Я с аппетитом ел холодные маринованные грибы.

«Видно, он знает толк в жизни, — думал я, — вряд ли все это у него получается случайно… Хорошая женщина, хорошие грибы…»

Я почему-то улыбнулся.

Представьте себе, полковник и на сей раз угадал мои мысли. Интуиция, чутье — тоже своего рода талант.

— Думаете, наверное, что я люблю комфорт, не так ли? Дорогой мой майор, я люблю во всем лишь организованность, порядок, субординацию. Эти три вещи — основа жизни. От человека, который сам не умеет жить, и другим пользы мало. А человеку нужна выгода… Возможно, не всем и не всегда, но человечеству вообще… это необходимо!..

Он снова наполнил мне стакан, себе налил до половины, извинившись, что ему больше пить нельзя — возможно, его сегодня вызовут к генералу.

— Знаете, Евжирюхин обижен на вас, — доверительным тоном сказал вдруг мне полковник.

— Почему? — искренне удивился я.

— Ну скажи, зачем тебе надо было мотаться по передовым позициям?! — снова перешел он на «ты». — Раз тебе поручили штаб армии, тебе и следовало находиться при штабе. А тебя подхлестнула молодость, вот ты и рад стараться! И что же получилось? Там, где ты был нужен, тебя не оказалось. — Яхонтов незаметно перешел на тот домашне-фамильярный тон, который мне претил и раньше. К тому же эта лживая версия Евжирюхина… ведь было совершенно ясно, что Яхонтов повторяет его слова. — Из-за тебя Крюков поднял целую бучу, хорошо еще… Нет, это, конечно, нехорошо, — поправился он. — Ну, одним словом, не погибни Крюков, Евжирюхину здорово бы досталось…

Дверь снова широко распахнулась, и Сенина на том же расписном подносе внесла стаканы и чайник.

— Пейте, пока горячий, — сказала она своим низким, грудным голосом.

Я не спорил с Яхонтовым. К чему было теперь доказывать, что на передовую меня увлекла не моя «молодость», а приказ Евжирюхина?

— Ты, наверное, слышал, что после той неудавшейся операции в составе командования нашей армии и всего фронта произошли большие изменения. Верховное главнокомандование сделало организационные выводы. — Последние слова он произнес особенно четко. — Нам надо научиться лучше и воевать, и руководить… Иначе мы не победим!

Полковник встал. Встал и я.

— А теперь приступим к делу, — сказал он и незаметно подтянулся. — Я тебя хорошо знаю, но пока не видел твоего личного дела. А личное дело офицера — его зеркало, хорошее дело — значит, хороший офицер, отличное дело — отличный офицер.

С этими словами он подошел к столу, просмотрел мои документы.

— Да, хорошее личное дело, — спустя некоторое время сказал он, потом задумался и прошелся по комнате. — Теперь на меня возложена обязанность огромной важности: я руковожу артиллерийскими кадрами всего фронта!.. И знаете, почему мне это доверили? Потому что знают, что ничего противозаконного я не сделаю! Я могу ошибиться — никто не гарантирован от ошибки! Но заведомо против закона не пойду. Все должно быть так, как положено. Вы меня, надеюсь, поняли?

— Разумеется.

— Я о вас думал и прежде. Вы почему-то очень запомнились мне. Но должен признаться: я был однажды обижен на вас, это когда вы… Как там его?.. Да… вспомнил… когда вы меня упрекнули, будто я делаю вам сентенцу!! Я вам никогда подобного не делал и не сделаю. Но должен сказать, что вместо вас я, разумеется, не буду подставлять свою голову… Эх, была не была, давайте выпьем еще по одной! Если командующему артиллерией понадобилось, он бы уже вызвал меня. Ну вот, славно выпили. Ты, дорогой мой майор, не так и молод, — снова перешел Яхонтов на «ты». — И смелости у тебя достаточно, офицер ты хороший, но не обижайся, прежней своей должности ты не был достоин… Крюков умел так делать… Возвысит кого-нибудь до того, что у несчастного аж дух захватывает, а другого, наоборот, понизит!.. Теперь, не обижайся, прежней должности ты не получишь… Не потому, что не осилишь… возможно, ты это сумеешь лучше другого, а потому, что ты еще не заслужил этой должности. Предположим, я пошлю тебя на эту должность. Евжирюхин все равно не утвердит… Назначим-ка тебя командиром отдельного полка. Это огромное дело — быть командиром полка. Полк ведь, мой дорогой, основное звено. Полк — это… Одним словом… в твоем возрасте лучшего и желать нечего. Что скажешь?

— Я благодарен вам, — откровенно сказал я и почувствовал к этому странному человеку, одновременно ограниченному и здравомыслящему, грубому и сентиментальному, ту ничем не объяснимую симпатию, которая порой накатывала на меня при размышлении о человеческой натуре.

— Ты в самом деле доволен? — спросил он, испытующе глядя на меня.

— В самом деле.

— А как бы поступил ты на моем месте?

Я на мгновение задумался.

В самом деле, как бы я поступил?

Видимо, действительно люди с возрастом становятся мудрее и терпимее. Вероятно, потому старшие относятся к младшим снисходительнее и доброжелательнее, чем младшие к старшим. Это не только заискивание перед наступающим поколением, но и инстинктивная забота о грядущем.

— Эх, майор, майор, разве может новое рождаться без старого? А вы смотрите на кадровых офицеров свысока. Да, да, не прерывайте меня, знаю, это так! Я и мне подобные — штыки Родины и ничего более! Вне армии у нас нет ни личной жизни, ни дома, ни очага. Сегодня мы здесь, завтра там, куда прикажут идти. Потому-то мы заслужили право на уважение! А вы и вам подобные разрушаете именно это уважение.

Вы, молодые, разумеется, образованнее, сметливее, культурнее нас. Но большинство из вас в армии все-таки гастролеры, гости! Лишь одна десятая часть остается в кадрах, остальные снова надевают гражданскую одежду.

Если вы сейчас все перевернете, взбудоражите, а потом уйдете, кому ставить все на свои места, кому наводить порядок? Критиковать легко, можно и на солнце плевать, только плевок-то к тебе и возвратится. Вы сперва убедите меня в том, что будете так же верны армии, как мы, тогда я первый уступлю вам дорогу… Но пока вы этого не сделали, а я уверен — не сделаете, прошу прощения, не уступлю!..

За окном остановился крытый «виллис».

— Я вызвал машину для вас. Довезем до штаба армии, оттуда позвоните в ваш новый полк и попросите машину. Там уже будут ждать вашего звонка. Полк вам дали хороший, вновь укомплектованный, с новыми восьмидесятимиллиметровыми орудиями. Наверное, где-то через месяц начнется наступление; если отличитесь, представим к награде… Ну, будьте здоровы! Ни пуха ни пера! — Он проводил меня до машины.

Я сел в машину. В окне увидел Сенину. Раздвинув занавески, она махала мне рукой и улыбалась.

Всю дорогу я думал о Яхонтове, слова его отдавались болью в сердце. Он так произносил «…штыки Родины и ничего более», точно просил за это вознаграждения. И потом, был ли я кадровым офицером или нет, армию я любил не меньше. Еще вопрос, кто в будущем окажется оплотом армии, ее костяком — добрые старые «служаки» или новые силы, влившиеся в ее ряды.

Печальные картины проплывали одна за другой: покореженные деревья, сожженные дома, земля, перерытая снарядами, подбитые танки, машины, братские могилы с красными звездочками.

Издали, со стороны передовой, доносился привычный гул.

Грозный, бушующий и беспощадный гул войны. Он как бы звал к себе, притягивал как магнит. И каждый из нас, ощущая его притягательную силу, спешил поскорее влиться в этот грозный водоворот.

Наши сердца влекли нас на запад.

Перевела В. Зинина.

Ноябрь был на исходе, когда мы прорвали линию немецкой обороны и подошли к городу К.

Ходили слухи, что этим оперативная задача исчерпывалась, и наша изнуренная жестокими боями, поредевшая Н-ская армия должна была перезимовать в этих краях и набраться сил.

Целых два дня, одолеваемые пургой и жестоким морозом, мы стояли на подступах к городу и ждали, когда подтянутся отставшие в пути подразделения. Командование намеревалось одним броском и малой кровью взять хорошо укрепленный город.