— Сейчас я свободно могу рассказывать эту историю, — продолжала моя собеседница, — профессор недавно скончался естественной смертью.

В январе 1959 года чудесным образом была спасена моя собственная жизнь. Это случилось в Индии. Я готовился к религиозному собранию в Дакшинешваре, в окрестностях Калькутты, на котором основным докладчиком должна была выступать Дая Мата. В мою задачу входило обеспечение звукоусилительной аппаратурой. Я обеими руками взялся за микрофонную стойку, чтобы передвинуть ее. Вдруг мое тело подпрыгнуло, пронзенное напряжением в 230 вольт. Я невольно закричал. Такое высокое напряжение сжимает мышцы, не позволяя отпустить удерживаемый предмет. В данной ситуации, неспособный освободиться от металлической стойки, я наверняка бы погиб. Но в этот самый момент неожиданно перегорел предохранитель. Собрание пришлось отложить на полчаса, пока мы устанавливали другой предохранитель, зато моя жизнь была спасена. Единственным болезненным последствием была легкая аритмия сердца, продолжавшаяся два-три дня.

Смерть рано или поздно должна прийти к каждому, но, когда она посещала учеников на этом пути, я бывал поражен ее красотой и достоинством.

Один из постоянных посетителей нашей церкви в Голливуде скончался от удара. Его жена потом рассказывала мне: «В свои последние минуты муж прошептал мне с любовью: “Не печалься, дорогая. Я так счастлив! И я вижу свет, яркий свет, окружающий меня со всех сторон"».

Еще одна прихожанка, которая знала Мастера с первых лет в Америке, воскликнула в конце жизни: «Свамиджи здесь!» Лицо ее сияло; она блаженно улыбалась.

Последние слова Сестры Гьянаматы были: «Какая радость! Безмеpная радость! Безмеpная радость!»

Ученики, умиравшие от рака или других болезненных недугов, уходили мирно, с улыбкой на губах.

Люди часто указывают на страдания человечества как на доказательство того, что Бог либо не существует, либо не заботится о своих детях. Парамаханса Йогананда отвечал на это, что люди недостаточно заботятся о том, чтобы настраиваться на «волну» помощи Бога. Своим собственным безразличием они создают те проблемы, которые впоследствии с обвинениями возлагают на Него. Если при дневном свете кто-то ходит с закрытыми глазами, он может удариться и ушибиться. Закрывая глаза для света, человек создает собственную темноту. Закрывая сердце для любви, он творит собственный страх, ненависть или безразличие. Закрывая душу для радости, он творит собственное страдание.

Раз за разом я наблюдал, как исполняется обещание Йогананды о том, что верные последователи его пути будут защищены. «К тем, кто останется сонастроенным до конца, — добавил он, — приду я или другой из мастеров, чтобы ввести в Царство Божие». Поистине, в жизни Парамахансы Йогананды нашли подтверждение слова великого Свами Шанкарачарьи: «Ничто из существующего в трех мирах не может сравниться с истинным гуру».

Вероятно, в том и заключается величайшее свидетельство помощи Бога преданным ученикам, что, когда душа глубоко жаждет Его, Он посылает ей высшее благословение в лице пробужденного в Боге мастера, который ведет ее прямым путем в Беспредельность.

ПОРОЙ НАМ ПРИХОДИТСЯ слышать сетования: «В христианском мире слишком много вероисповеданий». Смею заметить, что, если бы оно было единственным, все равно форм христианства было бы столько же, сколько и христиан. Ибо понимание каждого человека обусловлено его специфическим опытом, устремлениями, взглядом на жизнь, — короче говоря, его бытием. Он может каждое воскресенье наизусть читать в церкви Никейский Символ Веры, и все же вкладывать в это такой смысл, который удивил бы некоторых из его верующих собратьев. Бывало, что в «Отче наш» детям слышалось «Хлеб наш надкушенный дай нам съесть» или «Не веди нас в больницу с семьями». Мы улыбаемся их невежеству. Но разве есть в нас абсолютная уверенность, что мы действительно знаем все, что подразумевается в молитве «Отче наш» или в «Символе Веры»?

В своих усилиях понять друг друга мы сталкиваемся с той же проблемой. Даже наиболее близкие нам люди на определенном уровне своего естества остаются для нас книгой за семью печатями. Что же тогда сказать о Мастере, осознавшем Бога? Стоит ли даже пытаться постичь его необъятную природу?

Я всегда изумлялся, когда товарищи по ученичеству рассказывали мне о своих попытках понять Мастера. Это поражало меня в не меньшей мере, чем если бы они пытались понять Вселенную! Но задача, которую Беспредельность вложила в наши руки, гласит: «Пойми себя — познай себя». Изучать жизнь Мастера не с целью понять его, но для более глубокого прозрения в свою собственную истинную природу, в собственный потенциал божественного раскрытия — вот мудрый способ использования способности к различению.

Сам Мастер для каждого из нас был безупречным зеркалом. Он выявлял перед нашим внутренним взором тончайшие реакции нашей высшей природы. Его совершенная способность выходить за пределы собственных границ никогда не переставала изумлять меня. В компании другого человека он в некотором смысле становился этим человеком. Я не имею в виду, что он допускал наши слабости или мелочность, гневное или подавленное настроение. Скорее, он показывал нам того молчаливого наблюдателя, которого мы скрываем глубоко в себе.

Удивительной особенностью наших отношений с ним было то, что я никогда не мог ясно вспомнить, как он выглядит. Мне нужна была фотография, чтобы воспроизвести в уме его образ. И даже среди его фотографий я никогда не видел двух подобных. Когда он на снимке позирует вместе с кем-то, он неуловимым образом похож на этого человека. На снимке с сеньором Портесом Гилем, президентом Мексики, он выглядит как сеньор Гиль. Позируя с Амелитой Галла-Курси, великой оперной певицей, он выглядит странным образом похожим на нее. Сфотографированный с Гудвином Дж. Найтом, вице-губернатором Калифорнии, он кажется почти что «вторым я» мистера Найта [Эти три фотографии можно увидеть в публикациях Общества Самоосознания: «The Golden Anniversary booklet» и «Paramahansa Yogananda, in Memoriam».]. Рядом с любым из своих учеников он словно бы становится этим учеником. Удивительно, как одно лицо может воспроизводить такой широкий диапазон различных выражений. Но, разумеется, изменялось не его лицо, а сознание, стоящее за ним. Мастер пошел дальше, чем простое видение бога [Автор пишет слово со строчной буквы, проводя различие между дживатмой (ограниченной душой) и Параматманом (безграничным Духом). — Прим. ред.] в каждом из нас: он стал этим богом, чтобы мы сами смогли увидеть собственный божественный потенциал и лучше понять, как Господь хочет выразить себя через наши жизни.

О Мастер! Если бы я только мог постичь столь же ясно, как сейчас, все великолепие твоего дара нам! Но, полагаю, что, даже поняв это, к нынешнему времени я сокрушался бы не меньше. Ибо эволюция никогда не прекращается, пока в конце концов не охватит вечность.

В обучении подход Мастера к каждому из нас был индивидуальным. Это не означало, что он изменял основы своего учения для удовлетворения наших личных потребностей. Скорее, это было не различие, а расстановка ударений. Для некоторых он делал акцент на позиции служения; для других — на глубоком погружении в себя. Одному он подчеркивал необходимость большей радости, другому — меньшего легкомыслия. Его акценты были расставлены слишком тонко, чтобы это можно было выразить словами. Он передавал их интонацией голоса, выражением глаз, кивком головы. То, что он говорил одному человеку, он мог никогда не сказать кому-то другому. В самом реальном смысле он был исключительно сокровенным, божественным другом для каждого из нас.

Кто-то может предположить, что в нашем деле он чтил основной принцип любой хорошо поставленной организации: «Максимально используйте индивидуальные таланты». Но для Мастера такая практика означала бы использование своих учеников, а его всегда заботили в первую очередь наши духовные нужды. Иногда он даже снимал с нас какое-то важное задание — даже такое, в котором никто другой не мог нас заменить, — просто для того, чтобы помочь нам духовно. Иногда он ставил людей в ситуацию, для решения которой они не имели достаточной квалификации, с намерением побудить их развить необходимые духовные качества. В другое время он давал работу, которая нам не нравилась — не потому, что мы для нее хорошо подходили (я помню плотницкую работу, на которую он однажды меня поставил: на каждое попадание молотка по гвоздю приходилось девять промахов), но потому, что эта работа хорошо подходила для нас. Возможно, нам необходимо было научиться каким-то духовным качествам — к примеру, преодолевать нежелание.