— Ты очень точно всех показываешь. Изображаешь… У тебя есть такая способность. Совершенно особая! — сказала мне мама. — Но к сожалению, ты подмечаешь только смешные стороны.

— А что же мне подмечать скучные!

— Получается, что ты людей передразниваешь. Даже взрослых!

— Я не передразниваю… Я их запоминаю.

— Взрослые этого не поймут!

— Пусть поймут только дети.

— Ну, если взрослые не поймут, то уж дети подавно!

Мама убеждена, что взрослые всё понимают лучше. Я в этом совсем не уверена.

Если она слишком уж упрямо со мной не соглашается, я восклицаю: «Устами младенца глаголет истина!» Ни одна пословица и ни одна поговорка не утверждает, что истина глаголет устами взрослых.

Однажды мама обратилась к моей «особой способности с особой семейной просьбой». Так именно она выразилась. Ко мне, как и ко всем на свете, с просьбами обращались не раз. Люди, я заметила, предпочитают что-нибудь попросить, чем что-нибудь предложить или выполнить. Но та просьба была не похожа на остальные. А все непохожее не входит, а прямо-таки вламывается ко мне в память. И уходить оттуда не собирается.

— Завтра решается судьба нашего папы! — издалека начала мама. Она любит подбираться к своим заданиям и просьбам издалека.

— Где решается?

— Прямо здесь, у нас дома. К нам в гости пожалует директор банка, в котором папа работает. Вместе с женой. Кстати, она предпочитает называть его не директором, а главой банка. Учти!

Обычно гости к нам приходили, а эти обещали пожаловать.

— Если мы им… — продолжала мама. — Если мы им — особенно жене! — придемся по вкусу…

— По вкусу? Они собираются нас пробовать?

— Ты уже насмехаешься. А дело о-очень серьезное!

Когда мама какую-нибудь букву — чаще всего гласную — тянет, словно не желая с ней расставаться, все мы обязаны напрячься, насторожиться. Я напряглась.

— Так вот. Если мы им понравимся, папа получит высокую должность. Стало быть, и зарплату… — Про зарплату она прошептала. — А чем лучше папе, тем лучше и нам! — Об этом я догадывалась. — Слушай внима-ательно! Я их накормлю…

— Питаться они все-таки будут продуктами? — с облегчением спросила я.

— Умоля-аю тебя: перестань… И послушай меня хоть раз в жизни! — Мама часто просит, чтобы я хоть раз в жизни сделала то, что делаю каждый день. — Обед, конечно, обедом… Но этого мало.

— Смотря какой будет обед!

— С тобой невозможно общаться. Ну не перебива-ай! Они, как мне донесли, любят развлечься. Артистов мы приглашать не можем: это дорого. Да и зачем? Коли у нас в семье своя актриса.

— Это кто?

— Это ты… Развлеки их! Кого-нибудь изобрази… Пусть посмеются. В твоем репертуаре так много разных человеческих типов! Характеров… Только не изображай, пожалуйста, меня, папу и бабушку!

Когда был жив дедушка, она просила и его не трогать. Я не трогала. Но его это, к сожалению, не спасло. Люди всегда предпочитают, чтобы смеялись над кем-то другим.

— А ты нас вообще-то изображаешь? — с некоторым страхом поинтересовалась мама.

— Нет, — без всякого страха соврала я.

На самом деле я своих близких изображала. Но когда они были далеко или, точнее, когда их не было дома. И вообще никого вокруг не было. Изображала просто так, для себя самой. Чтобы навсегда запомнить нашу семью…

— Значит, тебя и папу с бабулей показывать я не буду. — Бабушку я называла бабулей. — А всех остальных можно?

— Остальных? Пожалуйста!

Хозяйкой хозяина банка, оказалось, была его жена. Она все время давала хозяину поручения:

— Пойди посмотри: не прошел ли дождь?

— Иду, я уже иду…

— К окну, а не на улицу. О, как я от него устала!

Минут через десять:

— Дай-ка мне сигареты!

— Даю, я уже даю…

— Да не эти! Ты что, не помнишь моих! О, как я от него устала!

Еще минут через пять:

— Налей мне воды!

— Наливаю, уже наливаю…

— Я просила воды, а не пива. О, как я от него устала!

«Он бегает, приносит, протягивает, наливает, а она… устала. Хоть сидит на одном месте!» — недоумевала я. И слегка даже возмущалась. Мне стало жалко главу папиного банка: как же он, бедный (хоть и богатый!), устал, если она без конца от него уставала!

Папа тоже пытался выполнять ее непрерывные указания, но за своим боссом не поспевал. Я сочувствовала папе еще сильнее, чем его боссу, — в конце концов, тот сам выбрал себе жену!

Обед мама приготовила на таком уровне, что я подумала: если на подобном уровне будет и новая папина зарплата, все проблемы в нашем доме исчезнут!

На десерт же был подан торт с властным названием «наполеон», по-бонапартски захвативший половину стола. Так сказала бабуля. Она, не щадя своих глаз, постоянно читает и поэтому очень образно мыслит. «Все фантазии твои — от нее!» — уверяет мама.

Мама не против фантазий — она за мою безопасность… которой фантазии угрожают. «Какой зеленый воздух!» — помню, сказала бабуля, когда мы ехали по лесной дороге. «Воздух не имеет цвета, — поправила ее мама, глядя в мою сторону. — И не вздумай сказать что-нибудь подобное в школе!» Она охраняет меня даже от образного мышления.

Торт являл собой коронное бабулино блюдо, которым короновали наиболее дорогих или нужных гостей.

А еще был подан и мой концерт. «Концерт — на десерт!» — в рифму сказала бабуля. Она, между прочим, и стихи сочиняет.

Ради новой папиной должности я показывала всех подряд: полицейского, садовника, мэра, супругу премьера страны (тут жена главы банка стала мне хлопать, и я догадалась, что она не любит жен тех глав, которые главнее ее супруга).

«Ты слишком быстро обо всем догадываешься, — предупредила меня как-то мама. — Чересчур догадливых опасаются. Ты учти…»

Как я могу это учесть? Нарочно не догадываться о том, о чем я догадываюсь? Маме очень хочется, чтобы я во имя безопасности и своего благоденствия все на свете учла. Заранее все учесть… Хорошо бы, конечно! Но разве это возможно?

Катаясь от хохота, супруга папиного начальника вскрикивала:

— Я умираю! Я умираю!..

От мужа она всего только уставала, а от меня — умирала.

«Если она вдруг скончается по моей вине, папа не получит высокой должности!» — догадалась я. Но остановиться уже не могла.

Сам глава смотрел на жену с испугом, точно молил ее не покидать землю.

— Смотрите, он разучился смеяться! — еле протолкнула она сквозь собственный хохот. — Не реагирует… О, как я от него устала!

«С такой женой разучишься не только смеяться, но даже и улыбаться… Останется только рыдать!» — подумала я. И все же испытывала к ней некоторую благодарность: артисты всегда благодарны тем, кто на них реагирует. И хохочет на их представлении… Или плачет. А тех, кто не плачет и не смеется, они, мне кажется, должны ненавидеть.

— Ты очень помогла папе… И всем нам, — растроганно произнесла мама на ночь, прощаясь со мной до утра. И поцеловала меня так нежно, как никогда прежде.

Бабуля тоже поцеловала, шепнув мне в ухо:

— Если б не ты, я померла бы от тоски. Но лучше уж помереть от смеха! — Она намекнула на супругу главы банка.

И папа, который, окруженный цифрами в своем банке, был строг, как биржевой справочник, тоже меня погладил. Будто собаку, проявившую верность.

Школьных перемен мои приятели и даже завистливые приятельницы ждали, как ждут спектаклей, если заранее знали, что я буду изображать.

— Покажи нам что-нибудь! — попросил меня старшеклассник, мнением которого я дорожила больше, чем мнением всех остальных, вместе взятых. Он иногда спускался к нам сверху. Но не ради меня, к сожалению, а ради моих спектаклей.

Я принялась изображать банковского начальника и его жену.

— Я уже иду!.. Я уже несу! Я уже наливаю!.. — с торопливой услужливостью произносила я, как бы от лица хозяина банка.

— О, как я от него устала! — восклицала я от лица хозяйки хозяина.