— 10 мая. Со шхуны «Мы здесь» упал в море и утонул Отто Свенсон, 20 лет, холост.

Опять в зале раздался раздирающий душу крик.

— Напрасно она сюда пришла. Напрасно! — с сожалением говорил Долговязый Джэк.

— Не распускай себя, Харви! — прошептал Дэн.

Это были последние слова, которые расслышал Харви. Дальше он ничего не помнил, потому что в глазах у него сначала потемнело, потом завертелись какие-то огненные круги. Диско наклонился к жене и что-то сказал ей. Та сидела, обхватив одною рукою за талию миссис Чейн.

Команда шхуны «Мы здесь» двигалась дружно к выходу, поддерживая бледного как полотно Харви. Его усадили на скамейку.

Харви пришел в себя и смутился.

— Мне совсем хорошо, — сказал он, стараясь встать. — Должно быть, я съел что-нибудь лишнее за завтраком.

— Должно быть, это кофе, — поддержал его Чейн, лицо которого словно застыло. — Я думаю, не стоит теперь возвращаться!

— Лучше пойдемте на пристань, — предложил Диско. — Тут недалеко, а миссис Чейн будет чувствовать себя несколько лучше на свежем воздухе!

Харви уверял, что он совсем здоров. Они подошли к шхуне «Мы здесь», стоявшей у пристани Вувермана. Харви стало до боли грустно при мысли, что эта шхуна, с которой он сжился, должна уйти. Ему хотелось плакать. Плакала между тем всю дорогу миссис Чейн, плакала и говорила странные вещи. Миссис Троп уговаривала ее, как ребенка.

Рыбаки перешли на шхуну. Харви отвязал канат от сваи, а рыбаки оттолкнулись от пристани. Всем хотелось сказать на прощание много-много, но как-то трудно было подобрать слова. Харви крикнул Дэну, чтобы он позаботился о морских сапогах дяди Сальтерса и о якоре Пенна, а Долговязый Джэк посоветовал Харви не забывать того, чему он научил его. Однако шутки не удавались в присутствии двух плачущих женщин, да и трудно быть веселым, когда разделяющая уходящих и провожающих зеленая полоска воды становится все шире.

— Подымай кливер и фок-вейль! — кричал Диско, становясь у руля. — До свидания, Харви! Я не забуду ни тебя, ни твоих родителей!

Шхуна удалилась уже на такое расстояние, что голоса с нее не доносились. Провожавшие все еще сидели на набережной и смотрели ей вслед. Миссис Чейн продолжала плакать.

— Мы обе женщины, голубушка, — утешала ее миссис Троп. — Зачем так надрываться? Вот я на своем веку видела мало хорошего. Мне тоже приходилось плакать, но уж если я плачу, то не по пустякам!

Прошло несколько лет. В совсем другой части Америки, по одной из городских улиц, застроенных прихотливыми домами богачей, шел молодой человек. Он остановился перед кованой железной калиткой. Навстречу ему выехал верхом на дорогом коне другой юноша.

— Это ты, Дэн? — вскричал он.

— Харви! — послышалось в ответ.

— Как ты поживаешь?

— Я теперь служу вторым штурманом. А ты кончил, наконец, свой колледж?

— Кончаю и скоро займусь делами!

— Делами пакетботов, конечно?

— Непременно. Зайди же к нам! — сказал Харви, спешившись.

— Я именно и пришел с этой целью. А где же наш колдун? Я его не вижу!

Бывший кок шхуны «Мы здесь» подошел к Харви и принял повод лошади. Он никому не позволял прислуживать Харви. Увидев негра, Дэн радостно закричал:

— Ну, как твое здоровье, кудесник?

Негр не ответил на вопрос, но, хлопнув Дэна по плечу, в сотый раз повторил ему свое пророчество:

— Помнишь, Дэн Троп, что я тебе говорил еще на шхуне?

— Не стану отрицать, что предсказание твое исполнилось, — сказал Дэн. — А славная была шхуна; я многим обязан ей и отцу!

— Я тоже! — подтвердил Харви Чейн.

В эту историю были вовлечены около трех десятков военных кораблей ее величества — примерно дюжина линкоров и семнадцать или восемнадцать крейсеров. Но мой интерес ограничился одним из новых кораблей, находившимся под командованием моего старого друга. До той поры я обладал некоторыми смутными представлениями об устройстве военных судов, но совершенно ничего не знал о том мире, в котором очутился, поднявшись по трапу из шлюпки, доставившей меня с портсмутской набережной в один из чудесных летних вечеров 1897 года.

За исключением капитана, старшего механика и, возможно, трех-четырех унтер-офицеров, никому на борту этого судна еще не исполнилось и тридцати. Офицерскую кают-компанию заполняли свежие лица молодых людей в прекрасном возрасте чуть старше двадцати, аккуратно подстриженных, гладко выбритых и обладающих самым разнообразным жизненным опытом. Но если поразмыслить, то можно прийти к выводу, что легкий крейсер, способный давать ход в двадцать узлов, совершенно справедливо отдан улыбчивым молодым людям под командованием опытного капитана, которых до неприличия радуют обретенные ими огромные возможности, которые до сих пор не нашли своего отражения в приключенческих романах. Корабль был совсем юным, сами они — молоды, адмирал был недавно назначен, и все вместе мы вот-вот должны были отправиться на большие флотские учения.

И уже на следующий день тридцать кораблей маневрировали, выходя из гавани в открытое море, между ста двадцатью все еще стоявшими на якорях не столь удачливыми собратьями. Весь этот бал мы открыли изящным и красивым маневром. Корабль сопровождения, составлявший с нами пару, двигался параллельным курсом между двумя линиями судов на рейде, но мы немедленно вырвались вперед, протиснувшись мимо столь же ловко и быстро, как лондонский кэб, сворачивая с Бонд-стрит, обгоняет автобус из Сити. Расстояния в море обманчивы, и пока я осыпал проклятиями грозный таран следовавшего за нами корабля, нацеленный прямо в наш беззащитный борт, кают-компания грохнула смехом.

— О, это чепуха! — заявил некий джентльмен лет двадцати двух. — Дождитесь сегодняшней ночи, когда нам придется сохранять место в кильватерном строю. Это будет как раз моя вахта.

— И не забудьте закрыть водонепроницаемые двери, — посоветовал другой младший лейтенант. — Я уже говорил нашему спутнику, чтобы он не удивлялся, если вдруг в полночь в нашу корму воткнется таран какого-нибудь бронепалубного чудовища.

Затем все тридцать кораблей вытянулись в шестимильную линию с востока на запад. Как только это произошло, флагман стал подавать сигналы, и началась самая захватывающая забава центрального командования. Когда мне удалось лично познакомиться с нашим сигнальщиком, я смог еще лучше оценить всю ее прелесть. Флагман сплошь покрылся флажками и тросами, сигнальщик на нашем мостике прикипел к подзорной трубе, разбирая смысл приказов и распоряжений, старшина-рулевой вертел туда-сюда наш штурвал, а вахтенный офицер передавал указания машинному отделению по переговорной трубе. И мы заплясали, дергаясь взад-вперед, чтобы занять свое место в строю на таком-то и таком-то расстоянии от носа или кормы наших соседей. В результате произошло чудо, достойное всяческого восхищения. Длинная шеренга кораблей превратилась в четыре параллельных колонны неописуемой мощи и красоты, причем расстояние от крайних колонн составляло примерно милю с четвертью, и такое положение мы сохраняли до самого вечера. В двухстах ярдах позади нос другого корабля рассекал спокойную воду; на точно таком же расстоянии перед нами маслянистая вода кипела от работы винта судна, идущего впереди. Таков был приказ, и мы держали свои позиции, как приклеенные. Тем не менее наш капитан не преминул отметить, прибегнув к весьма энергичным выражениям, как неуклюже и медлительно осуществлял экипаж все эти маневры, возложив вину за это на недавние празднества. По его мнению, в ближайшие дни картина должна была в корне измениться.