— Я не вполне понимаю, зачем вам...

— Я же говорил, что тот пушкарь с «Полифема» жуть как гордился своей челкой и вечно ее накручивал — пока его не отправили к цирюльнику в Дартмур с наказом состричь все, что не соответствовало уставу. Тогда-то он и присмирел. Дьявол, никак не вспомню его имени!...

Мистер Вирджил нахмурился и на некоторое время впал в задумчивость.

— Когда я снова вошел к ним, то обнаружил, что из клеток вырвались уже не меньше двух дюжин мелких зеленых. Но они не сумели покинуть судно, поэтому я их проигнорировал и занялся корнем проблемы. Я подманил к себе Полифема — якобы затем, чтобы почесать ему голову, а потом — раз — и остриг!

Как только щелкнули ножницы, он начал кусаться, чисто взбесившийся бладхаунд... — Мистер Вирджил помахал правой рукой. — Пришлось скрутить его и прижать к полу клетки, прежде чем мне удалось одолеть его желтую челку... то бишь, хохолок. А после этого — чтоб мне лопнуть — он перевернулся на бок и потерял сознание! Стрижка сотворила с ним истинное чудо — вернее, с тем, кем он был, еще оставаясь человеком, — и все равно, я был удивлен реакцией этой плешивой курицы.

— Получи, желтый пес! — сказал я. — А остальное достанется Джемми Ридеру.

От Джемми мои действия, конечно, не укрылись. Он знал, что его ждет. Поэтому пал на пол клетки и перевернулся на спину, как акула, решив биться не на жизнь, а на смерть. Для него косица — то есть, хвост, — наверняка значили не меньше, чем косица для настоящего Джемми.

Я сказал:

— Джемми, ни на одном из кораблей, где я служил, не бывало одновременно двух боцманов. Живой или мертвый, ты будешь понижен в звании, и можешь говорить все, что угодно. Я не стану заносить это в рапорт.

— И что он сказал?

— О, много чего! Но я не стал это записывать, мне нужно было лишь одно: подавить мятеж. И я таки добрался до него — хоть он дважды располосовал мне руку на ленты — и отхватил красные перья в его хвосте до самой серой гузки. Он с самого начала нарывался — и я его предупреждал.

— А дальше?

— Он утихомирился. Я никогда не видел таких, кто был бы особо разговорчив после понижения в звании. Они просто боятся, что голос их выдаст, понимаете? Джемми пытался порхать, но у него отсутствовали бакштаги. Тогда он вскарабкался по прутьям клетки — медленно и неуклюже, будто немощный старец, забрался в кольцо и стал раскачиваться на нем, мрачный, как старый угольщик. Бедолага!

Мистер Хитли кивнул, соглашаясь.

— И это решило все дело? — спросил он.

— Я вырвал корень зла, — ответил мистер Вирджил. — Остались обычные матросы, летавшие на свободе. Когда они поняли, что я их не желаю замечать, то начали возвращаться в клетки, по двое-трое в одну — за компанию, и тут же начинали из-за этого ссориться. Я поторопил их, бросая шляпу туда-сюда (в мастерской становилось все жарче из-за закрытых дверей), и еще до заката все вернулись на места, а я завязал дверцы теми же кривыми узлами, что и их безмозглые владельцы. Неужто нынче на флоте никого ничему не учат?

— А что стало с Джемми и Полифемом? — спросил мистер Хитли.

— Джемми был занят тем, что привыкал к новой стрижке, а Полифем сидел и квакал, как жаба. Никакого характера! Так оно и шло, пока не вернулись крейсера.

— Но разве на кораблях не поднялся шум? Полисмен на верфи сказал мне... и эта шлюпка с «Флореалии»...

— Да просто они сходили на соседний остров, вот и все. Вопили, бросали в воздух шапки, кричали «ура», чтобы порадовать налогоплательщиков. Главный старшина проверил— семьдесят две оставленных мне клетки — по птице в каждой, — и на том моя вахта закончилась. Но потом они устроили толковище и решили поговорить со своими питомцами вместо того, чтобы сразу уйти. Какой-то бездельник с «Буллеана» начал возмущаться, что это не его птица. Я слышал, как старшина сказал: «Разбирайтесь сами», а тот начал обходить мастерскую, пытаясь разобраться. И наткнулся на матроса с «Флореалии» с похожей жалобой. Пошли разговоры — все завертелось вокруг клеток. Они поднимали их, рассматривали на свет, как бокалы с портвейном. Отличная забава, богом клянусь! Ну а потом начали разбираться попарно.

— А как насчет Джемми Ридера и Полифема?

— О них тоже было множество разговоров. Кто-то из торпедных нянек, или равный ему по рангу, горланил, что разыщет и прибьет того гада, который отрезал хвост его бедненькой Жозефине. (До этого момента у меня и в мыслях не было, что Джемми может вдруг оказаться леди). Затем столкнулся с Полифемом (то есть, с его хозяином), продолжая скорбеть о своей потере, и, даже не будучи в одной команде, они мигом нашли общий язык. А затем недовольство, вызванное ситуацией с пернатыми любимцами, мало-помалу переросло в грызню между экипажами. Видал я и худшие беспорядки в свое время, но более быстрого перехода к ним — нигде и никогда! Как обычно, за этим стояло что-то другое. Я слышал, что один из кораблей для учебных стрельб получил еще довоенный кордит, а потому палил в белый свет не лучше, чем старый «Суперб» в Александрии, когда мы взорвали их склад боеприпасов. Второй корабль выразил свои соболезнования флажковым сигнальным кодом. Так что обе команды сошли на берег уже враждебно настроенными. А когда шум из мастерской стал доноситься наружу, один их старшина сказал мне: «Они не станут нас слушать, папаша. Скажут, что мы с тобой судим предвзято». 

Я ответил: «Господь свидетель, ты непредвзят. Но я-то знаю, кто ты, и толку от тебя не больше, чем от их узлов на клетках. Закрой двери и окна, пусть они сами разбираются».

Старшины так и сделали, и когда шум внутри начал утихать сам собой, а мастерская как следует накалилась на солнышке, никто и не думал вмешиваться, как я и советовал. Наконец экипажи расцепились, начали подбирать разбитые клетки и спорить.

Тогда я просвистал: «Очистить нижнюю палубу» и рассказал им, как и за что я понизил в звании Полифема и Джемми. Это слегка остудило их пыл. Затем я рассказал, как потел в мастерской, охраняя их сокровища, и что у них нет оснований жаловаться на то, что их бедные, одинокие, всеми брошенные пташки перепутали гамаки в их отсутствие. Когда я услышал, что они смеются, то сказал, что они невоспитанная и недисциплинированная салажья мелочь, позор Нового флота, и они ушли.

А как я мог поступить иначе? Ведь если бы какой-нибудь остолоп послал за морской пехотой и вдобавок выплеснул все подробности дела на бумагу, то эти два корабля сортировали бы своих попугаев до конца времен! Вы же знаете, что бывает за драки на берегу! Еще хуже могло бы выйти, если бы они убили полисмена-другого. И должен сказать, что ловкость, с которой я управился с ними — с птицами и матросами, я имею в виду, — говорит о том, что следует знать свое дело, сэр Ричард!

Выправка и настроение мистера Хитли тут же изменились. Он протянул руку. Мистер Вирджил поднялся на ноги и пожал ее. Оба сияли.

— О том, что ты свое дело знаешь, Вирджил, я знал с первого шага на берегу. А ты сразу меня узнал?

— Я подумал об этом, сэр, когда вы жестом велели мне подняться на борт этой калоши. Но не был уверен до тех пор, пока не увидел вот эту картинку, которой вы мне обязаны. — Мистер Вирджил указал на оголившееся запястье мистера Хитли, на котором под рыжеватыми волосками виднелся бледно-синий якорь, обвитый цепью.

— На фор-марсе «Резистанса» по пути из Порт-Ройяла, — сказал мистер Хитли.

Мистер Вирджил кивнул и улыбнулся.

— Она сохранилась, — сказал он. — Но... что случилось с вами, сэр Ричард?

— Те, кто был лучше меня, погибли на войне. А я принял от них наследство, как видишь.

— Так вы теперь у нас лорд?

Его собеседник кивнул. И вдруг хлопнул себя по колену.

— Вспомнил-таки! — воскликнул он. — Того пушкаря с «Полифема»! Это был Харрис — Чатти Харрис. Он служил со мной на «Комусе», а затем на «Эвриале». И вечно ссужал нас деньгами под проценты.

— Это он! — подхватил мистер Вирджил. — Я всегда думал, что в нем есть что-то от еврея-ростовщика. А кто тогда командовал «Комусом»? Я имею в виду тот рейс на Адриатике, когда он получил волной в корму и чуть не потопил капитана в его каюте.