Тишина царила вокруг.

По обе стороны поезда взад-вперед ходили двое часовых. Кроме них впереди и в конце состава тоже был выставлен караул.

У паровоза я увидел Димитриева. Прислонившись спиной к тендеру, он курил. Я впервые видел его курящим. Задумавшись о чем-то своем, он не сразу меня заметил и, мне показалось, даже слегла смутился.

— Люблю постоять здесь. И воздух чистый, и тепло, — как бы извиняясь, сказал он.

Тепло, исходившее от топки, доносилось и до меня.

Некоторое время мы стояли молча, и в который раз я подумал, что ровно ничего о нем не знаю и что, несмотря на его душевность, он очень скрытный человек.

Словно в ответ на мои мысли, Димитриев, как мне показалось, изменившимся дрожащим голосом произнес:

— Сегодня я письмо от дочурки получил…

— А я и не знал, что у вас есть дочь.

— Есть, только… — он запнулся, — с матерью она живет.

— С чьей матерью?

— Со своей, разумеется. А моей, наверное, и костей уже не отыскать.

— Вы в разводе? — спросил я осторожно.

Он ответил не сразу, отошел от паровоза, и мы оба, как по уговору, побрели вдоль полотна.

Шли мы долго. Он скупо, как бы против воли, рассказывал мне историю своей несчастливой любви…

Под конец мы снова очутились около паровоза.

Он достал из нагрудного кармана бережно завернутую в бумагу фотокарточку и показал ее. Большеглазая светловолосая худенькая девочка смотрела со снимка. Она сидела в кресле, обхватив тоненькими руками тряпичную куклу.

Я долго смотрел на фотографию с чувством невольной грусти и не знал, кого мне больше жаль — беспомощного, слабого ребенка или исполненного здоровья и силы отца.

Мы молчали, предавшись каждый своим мыслям, и именно в это время услышали отдаленный гул…

Я прислушался и тотчас узнал рокот мощных моторов. К нам приближались либо танки, либо колонна грузовых автомашин.

Я сломя голову бросился к командирскому мостику и объявил боевую тревогу.

Орудийные расчеты только приготовили противотанковые снаряды и шрапнель, как выставленные вперед разведчики сообщили, что к нам приближается «виллис», а за ним идет колонна танков и бронетранспортеров.

Я приказал дать пулеметную очередь трассирующими пулями, чтобы тем самым остановить неизвестную автомашину.

Через несколько секунд в двух километрах от бронепоезда раздался и внезапно стих стрекот пулемета. Вскоре из той же разведгруппы пришло сообщение, что это наши, они хотят видеть командира.

Из машины вышел майор. После обмена приветствиями и взаимного представления он передал мне запечатанный сургучом конверт. В приказе сообщалось, что Н-ская танковая бригада должна расположиться вблизи бронепоезда, а нам поручалась ее противовоздушная защита. Бронепоезд переходил в оперативное подчинение командира бригады.

Вскоре в белесом сумраке северной ночи показались танки и автомашины. Их было уйма — конца не видать.

Молчаливый лес наполнился скрежетом, гулом моторов, шумом человеческих голосов.

Машины проезжали мимо нас и точно в том месте, где Димитриев сбрасывал в снег Черныша, сворачивали в лес и исчезали в его глубине.

«Хозяйство» бригады оказалось огромным. Поток машин не прекращался до рассвета.

Все это время мы не отходили от пушек, охраняя находящееся на марше соединение.

А когда рассвело, увидели, что белоснежный покров превратился в огромное месиво грязи, а дорога у леса напоминала годами не чищенный хлев.

Наш безлюдный лес изменился до неузнаваемости. То тут, то там подымались черные клубы дыма, стучали топоры, возникали палатки, пролегли новые дороги и тропы, и уже к полудню столетний березняк был настолько изрежен, что и неопытный глаз легко бы различил расположенную в нем воинскую часть.

Я знал, что танкисты ни во что ставили правила маскировки, поэтому несколько раз просил командование бригады уделить ей побольше внимания, как этого требовали правила противовоздушной обороны.

Я даже послал своего заместителя в качестве «чрезвычайного посла» к начальнику штаба бригады, но соседи с какой-то странной беспечностью отнеслись к нашей просьбе и даже посмеялись над нами: «Вы, артиллеристы, привыкли воевать издали, мы же ничего не боимся, а в этом безлюдном месте тем более».

К несчастью, нашим опасениям вскоре суждено было сбыться.

Не прошло и двух дней с того времени, как бригада расположилась в соседнем лесу, а уже появился признак надвигающейся опасности: над нами начал кружить вражеский разведчик — проклятый «фокке-вульф», прозванный «рамой». Значит, немецкая разведка напала на след танковой бригады и, встревоженная перемещением наших войск, стала вести постоянное наблюдение.

«Фокке-вульф» кружил над лесом и весь следующий день. Стрелять по нему не имело смысла, поскольку этот двухфюзеляжный самолет летал на недосягаемой для прицельного зенитного огня высоте. А истребителей на нашем участке, видимо, не было.

Все на бронепоезде были абсолютно уверены, что не сегодня-завтра непременно появятся вражеские бомбардировщики.

Так оно и случилось…

На третий день после прихода танковой бригады, сразу после завтрака, служба ВНОС сообщила тревожную весть: несколько немецких эскадрилий миновали линию фронта и летят в направлении нашего расположения.

Сомнений не было: «фокке-вульф» сделал свое дело, и вражеская авиация шла бомбить танковое соединение.

Мы еще не успели как следует подготовиться к встрече с врагом, когда многочисленная группа одно- и двухмоторных «юнкерсов» выплыла из-за облаков. Они летели на небольшой высоте удивительно четким строем.

Я только окинул их взглядом и едва успел скомандовать стрельбу прямой наводкой, как адский грохот оглушил окрестности: сотни бомб одновременно упали на лес. Земля закачалась под ногами, как при сильном подземном толчке.

Первая атака вражеских бомбардировщиков, правда, изрядно нас оглушила, но мы пришли в себя и до предела усилили артиллерийский огонь.

Небо почернело от дыма… творилось что-то невообразимое.

Первую атаку вражеская авиация повела на лес: видно, немцы не сомневались, что именно там расположилась танковая бригада. Справа от нас поднялся смерч из комьев грязи, снежной пыли и черного дыма. Бомбы в одну тонну, взрываясь, с корнями вырывали из земли вековые деревья, обломки огромных ветвей разлетались во все стороны, танкисты метались в поисках укрытия, взрывная волна переворачивала окутанные огнем и дымом танки, как детские игрушки.

Две цистерны горючего загорелись, запылало пламя гигантского костра. Фонтаны снега и земли то там, то здесь устремлялись в небо.

Жужжание «юнкерсов», оглушительный вой их сирен, свист бомб, грохот взрывов сливались в сплошной леденящий душу шум, ввергая человека в плен какого-то гнетущего чувства.

Немцы осуществляли свой план последовательно: сперва бомбили лес, чтобы, использовав внезапность налета, вывести из строя как можно больше танков, эти подвижные и, следовательно, трудные для поражения цели, а затем, видимо, намеревались приняться за нас. Но враг просчитался: атака на лес позволила нашим ребятам вести прицельный огонь, и они с ожесточением и одновременно с большой точностью посылали снаряды.

Вместе со среднекалиберной зенитной артиллерией сумятицу в боевые порядки врага внесли также мелкокалиберные пушки и зенитные пулеметы.

Второй ряд бомбардировщиков не одолел воздвигнутого перед ним огневого заслона и свернул с курса. Еще секунда, и строй «юнкерсов» нарушился. Действия вражеских летчиков становились все более несогласованными, а это, в свою очередь, повлекло за собой беспорядочную и бесполезную бомбежку.

Смятение в ряды врагов внесло еще и то, что передний «юнкерс», спикировав, не смог выровняться, загорелся и, врезавшись в лес, взорвался на своем же смертоносном грузе. Другой бомбардировщик удалось подбить, и он стал резко снижаться, оставляя за собой густой хвост черного дыма.

Вражеские самолеты, почувствовав силу нашего заградительного огня, видимо, оценили создавшуюся обстановку, отошли подальше, а потом, упорядочив свой строй, взяли курс на бронепоезд…