Обо всем этом я умолчала. А про себя подумала: «Зачем мне нужны эти принудительные транспортные привилегии? И вообще привилегии, которые грозят отторгнуть меня от моих зрителей, а вовсе не сблизить с ними?»

Изо всех сил стараясь меня убедить сберечь мой образ, режиссер изменял образу собственному, к которому я тоже привыкла. Как к своему району… К своей школе… Или даже сильнее!

Он не остановился:

— Учти: начальники настаивают и на том, чтобы свое, пока еще не высшее образование (при высшем уровне популярности!) ты завершала не в обыкновенной школе, а в совершенно особой гимназии. Где не тебя одну будет сопровождать охранник… С той разницей, что прочих учениц и учеников там охраняют из-за их пап, а тебя — благодаря тебе самой.

— А как же мои подруги? Как же моя директриса, к которой я тоже очень привыкла? — «Бремя славы» впервые — снова «впервые»! — все же пыталось меня обременить.

— Придется с теми разлуками тебе смириться…

Но пока еще не приобрели для вашей семьи — на твои, разумеется, гонорары — роскошную виллу, мы обязаны рассказать телезрителям, то есть миллионам, о том, как все в твоей звездной судьбе начиналось. А начиналось именно в скромной квартире.

Он начал детально мне пояснять то, что уже пояснял, а именно: кто я есть.

— Талант — это в первую очередь непохожесть. Индивидуальность во всем… Ты и похожа исключительно на саму себя!

Тут у меня не появилось желания с ним спорить. Когда люди отбиваются от похвал: «Ну зачем уж вы так?», «Я этого не заслуживаю!» — они, представляется мне, кокетничают. И добавляют к похвалам еще одно, всеми поощряемое качество — свою застенчивость. «Скромность, конечно, украшает человека, но не приносит ему никакой пользы», — сказал мне наш продюсер. Вроде, согласясь с его точкой зрения, я в душе ее от себя оттолкнула.

— Ты ведь одна такая, — не унимался и мой режиссер.

— Где одна? — придуривалась я.

— Везде…

Сказать, что в целом мире, он не решился.

— В каком смысле я… одна?

— Нет другой школьницы, которая бы в твоем возрасте не только стала кинознаменитостью, но еще и умела неповторимо воссоздавать чужие нравы и голоса.

И на это у меня не было возражений.

— А если где-то все же отыщется еще одна подобная? — надеясь, что не отыщется, спросила я для приличия.

— Аналог отсутствует! — победно заявил он. — Выскажись наконец по поводу моего плана. Моей затеи…

— «Заглянем в квартиру Смешилки»? Но ведь это квартира мамина и папина, а уж потом моя. Что, если они, мама и папа, не согласятся, чтобы к ним заглядывали? Не согласятся с названием телефильма? А то и со всей вашей затеей!

— Вынужден повториться. Личное и, если можно сказать, домашнее бытие легендарностей чрезвычайно интересует всех. Всем заглянуть в ваш дом нереально. А кинематографу это под силу! И еще… Феллини почти всегда в своих фильмах снимал супругу Джульетту Мазину. Режиссер Александров неизменно приглашал на роль героини собственную жену, Любовь Орлову, которая плюс ко всему умела блестяще петь и танцевать. Я же давно взял в главные героини тебя, умеющую то, чего ни одна из названных сверхзнаменитостей не умела. И потому осмелюсь сказать, что имею право…

Его сравнения мне понравились. И все же я зачем-то промямлила:

— А если мама и папа…

Режиссер всполошился:

— Когда создавались картины о Льве Толстом, о Бальзаке… или, к примеру, об адмирале Ушакове, не спрашивали разрешения у их родителей!

— Ни их самих, ни их мам и пап уже давно не было в живых, — уточнила я. А про себя подумала: «Интересно, с кем еще из гигантов он ради убедительности меня сравнит?»

— Согласен. Я хватил через край! Однако… «Хочешь понять малое, примерь на великое!» — таков мой девиз. А ты — явление не малое! — С этим я спорить не стала. — И верю, поймешь, как важно и крайне заманчиво перелистать все, с чего брала старт твоя звездность. Чем она себя предворяла… Вот пригласим для начала в гости бывшего папиного босса, банкира, и его супругу, которая, без передышки давая ему задания, восклицала: «О, как я от него устала!» Камера же будет работать, запечатлевать…

— Они вторично нас посещали. Хотели, чтобы я открыла счет в их банке…

— Ничего, пусть явятся в третий раз!

— Мне кажется, они поменялись ролями. На сто восемьдесят градусов! Их дуэт невозможно узнать, — полупрошептала я режиссеру.

Но и полушепот был схвачен миниатюрными «звукозахватчиками», которые притаились в отворотах его пиджака и в воротнике моей кофточки.

Желание режиссера, чтобы документальный фильм состоял из разных — незабываемых, хоть порою якобы второстепенных — деталей, фрагментов жизни нашей квартиры, начал осуществляться. Уловленный полушепот обострял внимание к сказанному.

Для начала супруга банкира заботливо осведомилась, где предпочитал бы расположиться ее муж — на стуле, в кресле или на диване. Где мы с режиссером, а также мама с папой намерены расположиться, она не учитывала.

— Мужу надо чувствовать себя удобно. Ничто не должно стеснять его. Чтобы он смог произнести все то необычайно важное, что требуется до вас донести… Где ты, мой родной, хочешь сидеть? — Родной предпочел кресло. — Муж сумеет гораздо убедительней и мудрее, чем я, объяснить, почему мы сразу и так охотно приняли ваше приглашение.

Мудрец, углубившись в кресло и в суть проблемы, с солидной неспешностью заговорил:

— Когда газеты известили о гонорарах Смешилки, мы задумали вернуться к нашему давнему предложению, которое ныне расширилось… Нам уже недостаточно пригласить Смешилку в клиенты нашего банка. В случае, если она таковой станет, мы хотели бы переименовать свой банк. И присвоить ему имя «Смешилкин банк». Согласитесь, что похожего названия нет ни у одного банка на свете. «Смешилкин банк»! Сие не будет означать, что он принадлежит Смешилке. Однако станет известно, что звезда выбрала наш банк для вложения своих капиталов.

— Капиталов у нее нет — у нее вклад. Но семейный… — уточнил папа.

— Идем на все ваши условия. Выгода будет значительной и взаимной! К Смешилке это привлечет еще больше зрителей…

— Хотя больше, казалось бы, уже некуда! — вставила супруга. — Прости, родной, что тебя перебила.

— Ты права, дорогая. Как всегда… Появится дополнительная возможность встречаться со Смешилкой, запросто с ней общаться. А к нам это привлечет новых, пусть и не звездных, клиентов. Я все понятно изложил?

— Изложил с безупречной ясностью, — подвела итог до неузнаваемости переродившаяся супруга.

Банкир не называл меня по имени, а упоминал Смешилку, будто я в квартире отсутствовала. Это, как я догадалась, должно было свидетельствовать об особом ко мне уважении.

Однако у меня уважение к банкиру вообще отсутствовало. С давних пор… И потому я полюбопытствовала:

— Разве мой папа, финансовым даром которого вы когда-то позволили себе пренебречь, вас простил? Разве он согласился вернуться в ваш банк да еще осчастливить его именем своей дочери?

Я иронизировала… Обращенные к банкиру вопросы звучали насмешливой шуткой. Потому заподозрить меня в зазнайстве не представлялось возможным ни самому банкиру, ни его супруге, ни кинокамере. Я учитывала, что и этот фрагмент станет частью фильма о нашей квартире. Оператор трудился вовсю…

Минут через десять супружеская пара нас покинула. Но камера гостей не покидала: она незаметно не прекращала их «прослеживать»… Выйдя на лестничную площадку, банкир начал, вероятно от растерянности, спускаться по лестнице.

— Ты что, собрался прошагать вниз все семь этажей? — со своей прошлой, привычной для нее, интонацией вопросила супруга. — Ты забыл, что в доме есть лифт? О, как я от него устала! Предложения твои не прошли, потому что ты бездарно их преподал!

— Но ты же сама сочинила все тексты! — беспомощно защищался банкир. — Я лишь выучил их наизусть. И произнес…

— Не так произнес! О, как я…

В этот момент распахнулась дверь лифта. И они поплыли вниз.