Правда, он знал назубок задачи своего полка, сформулированные в посланном нами приказе, но этого было далеко недостаточно! Надо уметь осмыслить, всесторонне обдумать боевой приказ. Но разве Яхонтову это под силу?

Пройдя несколько десятков метров под прикрытием густой высокой травы, мы остановились.

— Товарищ подполковник!

Яхонтов вытянулся в струнку. Теперь он слушал меня так, как слушают старшего по должности.

— Лишь только стемнеет, поднимете батареи с занятых ими позиций и расположите их согласно вот этому плану, — я протянул ему план. — До утра надо успеть подготовить новые позиции и замаскировать их. За своевременное исполнение приказа отвечаете головой. Для большей оперативности на одной из батарей останетесь сами, на остальные пошлите заместителя, начальника штаба, кого-то еще пооперативней. Я тоже буду с вами…

— Есть, товарищ майор! — бодро воскликнул подполковник, глядя мне прямо в глаза.

Мы стояли лицом к лицу и в упор смотрели друг на друга. Признаться, я испытывал определенное удовлетворение, не видя больше в его глазах ни страха, ни былой растерянности.

В этот момент послышалось шипенье, сопровождающее обычно полет мины. Я подумал, что подполковник с испугу бросится на землю, но он лишь глубоко втянул голову в плечи. Мина взорвалась в двухстах метрах от нас. Выпрямившись и увидев, что я стою перед ним во весь рост, подполковник смутился.

«А он не трус», — подумал я.

Здесь мы расстались с Яхонтовым. Я предложил ему идти и готовиться к передислокации, а сам решил еще немного понаблюдать.

Удивительная вещь — фронт! Здесь люди, недавно самоуверенные, исполненные чувства собственного достоинства, в один миг могут утратить привычные качества, обмякнуть, стать бесцветными, как вылинявшая тряпка. Зато другие, с виду робкие и застенчивые, вдруг раскрываются и начинают сверкать как благородный камень.

Я невольно вспомнил прежнего Яхонтова, самодовольного, самовлюбленного, метаморфозу, свидетелем которой только что оказался, как-то даже проникся сочувствием к этому человеку.

Понаблюдав за полем боя каких-то полтора часа, я насчитал до десяти огневых точек врага и перенес их на карту. Чем больше я изучал местность, тем больше утверждался в предчувствии, что немцы пойдут в наступление из леса.

Противоположный, низкий берег Назии был сравнительно ниже и, следовательно, легкопреодолим. Да и лес подходит к самой реке. Конечно же враг использует это преимущество, и во время контратаки немецкие танки, несомненно, пойдут кратчайшим путем от леса к реке, устремятся к ближайшему от них склону, где мы стояли только что с подполковником. У меня исчезло последнее сомнение в правильности принятого решения. Расположив две батареи яхонтовского полка справа по склону и три — слева, мы сможем вести боковой огонь по танкам, что особенно эффективно. Здесь же, на мой взгляд, следовало расположиться и моим ребятам.

Через несколько часов меня нагнали мой заместитель майор Щербинский и радисты. Весь груз они тащили на себе, не рискнув днем воспользоваться машиной. Водитель должен был догнать нас, когда стемнеет.

Мы быстро оборудовали свой наблюдательный пункт, и я связался с Евжирюхиным, доложил ему обстановку, воспользовавшись, естественно, шифром.

Радист передал мне в ответ закодированную радиограмму Евжирюхина. Начальник артиллерии сообщал: армейская разведка подтвердила концентрацию значительных сил немцев. По имеющимся сведениям, завтра утром они перейдут в широкое контрнаступление, используя массированные удары танковых колонн.

Только поздно вечером я спохватился, что мы не ели с самого утра, и один из радистов отправился за едой в ближайшую батарею.

В северной России лето прохладное. Но памятная всем нам ночь была удивительно теплой. Я смотрел на усеянное звездами небо и все думал о завтрашнем дне.

Опаснее всего, что враг может вклиниться в полк Яхонтова, и тогда батареи окажутся отрезанными друг от друга. Но иного выхода не было. Следовало перекрыть врагу главное направление его удара.

Было далеко за полночь, когда я спустился в окоп, устроился поудобнее на сене и укрылся с головой шинелью, спасаясь от назойливой мошкары. Окоп был узкий, около четырех метров в длину. В двух других таких же окопчиках находились мои спутники, в четвертом мы оборудовали радиотелефонный узел…

Не знаю, сколько времени я спал. Во всяком случае, когда я проснулся оттого, что меня кто-то тормошит, было еще темно.

Я различил чью-то тень. Склонившись, тень тормошила меня сильной рукой. Несомненно, пришелец был старший по званию, потому что подчиненные никогда не будят начальника столь бесцеремонно.

Выбравшись вслед за незнакомцем из окопа, я тотчас узнал в нем полковника Чуднова, уже выписавшегося из госпиталя.

Я хотел было приветствовать его и доложить обстановку, но Чуднов, взяв меня за локоть, с силой привлек к себе и похлопал по плечу.

Такой встречи я, признаться, не ожидал, зная сурового, скупого на проявление чувств Чуднова.

— Что, и поспать не дадут?

— Я уже выспался, товарищ полковник.

Чуднов снова обнял меня за плечи. Мы пошли вдоль окопа. Пройдя немного, полковник примял ногой траву и сел прямо на землю. Я последовал его примеру. Земля была холодная, Я поежился.

— Сходи за шинелью, сейчас не мудрено простудиться, — сказал мне Чуднов.

Когда я вернулся, он отстегивал флягу, потом протянул мне ее крышку, наполненную водкой.

Я проглотил водку одним духом и тотчас почувствовал, как по всему телу разлилось тепло. Чуднов тоже выпил. После второго захода земля уже не казалась мне холодной и воздух словно стал теплее.

Мне хотелось сказать этому суровому, внешне крутому человеку самые добрые, самые теплые слова, но я все не мог отрешиться от навязанной военной службой привычки соблюдать субординацию. Наверное, потому военные люди так скупы в выражении своих чувств.

— Бог троицу любит, — сказал Чуднов, и мы выпили по третьей.

— Дай бог здоровья военной фляге, вроде и мала, а как вместительна…

— Примешь в свою группу? — после недолгого молчания спросил Чуднов.

В темноте я смутно видел лицо полковника, но чувствовал, что он улыбается. Пошарив в кармане, он вытащил табак, закурил, прикрывая огонь обеими ладонями.

— Вот что… — повернулся ко мне Чуднов, — завтра немцы начинают контрнаступление.

— Знаю, — ответил я.

— Наверное, тебе известно, и то, что всю эту операцию мы должны провести собственными силами. Ни мы, Волховский, ни Ленинградский фронт не получили пополнения. Командование нашего фронта не может усилить этот участок ни артиллерией, ни стрелковыми частями. Не рассчитываем и на авиацию: все поглощают южные фронты.

— И это я знаю. На совещании говорилось…

— Да, придется нелегко, но надо выстоять. Выстоять во что бы то ни стало.

— Что касается нас, артиллеристов, задачу выполним. Я надеюсь на свои батареи.

— А на Яхонтова?

— Признаться, не очень.

— Ты должен быть рядом с ним, — после минутного молчания сказал Чуднов. — Что бы еще придумать?

— Заместителей командира полка и начальника штаба я распределил по батареям, велел подготовить запасные позиции, используем даже хозяйственный взвод. Вчера после ужина провели партийное собрание, народ настроен по-боевому…

Чуднов склонился ко мне:

— Не скрою, положение очень серьезное! Наши стрелковые части немногочисленны. По существу, это только боевое охранение. Вся тяжесть ложится на артиллерию. Но и этой силы у нас мало. Здесь находится, в основном, полковая и дивизионная артиллерия. Из Резерва Главного Командования располагаем только яхонтовским полком, одним гаубичным и противотанковым и отдельным минометным дивизионом, В штабе ищут резервы, но не думаю, что поиски увенчаются успехом. Одним словом, все зависит только и только от нашего мужества… Я буду с вами… А теперь пошел, надо повидать кое-кого. На рассвете вернусь…

Я стоял задумавшись и смотрел ему вслед, пока его фигура не растаяла в темноте.