Не знаю, найдется ли на земле человек, умеющий сдержаться, не выразить обуревающий его гнев, когда это чувство охватывает все существо. Имел ли я право сказать людям, которые, возможно, через минуту пойдут в бой и при необходимости пожертвуют жизнью, что у них плохой, никудышный командир, самоуверенный неуч?!

К счастью, к великому моему счастью, Яхонтова не было рядом.

Вместе со связным из второй батареи я направился к командному пункту подполковника.

Камуфлированный фургон Яхонтова стоял в глубокой яме, замаскированный еловыми ветвями.

Я огляделся. Ни блиндажей, ни защитных рвов. Командир полка приказал вырыть всего два окопа: в одном стоял разведчик с биноклем, другой, видимо, предназначался для самого подполковника.

Когда ему сообщили о моем приходе, он торопливо вылез из автофургона и направился ко мне.

Он шел легко, быстро, широко размахивая руками, как мне показалось, деланно улыбаясь. Громко поздоровавшись, пошутив мимоходом, он тотчас повел разговор о преимуществах выбранной им позиции, о посланных вперед разведчиках, о боевом настроении солдат.

Я слушал его молча, нахмурившись и все ждал, что по моему молчанию и суровому выражению лица он наконец-то сообразит, что городит чепуху, что пора бы и остановиться наконец, но Яхонтов был так возбужден непривычной обстановкой и ожиданием настоящего боя, что ничего не замечал.

В дверях автофургона появилась рослая телефонистка и поспешно скрылась.

— Как хорошо, товарищ майор, что вы приехали к нам! Солдаты будут рады… Кроме того, мы нуждаемся в ваших советах… Д-да, вы опытны, бывали в боях… Нет, поймите меня правильно, мы и без вас сделали бы все возможное, но когда вы… Да, мы чувствуем себя, как… одним словом, молодцами… Если немцы перейдут в наступление, мы разобьем их наголову. Я так установил орудия…

— За такое расположение батарей вас надо повесить вниз головой на стволе пушки! — вспыхнул я.

— Почему? Что-нибудь не так? — удивился подполковник. Он, видимо, только сейчас заметил, что я взбешен.

— Пойдемте осмотрим сектор с возвышенности, — сказал я, направляясь к небольшой речушке, впадающей в Назию. — Захватите с собой карту с указанием огневых позиций ваших батарей!

Подполковник повернул к фургону. По его опущенным плечам было видно, что возбуждение спало.

Я не стал его ждать, пошел вперед. Надо было осмотреть местность с холма, чтобы лучше продумать план самообороны. Мало кто из присутствующих подозревал сейчас об опасности, грозящей всему этому участку фронта.

Запыхавшийся подполковник нагнал меня у самого холма.

— Знаете, сколько я искал вас и ваши батареи? — не оглядываясь, спросил я.

— Наверное, долго… — виновато ответил подполковник.

— И знаете почему?

— Мудрено найти, здесь так много понатыкано частей и подразделений…

— Потому что вы не соблюдаете элементарных обязанностей командира отдельной части.

— Простите, не понимаю…

— В том-то и дело, что не понимаете! Расположившись на новой позиции, командир обязан послать в вышестоящий штаб точную схему местонахождения своей части и всех ее подразделений, — кажется, так написано в Боевом уставе. А как вы поступили?

— Я послал. Разве не получали?

— Вы прислали в штаб план на мелкомасштабной карте. В одном сантиметре — десять километров. А кружки, обозначающие позиции, такой величины, что приходится гадать в пределах по меньшей мере пяти километров! У вас пять батарей, выходит, чтобы найти их, я должен обойти пешком минимум двадцать пять квадратных километров.

— Простите, должен признаться, я не обратил на это должного внимания…

— Кто составил план?

— Старший лейтенант Юркевич.

— Немедленно верните его в батарею, а вместо него назначьте более знающего, например Семиглазова. Я потому и советовал вам не трогать штаб.

— Есть перевести Семиглазова!

— А теперь скажите, перечитывали ли вы в течение года Боевой устав и Наставление по стрельбе?

— Как же, как же… — всполошился подполковник, — по ночам я только их и перечитываю.

— По какому же уставу вы расположили орудия своих батарей, или, может быть, готовитесь к парадному залпу?

— Знаете что, — снова всполошился подполковник, — я много думал о боевом расположении орудий и пришел к выводу, что противотанковый…

Смотрел я на самонадеянного Яхонтова и думал, что, как ни странно, есть еще на свете безумцы, которые мечтают заново создать велосипед или часы…

— Да прекратите вы… Здесь ведь не полигон, где вы могли экспериментировать. Действуйте согласно Боевому уставу. Это единственная для вас программа действия.

Подполковник съежился. Меня всегда удивляла его способность мгновенно переходить от возбуждения к депрессии и наоборот. Возможно, это была лишь маска, рефлекс, выработанный многолетней практикой подлаживания под начальство. Думаю, что так оно и было, ведь в душе он всегда оставался холодным актером и расчетливым эгоистом.

Остальной путь мы прошли молча. Правый берег Назии был сравнительно высокий и потому мог служить отличным наблюдательным пунктом. Отсюда хорошо был виден противоположный берег реки до синеющего вдали леса, на опушке которого укрепились немцы. Но требовалась большая осторожность: любая беспечность стоила здесь человеку жизни. Достаточно было высунуться из травы — и немецкий снайпер попал бы прямо в лоб.

Мы проползли в высокой траве до самого обрыва.

Оказалось, что мы здесь не одни: вокруг я заметил довольно много наблюдательных и командных пунктов и огневых позиций. На разведчиках были камуфлированные халаты, на головах — венки, а то и просто небольшой клок сена.

«Хотя бы немцы не начинали наступления до утра», — думал я, не отрывая бинокль от леса. Я все ждал, что вот сейчас, сию минуту хлынет из леса лавина танков, но лес по-прежнему безмолвствовал. Только где-то неподалеку ухали орудия да строчили пулеметы, нарушая тишину знойного летнего дня.

У подполковника бинокля не оказалось. «Артиллерист без бинокля — не артиллерист», — вспомнил я общеизвестное выражение и протянул ему свой.

— Посмотрите, что там происходит? — указал я в сторону леса.

Подполковник взял у меня бинокль и, тотчас же поднеся его к глазам, начал разглядывать лес.

Я усмехнулся в душе: когда опытному артиллеристу дают чужой бинокль, он обязательно приладит его окуляры к глазам и только потом будет смотреть.

— Видите что-нибудь? — спросил я.

— Очень смутно, — ответил он.

— Вы помните деление, соответствующее вашему зрению? Поставьте окуляры на это деление — и станет яснее, — посоветовал я ему с улыбкой.

Подполковник принялся суетливо крутить окуляры. Да… вряд ли Яхонтов при таком обращении с биноклем сможет осуществить корректировку огня…

Вскоре он опустил бинокль, видимо у него устали руки.

— Ничего подозрительного не вижу, — сказал он неуверенно, глядя на меня растерянными глазами.

— Хорошо было видно? — спросил я.

— Отлично, как на ладони, — тотчас откликнулся Яхонтов.

— Скажите, так же хорошо видно с вашего командного пункта?

— Каким образом, мы ведь в низине…

— И что же?

— Как что? — подполковник испуганно уставился на меня.

— Да то, — невольно вспыхнул я, — что и батареи, и свой командный пункт вы должны были расположить здесь! Этот холм господствует над всей местностью, и лучшей позиции артиллерист не пожелает. А вы схоронились в яме, хорошо еще, вражеские танки до сих пор не пошли на вас. Скажите, можно простить подобную ошибку командиру полка?!

— Я подумал, чем менее мы будем заметны, тем будет лучше, — начал он оправдываться, — а взобравшись на холм, мы сразу обнаружили бы себя… Кроме того, эта позиция была нам выделена…

— Согласно Боевому уставу, который вы читаете только по ночам и потому плохо помните, командир имеет право выбирать позицию в радиусе одного километра. Отсюда же до вашей батареи нет и одного километра, а место намного удобнее.

Подполковник молчал, растерянно моргая.