— Ладно, коли так, оставим это. В другой раз скажу, — вздыхает Вахо и выносит самовар на балкон.
Намеки Вахо не вызывали у Гаянэ ничего, кроме смеха. Она принимала все за шутку, только однажды, когда осталась с Вахо одна, почувствовала некоторое беспокойство. Ей вдруг показалось, что у Вахо и голос изменился, и глаза стали какие-то странные. Гаянэ долго не могла подавить непонятную тревогу.
В передней зазвонил звонок. Входная дверь отворилась и впустила струю холодного воздуха, раздались кашель и шарканье ног.
— Кто там?
— Это я, Гоча, можно?
— Бидзина, дорогой, ты как будто в сердце у меня сидел! — Обрадованный Гоча кинулся к гостю, выхватил у него из рук мокрый зонт и повесил на вешалку. — Я только к тебе собирался. Раздевайся, чего стоишь? Ольга, дорогая, накрой нам маленький стол возле камина. Гаянэ, сбегай вниз и скажи кучеру, чтобы ехал к Силии Лашхи. Пусть привезет его сюда, скажет, что мне нездоровится и я хочу его видеть… Давай наконец пальто!
Гость все еще стоял в дверях и не отдавал хлопочущему хозяину своего пальто.
— Я не останусь, Гоча, спешу.
— Что с тобой, не понимаю, зайди хотя бы в комнату. — Он втолкнул гостя в столовую и подмигнул жене, чтобы она не тратила времени даром. — Ты знаешь, почему я люблю дождь? — игриво спросил Гоча.
— Знаю, все знаю, дорогой Гоча, только вот одного понять не могу: кто сунул мне в карман эту бумажку?! На, читай и наслаждайся! — Бидзина достал из кармана пальто сложенный вчетверо желтоватый листок и протянул Гоче.
«Лакеи мировой буржуазии — меньшевики совершили еще одну позорную сделку: продали южно-русскому правительству двести тысяч пудов каменного угля, двадцать тысяч пудов керосина и мазута, три тысячи пудов бензина, две тысячи пудов машинного масла. Как нам достоверно известно, в Тифлис прибыл представитель белогвардейских вооруженных сил; в ближайшие дни начнутся переговоры с министром снабжения, который должен дать разрешение «правительству» Деникина скупать и вывозить из Грузии отборные лесоматериалы на нужды белой армии…
Товарищи! Пора сорвать снабжение белой армии военными материалами. Рабочие-железнодорожники, портовые грузчики Батуми и Поти, саботируйте погрузку вагонов и пароходов…»
Закончив читать прокламацию, Гоча не мог оторвать глаз от последней строчки: «Союз молодых коммунистов Грузии «Спартак».
— Молокососы! Пусть печатают свои бумажонки и сами их читают хоть до второго пришествия! Ради бога, не порть мне настроение. И без того эта погода действует мне на нервы. Неужели ты не голоден?
Гоча вынес ломберный стол из кабинета и поставил его поближе к камину.
— Да, но каким образом листовка оказалась у тебя в кармане?
— За этим я к тебе и явился. Вчера я направился отсюда прямо домой. По дороге никого не встречал, так что подозревать некого! Утром Софико стала чистить мое пальто и обнаружила прокламацию.
— Должно быть, ты ее на улице подобрал и не помнишь. На этих днях всю Эриванскую площадь такими листовками засыпали…
— Нет, Гоча, не такой я был пьяный.
— По-твоему, она сама к тебе в карман залетела? Ты просто забыл. Сейчас проверим: помнишь ли ты, как вчера ухаживал за одной из сестер Церетели?
— Как ты любишь все преувеличивать, Гоча! — смущенно отмахнулся Бидзина Чхеидзе.
— Твое счастье, что Софико не было! Она бы тебе показала!
Оленька принесла тарелки. Чтобы переменить предмет разговора, Бидзина сказал:
— Между нами, они довольно справедливо заметили, что не к лицу демократической республике исполнять роль интенданта при Деникине.
— Замолчи, ради бога. И больше никогда этого не повторяй! — Товарищ министра не любил, когда его друзья осуждали политику правительства.
— Разве я не прав?
— Знаешь, дорогой Бидзина, такой наивный человек, как ты, долго не разберет, где в политике ложь, а где правда. Это во-первых. А во-вторых, подойди сюда.
Гоча подвел гостя к окну и указал на очередь возле хлебной лавки.
— В чем эти люди виноваты? Им приходится день и ночь выстаивать в очереди ради фунта черного хлеба. Деникин дает нам хлеб, а за хлеб не то что уголь, душу продашь дьяволу! Недавно довелось мне побывать в Хони. Умереть захотелось, только бы не видеть детей с раздутыми от голода животами. Вчера вечером в Поти прибыл пароход с пшеницей от Деникина. Знаешь, какая сила — хлеб? Он может в ножны вложить занесенный над нами меч. Голодный народ — что порох, достаточно искры, чтобы произошел взрыв. Большевики только и знают, что кричат — правительство Жордания погубило Грузию! Вот что такое политика, дорогой Бидзина.
— Допустим. Значит, по-твоему, все остальное надо забыть? Партию, идеи?.. Столько клятв и обещаний и все только для того, чтобы пробраться к власти?
— Послушай меня, Бидзина! Я вижу, тебе не жаль расстаться с государственным банком. Учти, что такого места ты больше не получишь. Я ничего, при мне можешь говорить что угодно, но при посторонних держи язык за зубами, мой тебе совет.
— Мне все осточертело! Не видишь разве, места себе не нахожу.
Из кабинета донесся телефонный звонок.
— Оленька, сними пальто с этого негодника! — крикнул Гоча, направляясь в кабинет.
Через несколько минут оттуда вышел не Гоча Калмахелидзе, а его бледная тень. Во всяком случае, так показалось Бидзине, когда изменившийся в лице, сгорбленный хозяин вернулся в гостиную.
— Что случилось, Гоча? Кто звонил?
— Кедия. Он тоже нашел в кармане листовку.
— Не может быть! — воскликнул Бидзина. — Ну, ладно, меня не побоялись, кто я такой, в конце концов, председатель несчастного банка! Но Кедия?! Это просто удивительно.
Гоча в полной растерянности смотрел на весело полыхающий в камине огонь. В ушах все еще звучал голос командира особого отряда Меки Кедия: «Товарищу министра следовало бы знать, что происходит у него в доме…» А Гоча родного брата не позвал на вечер, чтобы не было посторонних. Великие мира сего не любят, когда за их столом присутствуют простые смертные…
Снова зазвонил телефон. На сей раз это был Дудэ Кванталиани, начальник метехской тюрьмы.
— Ты меня слышишь, Гоча! — хрипел в трубке его пропитой бас. — Мне только что звонил Кедия, спрашивал, не нашел ли я чего в кармане шинели… Я не стал ему лгать. Не пойму только, откуда в твоем доме появилось столько прокламаций!
— Я сам не пойму, Дудэ, дорогой, ума не приложу. — Гоча повесил трубку. — Откуда только они взялись, эти листовки! Кедия, как видно, всех обзвонил. И почему у меня язык не отсох, когда я его на ужин приглашал.
Вскоре пришел Силия Лашхи. Он тоже принес желтоватую бумажонку.
«Ни одного пальто не пропустил, мерзавец. Всем рассовал подарочки!» — подумал Гоча.
Когда хилый тщедушный редактор газеты «Эртоба» Силия Лашхи взбирался на трибуну Учредительного собрания, даже его плеч не было видно, одна голова с седым хохолком. Поэтому в прошлом году ему сшили на заказ туфли на высоком каблуке. Зато голос у редактора был прямо-таки громовой. Все удивлялись, когда горло такого худосочного человека исторгало мощные звуки.
— Это же предел наглости, господа! — Силия Лашхи всегда говорил с таким пылом, словно стоял на трибуне. — Сегодня мне подложили в карман прокламацию, а завтра — бомбу под подушку! Куда только смотрит особый отряд?!
— «Куда смотрит?» — Гоча вздохнул и дал взглядом понять Бидзине Чхеидзе, чтобы тот молчал. Гоче было известно, что Силия Лашхи — ставленник всемогущего Кедия, и при нем не стоило нелестно отзываться о начальнике.
«Куда смотрит… Растрезвонил по всему городу, что в доме Гочи Калмахелидзе обнаружил большевистское гнездо. Знаю, куда целит господин Кедия. Подумаешь, уступили нам, федералистам, в правительстве каких-нибудь два-три портфеля и то зубами скрежещут, все норовят из рук вырвать. Да, но все-таки кто же меня погубил? Кто этот змееныш?»
Внезапно вспомнив о чем-то, Гоча выбежал в коридор и кинулся к вешалке. Стал шарить по карманам своего коричневого пальто. В одном кармане — перчатки, в другом— газета и ключи. «И меня не забыли!» — горько усмехнулся Гоча, обнаружив во внутреннем кармане желтый листок. Он вытащил его брезгливо, двумя пальцами, словно не бумагу держал, а покрытого паршой котенка.
