Он продолжал обсуждать других выдающихся представителей религии: одни из них были действительно великими, другие — менее значительными, но примеры их жизни поучительны.
— Отправившись в 1935 году в Индию, я встретил великого святого, — рассказывал Мастер. — Он еще жив. Его имя Йог Рамия. Он является учеником Рамана Махарши и полностью освобожденной душой. Мы прогуливались рука об руку по территории Раманашрама в упоении Богом. О! Если бы я провел в его обществе еще полчаса, то никогда не смог бы заставить себя снова покинуть Индию!
(В 1960 году я провел четыре дня с Йогом Рамией, или, как тогда его называли, Шри Рама Йогом. Тот визит оставил глубокий след в моей духовной жизни.)
Мастер рассказывал о работе в Индии, особенно о своей школе Ранчи.
— Проблема с обучением в школе мальчиков, — сказал он, — состоит в том, что большинство из них, становясь взрослыми, возвращаются к светской жизни. Это к лучшему, поскольку общество нуждается в возвышающем влиянии духовного воспитания; но когда начинаешь такую большую работу, то требуются работники. С этой точки зрения сегодня в Америке положение много лучше. Люди, которые приходят к нам учиться, хотят посвятить Богу всю жизнь. Таким образом, эти учения можно легче распространять.
Время от времени он говорил о том или ином ученике, желая показать мне на их примере правильное отношение к ученичеству; эти примеры должны были служить не только мне лично и были призваны помочь мне в воспитании других.
— Я принял дисциплинарные меры, — рассказывал однажды Мастер, говоря об одном из монахов, — но одна женщина пожалела его. Молодой человек, тронутый ее сочувствием, начал чувствовать некоторую жалость к себе. Но потом я сказал ему: «Знаешь, в Индии есть поговорка: «Та, кто любит тебя больше, чем родная мать, — ведьма!» Я твоя мать. Разве я не знаю, что лучше для моего ребенка?» После этого он исправился.
Говоря о той самой женщине, которая тоже была ученицей, Мастер продолжал: «Она всегда была очень любезной по натуре; она соглашалась почти со всеми практически по любому вопросу — просто по доброте своей. Однажды я сказал ей: «Если бы кто-нибудь подошел и сказал вам: «Вчера я видел Йогананду в дым пьяного; он, покачиваясь, шел вниз по Мейн-стрит», вы бы с удивлением раскрыли глаза и ответили: «Правда?». Я знаю, что вы не поверили бы этому, но разве вы не понимаете, что должны быть смелой в вашей убежденности? Стоять за то, во что вы верите, есть знак преданности».
В другой раз, говоря о необходимости мужества в защите своих убеждений, Мастер сказал: «Мой земной отец из чувства ревностной привязанности ко мне пытался однажды критиковать Мастера (Шри Юктешвара) за что-то тривиальное, что он слышал о нем. Я повернулся к нему лицом к лицу. «Конечно, — крикнул я, — физическое рождение, которое ты дал мне, чего-то стоит, но духовное рождение, которому способствовал мой гуру, бесконечно более ценно! Если я еще раз услышу хоть слово против него, то отрекусь от тебя и не буду считать отцом!» После этого он всегда говорил об Учителе только с уважением.
Ссылаясь на необходимость сонастроенности с гуру, Мастер сказал однажды: «Посмотри на _____, а теперь взгляни на Святого Линна. Я просил их обоих приезжать в наши общины при всякой возможности, чтобы поддерживать духовный контакт. Святой Линн использовал для визитов каждую имеющуюся возможность и проводил часы в медитации на лужайке в Инсинитасе. Но _______ так и не приехал. Он легко мог приехать, если бы захотел, но думает, что может достичь цели самостоятельно. Он духовно развит, но не продвигается. Он чувствует, что с ним что-то происходит, но не знает, что именно. Видишь ли, сонастроенность с гуру должна быть на всех уровнях».
Улыбаясь, Мастер стал рассказывать об одной ученице, чья сонастроенность с ним никогда не была глубокой ни на одном уровне. «Всякий раз, когда я говорил ей что-нибудь, через несколько дней от нее приходило письмо в несколько страниц, в котором объяснялось, как во многом я ее неверно оценивал!»
Были монахи, которые уезжали на уик-энды, а иногда и на более долгое время. Однажды Мастер рассказывал нам забавную историю, которая происходила в те месяцы, когда он был занят диктовкой. Джерри озарила идея залить крышу дома Мастера бетоном. Это была безумная идея, однако Джерри, несмотря на возражения Мастера, уверял, что такая крыша будет вечной. «Тогда я сказал ему, чтобы он немедленно оставил эту затею, — продолжал Мастер, — но Джерри сказал, что все будет прекрасно, что он знает, что делает. — Мастер засмеялся. — Сначала он покрыл крышу рубероидом. Потом поверх его прибил гвоздями сетку для цыплят. К этому времени крыша стала настоящим ситом: сотни гвоздей изрешетили ее. «Торопись», — подгонял я. Однако Джерри не видел причин для спешки.
И вот, разразилась сильнейшая гроза. Под струи во всех комнатах спешно подставлялись тазы и кастрюли. Вода была везде, дом стал подобием душа!
Но оставались две комнаты, в которые вода не попадала: комната, где я диктовал, и моя спальня. Крыша над ними была таким же ситом, как над другими комнатами в доме, однако Божественная Мать не хотела прерывать мою работу. Лишь к концу бури одна капля упала в ведро в комнате для диктовки и еще одна — на мой обнаженный живот, когда я отдыхал на кровати. Так Божественная Мать сыграла со мной маленькую шутку!»
Джерри, который присутствовал при этом, сказал: «Простите, сэр. Я такой упрямый».
— Ну что же. Все в порядке, — утешил его Мастер. — Ко мне тянутся упорные люди!
— У него большая любовь, — говорил позднее Мастер о Джерри. — Это то, что преобразует людей.
Глядя однажды на Генри, Мастер рассказывал нам: «Генри рыл выгребную яму около дома. Он копал целый день, не прерываясь даже для того, чтобы посмотреть, насколько он продвинулся. К вечеру он с удивлением обнаружил, что выкопал глубокую яму. Так, — продолжал Мастер одобрительно, — и следует идти в поисках Бога — непрерывно копать, копать, копать, не останавливаясь, чтобы посмотреть, как далеко ты продвинулся. Однажды он вдруг увидит: “Я уже там!"»
Как-то в конце недели для встречи с Мастером без приглашения прибыла вместе с Джеймсом Коллером миссис Хэрриет Грув — руководитель нашего центра в Гардене, штат Калифорния. Не зная, где располагался приют Мастера, она нашла его интуитивно. («Здесь поверни налево, — говорила она Джеймсу, который вел машину. — Там поверни направо». — Потом вдруг: «Стоп! Вот здесь». И оказалось, что она была права.)
— Сейчас послеполуденное время, — сказал ей Мастер, — в это время я обычно на машине выезжаю на прогулку. Но я знал, что вы приедете, и поэтому остался дома.
— Мастер, — обратился к нему в тот уик-энд Джеймс, — у меня такая тоска по Богу. Почему же Он так долго не приходит?
— Ах! — отвечал Мастер со счастливой улыбкой. — Именно поэтому у тебя будет куда больше радости, когда Он действительно придет! Таковы Его любовные отношения с жаждущим Его.
— Сэр, — сказал Дэби, сильно желая испытать такое страстное стремление, — дайте мне дар устремленности к Богу.
— Ты говоришь: «Дайте мне деньги, чтобы я мог купить, что хочу». А я говорю: «Нет, сначала заработай деньги, а потом я дам их тебе, чтобы ты мог купить, что желаешь».
Вечерами Мастер совершал медленные прогулки по территории обители. Обычно он просил меня сопровождать его. Во время этих прогулок он так отдалялся от своего телесного сознания, что иногда ему приходилось опираться на мою руку. Тогда он останавливался. Его покачивало из стороны в сторону, и казалось, что он вот-вот упадет.
— Я нахожусь в таком множестве тел, — заметил как-то Мастер, медленно обретая свое телесное сознание, — что мне трудно помнить, каким телом мне надлежит управлять.
В Твенти-Найн-Палмз ненадолго приезжал Бун. Сопровождая Мастера и меня в нашей вечерней прогулке, он задавал множество вопросов по духовным проблемам.
«Вы не должны говорить со мной, когда я в таком состоянии», — сказал Мастер. Глубочайшая мудрость, которую он заключал в себе, была выше всяких слов; ее следовало испытывать в молчаливом, божественном общении. Но когда он говорил, в те дни его слова были наполнены такой мудростью, которая редко находит выражение в книгах. В такие моменты он обычно напоминал мне: «Записывай мои слова. Я не часто говорю с этого уровня надличностной мудрости». С этого времени он все более говорил не как смиренный приверженец Бога, но как человек, чье сознание было пропитано полным осознанием: «Ахам Брахм асми — Я есмь Дух!»
