Бабуля лежала в столовой на столе, раздвинутом до предела. Так врачам было сподручнее ее спасать… пока они не поняли, что бессильны. Потом мне рассказали, что бабуля сопротивлялась: «Как можно с ногами на стол? Там же люди обедают!..» Она негромко заклинала врачей: «Помогите продержаться… до возвращения внучки из школы. Мне необходимо ее дождаться!» Не дождалась…
У одного края стола, возле неподвижного бабулиного изголовья, окаменела мама, а у другого края окаменела я.
— Прочтите ее завещание! — откуда-то из глубины комнаты потребовал папа.
Никто не откликнулся.
Тогда он сам принес из бабулиной спальни чуть смятый лист… С неестественным, нервным спокойствием папа начал читать:
— «Дорогие! Не позвольте себе отчаиваться. Наступит время — и мы соединимся навечно. Только не вздумайте торопиться… Ни в коем случае! Слышите?! Впрочем, я и сейчас ухожу не совсем… Моя любимая внучка, моя Смешилка, умеет не расстраиваться со своим редким даром в любых ситуациях — и она, верю, поможет моему голосу по-прежнему звучать в нашем доме. Звучать без печали, а спокойно и с юмором… Даже на предстоящих поминках. Не хочу, чтобы они превратились в трагедию… И считайте это моим завещанием».
Мы знали, что сердце у бабули, как она шутливо сообщала, «пошаливает». Ее шутливость нам помешала насторожиться. Но оказалось, что сердечные «шалости» смертельно опасны. И вот одна из них завершилась тяжким инфарктом. Спасения от которого не было. Поняв это, бабуля написала поспешное, короткое завещание.
Когда у нас заходили разговоры о смерти — а люди, я заметила, любят об этом порассуждать, — бабуля цитировала стихи какого-то поэта девятнадцатого века, фамилия коего ею установлена не была.
Пусть смерть пугает робкий свет,
Меня бояться не принудит.
Пока мы живы, смерти нет,
А смерть придет, так нас не будет.
Мы еще были, а ее уже не было… Бабуля, жалея нас, потребовала в завещании с этим смириться.
«Пусть лучше умрет дедушка…» — попросила я режиссера, потому что дедушка уже давно умер. И сценарий переделали. Он оказался податливым… В фильме мне удалось кончину бабушки предотвратить. Но сценарий, который предначертала судьба, изменить было нельзя. Он оказался неотвратимым. Отменить тот сюжет никто на земле был не в силах. Моя кинороль, увы, отличалась от роли, которую я должна была, подчиняясь завещанию, сыграть в жизни.
Больше о том дне писать не могу… Есть ужасы, которых немыслимо избежать, но описывать их — значит, в полную и жестокую силу все переживать вновь.
Папа сказал, что за один тот день я, ему почудилось, повзрослела не на один год… Я же, взглянув мимоходом в зеркало, подумала, что не повзрослела, а постарела… Может, это отразилось и на страницах моей тетрадки?
«Не с печалью, а с юмором…» Ту бабулину просьбу я изготовилась выполнять до конца своих дней — до конца, который бабуля завещала максимально отсрочить. Когда в тебя верят, очень тянет это доверие оправдать. А ее доверие было для меня свято…
Воссоздавать голос бабули я научилась давно. Она, считавшая себя хохотушкой, покатывалась от удовольствия, когда я воспроизводила, как она отбивается от маминых критических замечаний в мой адрес. Или как я, подобно ей, цитирую мыслителей и мудрецов, иногда путая их фамилии, имена и высказывания, услышанные из ее уст, но не вполне удержавшиеся в моей памяти…
И вот я задумала, чтобы бабуля обращалась к нам троим регулярно… во время обедов или ужинов, когда наша поредевшая семья окажется в сборе.
Папа, напомню, считался мастером на все руки, хотя, вновь напомню, у каждого человека всего две руки. Вот ими двумя он и наладил миниатюрную подпольную звукозаписывающую и говорящую технику (так он ее называл). Которая могла включаться и выключаться незаметным нажатием кнопки, чтобы заранее запечатленный звук входил в комнату неизвестно откуда…
Для начала я запечатлела бодрое бабулино обращение к участникам… предстоящих поминок:
— Друзья! Я не намеревалась от вас уходить. Но рада, что поминки объединили вас всех. Повод, конечно, назвать удачным нельзя. Но пусть он послужит началом — и вы станете собираться вместе гораздо чаще и по более привлекательным поводам.
Фактически я почти повторила то, что бабуля произносила не раз: «Так редко вижусь с друзьями: у всех загруженности, дела… Неужели лишь на поминках моих увидимся?» Она просила к тому же, чтобы на прощании с ней присутствовал юмор, — и я постаралась.
— Не кощунственно ли все это? — вонзился мне в ухо мамин вопрос.
— Кощунственно не выполнить полностью бабулины пожелания, — не слишком уверенно ответила я. И более убежденно добавила: — Она хотела подчеркнуть, что бытие не остановилось, что оно продолжается… И что даже торжествует!
— Тогда, может, и танцы устроить?
— Такой просьбы в завещании нет.
Ну а присутствующие на траурной церемонии слегка обалдели… Их взгляды блуждали по сторонам, точно искали бабулю. «Она предвидела свою кончину и заранее записалась?», «Она нас разыграла, чтобы наконец всех вместе собрать? И где-то здесь прячется?»
— Внучка выполняет завещание бабушки, — зачем-то угрюмо проинформировал папа.
Все дружно вспомнили, что я — Смешилка. «Лишь бы не вздумали аплодировать!» — заволновалась я. Но этого не случилось… Однако бытие, его продолжение, согласно бабулиной просьбе, торжествовало.
А я, вернувшись после поминок к себе в комнату, принялась перебирать бабулины фотографии. И, не слыша себя, рыдала.
Сзади меня обняла мама.
— Ты не представляешь себе, что такое… в любом возрасте лишиться матери!
— И не хочу себе это представлять…
Я не сказала, что лишиться бабули не менее страшно.
Мы с мамой приникли друг к другу. И слезы наши, казалось, перемешались.
А бабуля, не обращая внимания на черную ленту, опоясавшую портрет, со стены нам улыбалась.
Чтобы голос бабули не только по звуку, но и по сути был ее голосом, мне следовало набраться и ее знаний. Но на это бы ушли многие годы. И я придумала, как этот путь сократить.
Бабуля вчитывалась в творения великих, а потом знакомила меня с самыми впечатляющими строками и абзацами. Я же решила для начала знакомиться не с творениями, а напрямую с цитатами. Для этого отыскала в библиотеке увесистый сборник цитат под названием «В общении с мудрыми мыслями» — и стала выискивать из тех чужих мыслей наиболее мудрые. Такое общение мне очень нравилось: я умнела, как говорится, у себя на глазах.
Бабулин стул… тарелки, ложка, вилка, нож затаились на тех местах, которые они занимали при ее жизни. Только стул был незанятым, а столовые приборы были нетронутыми. И такими им предстояло остаться. Все приготовилось к молчаливому почитанию. Но вдруг возник голос бабули:
«Родные мои… Я всегда наслаждалась, когда вы с аппетитом уплетали мои кулинарные изготовления. И все же буду почти каждый день на несколько минут вас от еды отрывать. У меня теперь вдоволь времени, чтобы погружаться в раздумья о ваших делах и заботах, а когда вы все соберетесь за столом, делиться с вами своими соображениями.
Я надеюсь, что классическая литература, как и при мне, будет жить в нашем доме. Ну вот, к примеру: „Уж не жду от жизни ничего я…“ Так писал Лермонтов, потому что очень был жизнью разочарован. А я уж ничего не жду от жизни, так как она для меня завершилась. Но оговорюсь: она все же кончилась не совсем. Смешилка будет, как мы условились, приводить к вам мой голос.
И всюду страсти роковые,
И от суде́б защиты нет…
Так писал Пушкин. А если защиты нет, зачем сокрушаться о том, что болезнь настигла меня, а кто-то недосмотрел? Жить надо, как советовал Лев Толстой, сегодняшним днем. Ничего важного не откладывая. И безусловно, беспокоясь о дне завтрашнем… Только упаси вас Бог от беспокойства там, где для него нет оснований!»
