посидели с ними перед столовой и слегка выпили. Он бы точно пришиб несчастного репортера, если б не свидетели, поэтому мы сыграли роль своего рода буфера между ними.

Мне тоже не нравится, когда пресса сует нос в армейские дела. Штатские из всего делают неверные выводы. Но только представьте себе: на поле сражения оказались никак не меньше семи тысяч человек, половина из которых была уязвлена в лучших чувствах, — и все из-за одного Персеммона! Если б я не видел этого собственными глазами, то ни за что бы не поверил. И при этом ни один не схватился за ремень с тяжелой бляхой — все ограничились исключительно натуральными продуктами — свеклой да собственными кулаками. В какой-то момент мне почудилось, что с Жюлем случится приступ, пока не выяснилось, что та же самая мысль пришла в голову и ему — но на французском языке, разумеется. По-моему, он выразился так: «Incroyable!»[68].

Семь тысяч человек, вооруженных семью тысячами ружей с примкнутыми штыками и ремнями, — и ни одного подлого удара от первой до последней секунды. Пожилой джентльмен тоже, кстати, обратил наше внимание на этот факт. Да он и в самом деле бросался в глаза.

Нехватка боеприпасов стала главной причиной прекращения битвы. Тут в столовой появился бригад-майор — начальник штаба, чтобы вам было понятнее, — вытирая нос обеими манжетами, и сообщил, что малость нюхнул табачку. Похоже, ему здорово досталось от вышестоящего начальства за то, что он не справился со вверенной ему бригадой. Легок на помине, откуда ни возьмись, возник и дядя-бригадир. Он также шмыгал носом. Судя по всему, перепало и ему. А мы решили, чтобы не привлекать к себе излишнего внимания, отдать швартовы и сменить позицию. К тому времени офицеры уже загнали своих телят обратно в стойло. Солдатики радостно прощались друг с другом, счастливые и довольные, как корабельная обезьянка после того, как позабавилась с банкой краски. Лейтенант Моршед и Жюль по пути раскланивались на обе стороны, отвечая на те неслышимые бурные аплодисменты, которыми широкие солдатские массы наверняка приветствовали бы их, если б знали всю подноготную этой истории. С другой стороны, как справедливо заметил ваш мистер Легатт, они запросто могли прикончить нас на месте.

Это было в районе пяти склянок ночной вахты — то есть в половине третьего ночи. Вечер удался, что и говорить. Тащиться в Портсмут в такое время смысла не было, поэтому мы свернули на первое попавшееся поле, бросили якорь и решили дождаться утра.

Но вот ваш мистер Легатт... Все свободное от вахты время он провозился с покрышками. Оказывается, ваш автомобиль ехал на одних ободах, о чем и поведал нам, как только все это действо завершилось. И в этом кроется причина появления у вас четырех новеньких шин. Мистер Моршед однозначно заявил, что вы их заслужили. Или вы не согласны?..

Я протянул Пайкрофту руку, которую он стиснул так, что у меня захрустели кости.

— Нет, Пай, — сказал я, чувствуя себя тронутым до глубины души. — Целиком и полностью согласен. Но что сталось с Жюлем?

— После завтрака мы вернули его в лоно его собственной эскадры. Он просто сгорал от желания поведать кому-нибудь из соотечественников о том, что произошло у него на глазах. Ему дьявольски не хватало общения на родном языке. Не припомню, чтобы я к кому-либо еще испытывал такое сострадание. Перенесенные тяготы переполняли его душу, и у въезда в порт он не выдержал и расцеловал лейтенанта Моршеда и меня, а потом и вашего мистера Легатта. Уж это-то он заслужил!

Пайкрофт окинул взглядом вымытые чашки на столе, после чего перевел взгляд на заднюю часть моего автомобиля, освещенную солнцем, которое еще не успело вскарабкаться повыше.

— Пожалуй, еще рановато, чтобы выпить за его здоровье, — сообщил он. — Но это не изменит моего мнения о нем.

Его дядюшка, обмякший на стуле, негромко всхрапнул; канарейка ответила ему пронзительной трелью. Пайкрофт поднял просохшее полотенце, накрыл им клетку, прижал палец к губам — и мы на цыпочках вышли в лавку, а Легатт тем временем вывел машину со двора и подогнал ее ко входу.

— Я поищу заметки об этом деле в газетах, — сказал я, опускаясь на сиденье.

— О, мы об этом позаботились! Газетчики так ничего и не пронюхали. Появилось только небольшое сообщение о том, что несколько территориальных батальонов позабавились с кормовой свеклой после завершения маневров. Налогоплательщики не знают и половины того, что могли бы получить за свои деньги. Прощайте!

Мы двинулись в путь, но вскоре дорогу нам преградил полк, направлявшийся к вокзалу, чтобы погрузиться в поезд и отбыть в Лондон.

— Прошу прощения, сэр, — обратился ко мне сержант, отвечавший за багаж, — не могли бы вы немного сдать назад, чтобы пропустить наши грузовые повозки?

— Разумеется, — ответил я. — А нет ли у вас, случайно, детской лошадки в обозе?

Лязг нашей задней передачи заглушил его ответ, —но я видел его глаза.

Под одним из них красовался уже начавший желтеть синяк — примерно трехдневной давности.

Метрдотель ресторана отеля «Карвойтц»[69] чуть ли не бегом устремился навстречу Портсону и его гостям, как только те поднялись по ступеням из крытого атриума, где играл камерный оркестр.

— Не имел чести видеть вас на протяжении целых... Словом, весьма давно, — начал он. — Ваша каблограмма доставила нам неописуемое удовольствие. Надеюсь, у господ все в порядке, не так ли?

— В общем и целом — да. — Портсон пожал метрдотелю руку. — Да и вы, Анри, выглядите недурно. Наш столик готов?

Анри кивнул в сторону розового кабинета, предназначенного для смешанных пар. Он занимал центральное место в главном обеденном зале, сверкающем электрическими огнями и позолотой.

— Отлично, дружище! — отозвался Портсон. — Итак, Анри, мы целиком и полностью вверяем себя в ваши руки. Перед вами — суровые морские волки, хоть с первого взгляда этого и не скажешь, и вот уже несколько месяцев подряд мы питаемся не так, как подобает добрым христианам. Что вы на это скажете, друг мой?

— Меню я составлял лично, — с серьезностью верховного жреца, готовящегося к священнодействию, отвечал метрдотель.

Минуло уже более года с тех пор, как Портсон — биржевой маклер брокерской компании «Портсон, Пик и Энселл» — посоветовал Анри обратить внимание на акции дышавшей на ладан нефтяной компании «Ойл кампани», а та спустя короткое время вдруг показала невероятную прибыль. Метрдотель сумел расплатиться со всеми долгами и втайне весьма этим гордился.

Пока он провожал почетных гостей в розовый кабинет, его внимание безуспешно пыталась привлечь бурными и недовольными возгласами пара, расположившаяся за столиком у самого входа, — один из стремительно разбогатевших в последнее время дельцов и иностранная актриска, чья слабенькая звездочка столь же стремительно взошла на кинематографическом небосклоне.