Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Дом, лучше которого нет во всем Сасово, я поделю между моими детьми: три комнаты — сыну, три — черноглазой Наташе. Парень, вернувшись с войны, заживет самостоятельно. А Наташа пусть поступает, как ей захочется: хочет — у нас живет, хочет — у себя. Тем более что такой красавице недолго в девках гулять. А мы с Ириной будем им во всем помогать…

Как видите, все спланировано в лучшем виде, недостает только главного — мира!.. Для того чтобы наши мечты осуществились, сперва нужно победить врага и при этом обоим выжить!.. Так что пока это уравнение с тремя неизвестными…

Но ни я, ни Ирина и, представьте себе, ни моя старенькая теща не сомневаемся, что уравнение будет решено!..

…Наутро я встретился с капитаном Полтавцевым. Он был доволен вчерашним рейдом бронепоезда: ребята поработали на славу.

— Ну что, оклемался? — спросил он, глядя на меня с обычной иронией. Этот взгляд свысока и иронический, покровительственный тон, видимо, были присущи ему с молодости. — Ох, до чего же ты был похож на мокрую курицу! Умора! Хоть не вспоминай. — И он опять расхохотался.

— Товарищ капитан, — я вытянулся перед ним по стойке «смирно», даже каблуками прищелкнул и поднес руку к козырьку, — позвольте обратиться с просьбой…

На этот раз мне так удался весь этот военный ритуал, что Полтавцев от изумления рот разинул.

— Ты смотри! — проговорил он. — В тебе, кажется, проступает военная косточка. Знай я это раньше, в первую же нашу встречу макнул бы тебя в ледяное озеро… Слушаю вас, товарищ младший лейтенант.

— Позвольте завтра вечером, если немец не помешает, пригласить вас на свадьбу. Со стороны невесты будет человек пять, а вы можете взять с собою сколько хотите…

— Что?! — удивился капитан, и лицо у него вытянулось. Он долго стоял разинув рот. Потом спохватился, взял себя в руки и, придав лицу обычное выражение, напустился на меня: — Да ты никак свихнулся, Пересыпкин! Нашел время свадьбу играть! Кругом война, а он… Знаешь ли ты, что мы не на жизнь, а на смерть бьемся с проклятыми фашистами! Если твой почин дойдет до начальства, сраму не оберешься, шкуру спустят… И с меня заодно!..

— Наш народ, товарищ капитан, отличается тем, что во время войны думает о мире, а в мирные дни не забывает о войне!

— Смотри-ка, как складно заговорил! — удивился Полтавцев, и в его взгляде мне почудилось что-то похожее на зависть.

Я все ждал, когда капитан спросит, на ком я женюсь. Хотелось еще раз увидеть, как вытянется его физиономия. Но он не спросил и тем самым лишил меня половины удовольствия. Хитрый он был мужик, догадливый. И себе на уме…

— Наша свадьба войне не помешает. После свадьбы я займусь своим делом, она — своим. Но зато оба будем знать, что, когда война кончится, мы вместе начнем новую, мирную жизнь, — доказывал я.

— Вот тебе и на!.. Смотри-ка на него! — растерянно восклицал Полтавцев, и все заметнее становилось, как подействовала на него новость.

Уверен, что спроси у него в ту минуту, кто из нас двоих смешнее, я или он, — капитан не сумел бы сразу ответить.

Вечером в сгущающихся сумерках к дому Ирины шагала та самая пятерка, что явилась в памятный вечер в сельский клуб.

Впереди шел я, показывая дорогу, за мной капитан, за капитаном Матюшин с Михайловым. Последним шагал Петров со своей гармонью. Слыханное ли дело — свадьба без гармони?!.

Стоял теплый мартовский вечер. Снег отсвечивал синевой. Между почерневшими деревьями с громким карканьем перелетали вороны.

Шла весна, первая военная весна, и год тогда стоял тысяча девятьсот сорок второй…

Пересыпкин кончил свой рассказ, а мы все не отрывали от него глаз: не добавит ли еще чего-нибудь… Но младший лейтенант молчал. Этот человек и в самом деле обладал удивительной способностью вызывать добрую улыбку. Виной тому была его деревенская обстоятельность и порядочность в сочетании с природным чувством юмора.

— Молодец, Пересыпкин! — пробасил Яблочкин и стукнул по столу кулаком. — Правильно! Женщин надо брать приступом, сминать, как траву, преодолевать, как вражеское укрепление, захватывать, как город. А я: «Сбрей усы! Отрасти усы!..» Тьфу, будь оно неладно!..

— Вот видите: мы обнаружили еще одну характерную черту войны: оказывается, война не только разъединяет людей, но и сближает их, — с философской неторопливостью заключил Кругляков.

— Именно. Это и есть война — неожиданность, резкие перемены, вдруг вспыхнувшая любовь, вдруг погасшее чувство, рано оборвавшаяся жизнь и много еще всякого «вдруг», что сейчас нам и в голову не приходит! — закончил его мысль Яблочкин.

— И неожиданная свадьба!.. — с мечтательным видом добавил Сенаторов.

— Конечно! Ведь война — это та же жизнь. Только сжатая, ускоренная, спрессованная, еще более неумолимая и при этом исполненная какой-то своей закономерности. А где жизнь, там и рождение, и смерть, и сиротство, и свадьба, и радость — все так же неизбежно, как в мирные дни, а иногда, пожалуй, и больше, — добавил Кругляков и велел приготовиться следующему рассказчику — Докучаеву.

Перевел Ал. Эбаноидзе.

ДЕВУШКА ИЗ «ХОЗЯЙСТВА ЛЫСИКОВА»

Увидев хотя бы раз старшего техника-лейтенанта Виктора Докучаева, невозможно было не запомнить его навсегда: низкорослый, коренастый, плечистый, с поразительно сильной шеей и короткими крепкими ногами, которые казались еще толще из-за заправленных в сапоги галифе. Он выглядел воплощением физической силы. В шутку мы его прозвали Поддубным.

Лицо его тоже было весьма своеобразным: представьте себе круглую, как луна, веснушчатую физиономию с красными, обветренными, потрескавшимися губами и с глазами, совершенно лишенными ресниц.

Но самым примечательным в его внешности был, конечно, огненно-рыжий чуб. Не волосы, а чистый огонь: посмотришь — так и кажется, что вся голова пламенем охвачена!

Когда Докучаев снимал гимнастерку, мускулы его приводили всех в изумление. Согнет руку — мышцы под кожей так и ходят, переливаются, вздуваются огромными буграми.

Докучаев был родом из Алма-Аты, куда еще в прошлом веке переселились его предки, кубанские казаки. Старший техник-лейтенант считался отличным специалистом по артиллерийским орудиям. Еще до войны закончив Ленинградское артиллерийско-техническое училище, известное училище, он успел изучить орудия всевозможных систем.

Руки у него были золотые. А терпение — прямо сказочное: пока не устранит неполадки — не отступится, не ест, не пьет, глаз не смыкает. Уже все считают орудие окончательно вышедшим из строя, требующим заводского ремонта или годным только для переплавки, а Докучаев «поколдует» над ним, и вот оно опять в строю.

Но даже у добрых колдунов бывают недостатки, и Докучаев тоже страдал одним таким недостатком: женщин любил сверх всякой меры.

Ради женщины он готов был на все: ехать на край света, пойти на любой риск, пожертвовать чем угодно, предпринять невероятное…

На конопатом лице Виктора особенно ярко выделялись белоснежные зубы. Засмеется — что молния сверкнет. Веселый парень был наш артиллерийский техник, лет эдак под тридцать, холостой, беспечный.

Хохотал он оглушительно и, кроме женщин, больше всего на свете любил анекдоты. Расскажет — и сам первый хохочет, да так заразительно — невольно рассмеешься.

Но в тот вечер Докучаев был, против обыкновения, серьезен. Пришел раньше всех и терпеливо ждал, когда соберутся остальные.

Это тоже была отличительная черта его характера: все, за что он брался, делал старательно, с полной ответственностью.

…— Отца я не помню, — начал он своим приятным, глубоким голосом. — Вырастила меня мать, женщина немного странная, была в ней какая-то казацкая удаль, что ли. Детей поднимала сама и всех любила одинаково. Никого не баловала, но и в обиду не давала.

Было нас семеро — детей разных отцов, но мы так дружили и так были друг к другу привязаны, все равно что родные, а может, даже больше. И фамилию носили одну — материнскую.

135
{"b":"850619","o":1}