Советы, которые Мастер давал людям, рожденные этой любовью, всегда касались их конкретных проблем. Как-то встретившись со мной в саду, он посоветовал мне: «Не позволяй возбуждению или нетерпению захватить тебя, Уолтер. Иди малым ходом». Только тот, кто знал мои личные мысли в медитации, мог воспринять то неуемное рвение, с которым я вступил на духовный путь. Внешне я никак этого не проявлял.

Ближе к концу сентября он пригласил меня в Инсинитас, где намеревался провести всю следующую неделю. Там в один из вечеров мы небольшой группой медитировали с ним в маленькой гостиной ашрама, окна которой выходили на Тихий океан. Сидя в его присутствии, я почувствовал, как словно бы какой-то мощный магнит поднял все мое существо и сосредоточил его в точке между бровями. Мне пришла в голову мысль: «Не удивительно, что индийские Писания превыше всего ценят возвышающее влияние истинного гуру!» Одними только собственными усилиями мне никогда не удавалось столь внезапно или столь глубоко погрузиться в медитацию.

Вскоре после этого Мастер пригласил меня в Твенти-Найн-Палмз, где, по его собственным словам, он намеревался уединиться на некоторое время. Именно там я обрел самые драгоценные из своих воспоминаний о нем за все эти годы.

ТЫ ДОЛЖЕН ХРАНИТЬ это место в секрете, — предупредил меня Бернард, когда мы выехали в Твенти-Найн-Палмз. — Работы становится все больше, и Мастеру необходимо место, куда он мог бы уехать и сосредоточиться на своих произведениях. Иначе весь день сплошные телефонные звонки и беседы. Он даже купил эту собственность на свою фамилию — Гхош, чтобы сохранить ее неприкосновенность.

В тот раз я впервые увидел пустыню. Обширные пустоши, покрытые песком, полынью, юккой и перекати-полем, вызывали во мне странное очарование. Казалось, что я попал в другое измерение, в котором время словно бы незаметно превратилось в безвременье. Небо пастельных оттенков голубого, розового и оранжево-желтого цветов под слабеющим послеполуденным солнцем выглядело почти неземным. Я с благоговением оглядывался вокруг.

Бернард заметил мое состояние: «Я вижу, что магия пустыни уже подействовала на тебя!» Он добавил: «Мастер говорит, что свет здесь напоминает астральный».

Ретритный дом для монахов, в который мы вскоре прибыли, оказался маленьким коттеджем на пятнадцати акрах [гектарах. — Прим. перев.] земли. Электричества там не было. Высокий ветряк, качая воду из колодца, жалобно скрипел и лязгал с каждым порывом ветра. Роща голубовато-зеленых дымчатых деревьев скрывала коттедж от редко посещаемой песчаной дороги. Даже с ветряком, казалось решившим разнести по всему свету весть о том, какую тяжелую работу ему приходится выполнять, это место казалось идеальным для уединения и медитации. В последующие несколько лет мне предстояло провести многие месяцы в этом исполненном спокойствия уголке.

Место, где жил сам Мастер, располагалось в пяти милях выше по дороге. Оно находилось в более обжитом районе; там был городской водопровод и электричество, необходимое ему для работы, так как он много писал по ночам. Его владения гнездились у подножия цепи низких холмов, которые из-за отсутствия растительности выглядели почти как горы. Стены дома Мастера были покрыты бледной лепной штукатуркой в испанском стиле, типичном для Южной Калифорнии. Он стоял в окружении изобильной растительности и изящных китайских вязов. Весь участок, окруженный низким проволочным забором, занимал один-два акра.

В первый раз я приехал в Твенти-Найн-Палмз на выходные дни. Мы посетили Мастера в его доме. Мои воспоминания об этом событии состоят не столько из того, что он сказал, сколько из того, чего он не сказал. В то время я еще не знал, что он придавал огромное значение молчанию. Ученикам, работавшим вокруг него, разрешалось говорить только при необходимости. «Молчание, — говорил он им, — это алтарь Духа».

Мастер сидел на улице у гаража, мы с Бернардом стояли возле него. Мастер попросил Бернарда принести что-то из дома. Неожиданно, впервые со времени приема в ученики, я обнаружил, что остался со своим Гуру один на один. Такую возможность, казалось бы, нельзя упускать: это же шанс научиться чему-то — хоть чему-нибудь! Мастер, очевидно, так не думал. Он не сделал ни малейшей попытки начать разговор. Наконец я решил, что следует «взломать лед».

Бернард обучил меня, как входить во внутреннее общение с Аум, Космическим Звуком, который являет себя йогу, пребывающему в глубокой медитации. «Сэр, — начал я, — на что похож звук Аум?»

Мастер издал продолжительное «Мммммммммм». Затем он с комфортом вернулся к молчанию. Увы, для меня его молчание заключало в себе все что угодно, кроме комфорта.

— Как его услышать? — упорствовал я, хотя уже знал технику.

На этот раз Мастер даже не ответил, а просто принял предписанную позицию. Немного подержав ее, он вновь молча опустил руки на колени.

Спустя несколько месяцев я рассказывал ему, что мне трудно успокаивать дыхание в медитации. «Дело в том, — ответил он, — что ты привык много говорить. Эта привычка продолжает оказывать свое воздействие». «Что ж, — добавил он утешительно, — ты был счастлив в этом».

«Молчание — алтарь Духа». По мере врастания в новый образ жизни я оценил значение этого афоризма.

Вскоре после нашего первого визита в Твенти-Найн-Палмз Бернард снова отвез туда нас с Норманном. Мастер разработал проект работы для нас двоих, возможно, с целью дать предлог оставаться возле него в то время, когда он сосредоточивается на своих произведениях. Он попросил нас построить ему маленький бассейн за домом, возле спальни. Это вовсе не означало, что лично ему особенно хотелось иметь бассейн, — когда строительство закончилось, Мастер никогда не пользовался им. Но это дало возможность Норманну и мне находиться с ним неотлучно на протяжении нескольких недель.

Вскоре мы уже трудились, копая в песке глубокую яму. Мастер, изредка отрываясь от своих записей, выходил и работал с нами минут по пятнадцать. Когда он делал это, я ощущал глубокое блаженство. Но мне никак не удавалось приспособиться к привычному для него молчанию. В один из теплых солнечных дней после обеда я заметил, что он тяжелее дышит от физического напряжения, и попытался вступить в разговор: «Жаркая работа, не правда ли?»

«Это хорошая работа». — Мастер бросил на меня суровый взгляд и затем молча продолжил копать.

Постепенно, вдохновленный его примером, я научился меньше говорить и больше прислушиваться к беззвучному шепоту Бога в своей душе.

Как-то ближе к вечеру мы сидели с Мастером на маленькой открытой террасе возле гостиной, где он диктовал свои труды. Помолчав несколько минут, Мастер задал мне неожиданный вопрос:

— Что не позволяет Земле оторваться от Солнца и улететь в космическое пространство?

Я удивился и, еще не знакомый с тем неявным способом, которым он обычно обучал нас, предположил, что он просто хочет получить информацию. «Гравитационное притяжение Солнца, сэр», — объяснил я.

— Тогда что же не позволяет Земле упасть на Солнце?

— Это центробежная сила Земли, постоянно тянущая ее в сторону. Если бы солнечная гравитация не была такой сильной, мы бы вылетели в космическое пространство и вообще за пределы Солнечной системы.

Мастер многозначительно улыбнулся. Стояло ли за его словами нечто большее, чего я не смог осознать? Несколько месяцев спустя я вспомнил об этом разговоре и понял, что под Солнцем он метафорически подразумевал Бога, притягивающего все вещи обратно к Себе, а под Землей — человека, в своих желаниях и мелочных интересах сопротивляющегося притяжению божественной любви.

Однажды в жаркий полдень мы с Норманном закончили копать, разогнули спины и потягивались, благодарные за то, что наступило обеденное время. Работа доставляла нам удовольствие, но нельзя отрицать, что она все же была утомительной. Кроме того, мы проголодались. Мы посмотрели на зияющую у наших ног яму.