Мистер Хитли выудил из памяти и это имя, и некоторое время они, так сказать, гребли туда и обратно, вспоминая корабли и людей давно ушедшей эпохи. Это дело знают все старики: мертвое тянется к мертвым, как железо к железу. Адмирал сидел в изгибе кормового фальшборта, сцепив пальцы на коленях, — так, словно румпель-штерты[104] все еще были на месте. Мистер Вирджил, поднявшись на ноги в честь великих имен и дат, не отрываясь глядел на него, захваченный бурным потоком воспоминаний.

Тем временем экипажи с пассажирами начали возвращаться в гавань. Один из них вез потного офицера с «Буллеана», которому поручили разыскать адмирала в отставке лорда Хитли, который вместо отеля зачем-то отправился на верфь, и передать ему приглашение капитана — оказать ему честь и пообедать с ним. Ведь время уже прямиком выруливало к коктейлям!

Позже, как раз за упомянутыми коктейлями, лорд Хитли выяснил, что единодушное мнение эскадры его величества было таково: папашу Вирджила из-за его штучек с попугаями стоило бы повесить на нок-рее.

— Рад, что благодаря прогрессу у вас на сегодняшний день практически не осталось мачт, — ответил он. — Этот человек научил меня всему, что я знаю о море и мореплавании, еще в ту пору, когда я звался Снотти. Мистер Вирджил — лучший боцман британского флота... ну а в свободное от службы время — величайший из его вралей.

Когда тот самый шлюп, известный читателю тем, что прослужил добрых сто лет, совершая торговые рейсы между островами Вест-Индии, был отремонтирован мистером Рэндольфом с острова Стефано, между ним и владельцем шлюпа мистером Глэдстоном Гэллапом, а также адмиралом в отставке лордом Хитли и мистером Уинтером Вирджилом состоялось обсуждение вопроса о том, как лучше использовать это судно. Определить это можно было лишь с помощью пробных выходов в море в присутствии комиссии, состоящей из упомянутых выше лиц, а также фокстерьера-полукровки Лил, принадлежащей мистеру Рэндольфу, и — время от времени — капитана крейсера его величества «Буллеан», который приходился отставному адмиралу племянником.

Лил поместили в ящик, чтобы защитить от соленых брызг до тех пор, пока шлюп не преодолеет мелководье и не окажется в более спокойных водах. Остальные расположились на корме, окидывая взглядами ширь многоцветного моря. Мистер Гэллап стоял у румпеля, которым в ходе ремонта заменили штурвал, и старался говорить как можно меньше, ибо у него имелся другой способ произвести впечатление на всю компанию: тем, как ловко и точно его судно лавирует между рифов и проходит по фарватерам глубоких коралловых проходов, заполненных густо-синей водой.

Между тем, мистер Вирджил уже не впервые заводил речь о своей Большой Проблеме с Попугаями, которой, как вы уже знаете, посвящена другая история. Капитан тактично соглашался с ним в главном: будь это человек, животное или птица — дисциплина на службе превыше всего, и мистер Вирджил поступил правильно, понизив в чине посредством стрижки хвостовых перьев попугая, прозванного им Джемми Ридером, — серого жако из Западной Африки...

Сам он знавал пса — своего собственного, к слову, — почти что рожденного и уж точно с младенчества выросшего на эсминце, которого не только повышали и понижали в звании и должности, но и снова повышали его ранг, продвигали по службе, а пес все это отлично понимал и сознавал причины таких пертурбаций.

— Выходи, послушай, — наконец сказал мистер Рэндольф, запуская руку в ящик. — Это пойдет тебе на пользу.

Лил неуклюже выбралась оттуда и покачнулась от резкого крена судна — мистер Гэллап как раз пересекал неожиданно сильное течение. Он правил к берегу, чтобы показать спутникам остров адмирала Гэллапа, чьи владельцы освободили своих рабов-карибов[105] более сотни лет назад. И те, что вполне естественно, приняли фамилию бывших владельцев. Потому-то в этих краях и было столько Гэллапов — мягких, простодушных и довольно состоятельных людей с соответствующими манерами и инстинктивным знанием, которому не было равных, своих родных вод — от Панамы до Пернамбуко.

Капитан же неторопливо рассказывал историю о старом эсминце, приписанном к военно-морской базе в Китае, который вместе с тремя другими, такими же пожилыми, перегнали к восточному побережью Англии, когда флот призвал своих ветеранов на Первую мировую. О том, как пес по имени Малахия — или Майкл, Майк, а также Микки, — расцвел на борту старого «Мэйки-ду», в журнале которого значился юнгой^{1}, как научился взбираться по промасленным стальным трапам, цепляясь согнутыми передними лапами за ступеньки, и о том, как он порой служил хозяину меховой горжеткой, согревая его шею в холодные ночи на мостике. О том, что для естественных надобностей ему выделили особое место на палубе у спасательного плота, и о том, что он ни разу ничего не позволил себе за пределами этого места. О том, как он покорил сердце стюарда офицерской кают-компании Ферза, получив в его лице самого преданного защитника во всей маленькой флотилии, которая исполняла свой долг в Северном море, конвоируя и защищая торговые суда. А затем военные потери сделали свое дело, и капитан... превратился в адмирала.

— В первые лейтенанты мне подсунули одного добровольца — юнца девятнадцати лет — с ручищами толщиной в окорок и голосом, похожим на клепальный молоток, хоть звук «р» он не смог бы выговорить даже под угрозой расстрела. В первый раз я увидел его за столом в офицерской кают-компании: он сидел, не сняв фуражки, и почесывал бедро. И знаете, как он ко мне обратился? «Ну, ста'ина, что п'идумано для наших завт'ашних мучений?» Я сообщил и добавил кое-что от себя, но он не расстроился. Он был искренне благодарен за мои намеки на то, как делаются дела на «больших ко'аблях», как он их называл. Правда, водоизмещение у «Мэйки-ду» было около трехсот тонн, насколько я помню. До того он успел послужить на торпедных катерах береговой охраны, вылавливал тела у корнуольского побережья после атак тевтонов. Он поведал мне, что его шкипером был ветеран, именовавший морские валы «бо'оздами» и совершенно уверенный, что судну надлежит держаться аккурат между ними. Звали его Юстас Сирил Чидден, отец его был сахароваром...

Изумление слушателей было выражено в различных формах. Мистер Уинтер Вирджил даже счел уместным добавить пару фраз об упадке Нового флота.

— Нет, — сказал капитан. — Обращение «старина» совершенно не говорит об упадке. Он просто не знал, как нужно, — вот и все. Но Майк немедленно к нему привязался.

На следующую ночь мы получили особое задание. Ни огней, ни ориентиров, конечно же, — только дождь и солидная волна. Как только я отвел корабль от берега, я приказал парню встать на мостик. Сирил прибежал в начищенных сапогах, как и положено морскому офицеру^{2}. Мы с Майком были рядом, в штурманской рубке. Довольно скоро он начал бранить старого Шайда, нашего рулевого старшину, за то, что тот на четверть румба отклонился от курса. Чуть позже Сирил снова повысил свой пронзительный голос, подчеркивая, что тот совсем отклонился от курса, и если сделает это снова, его «'азжалуют». Так и продолжалось до конца плавания, а мы с Майком все ждали бунта со стороны Шайда.

Когда Шайд сменился, я спросил его, что он думает о нашем новом приобретении. «Либо полный идиот, либо истинный самородок, — сказал Шайд. — С этим призывом иначе не бывает». Его слова меня обнадежили, и я решил, что Сирила стоит пообтесать. Чем мы все дружно и занялись. И ему это понравилось! Действительно понравилось, он говорил, что это «инте'есно», ведь никто из его призыва даже не мечтал водить торпедные катера! Там им приходилось быть чертовыми пиратами. Он привык драться, чтобы заставить слушаться себя. Он угрожал одному из матросов — в прошлом помощнику корсетника, за то что тот передразнивал его картавость. Дело удалось замять, но тот поганец поднял шум. Он был красным еще до того, как мы узнали, как это называется. Однажды он пнул Майка, когда думал, что никто на него не смотрит, но Ферз это заметил, и негодяю пришлось поймать головой комингс грузового люка. Впрочем, лучше от этого он не стал...