Когда заголубел рассвет, подполковник сообщил мне о готовности батарей на новых позициях. Обозревая в бинокль противоположный берег, я не заметил ничего подозрительного.

Позавтракали тоже спокойно.

Но я не находил себе места. Внутреннее напряжение росло во мне с каждой минутой. Лишь тот поймет мое состояние, кто сам испытал ожидание боя.

Около девяти часов до нас донесся отдаленный гул.

«Начинается», — подумал я и посмотрел на небо.

Гул все приближался и усиливался. Сомнений в том, что это вражеские самолеты, не могло быть. Но сколько их, с какой стороны заходят?

Вражеская авиация в этом районе не появлялась больше месяца, мы как бы вовсе позабыли о ее существовании.

Я рассматривал небо в бинокль. И вдруг заметил в нем вереницу черных «хейнкелей».

Они шли в строгом порядке на высоте двух-трех километров. В каждом ряду по три бомбардировщика, а рядов я насчитал больше сорока. Значит, всего больше ста двадцати самолетов.

Вражеская армада следовала вдоль линии фронта как раз к центру лежащего перед нами поля.

Невозможно было оторваться от этого зрелища: бомбардировщики загипнотизировали меня, как глаза огромного удава. Но стоило мне все-таки взглянуть направо, как я похолодел: оттуда под таким же углом и на той же высоте шла новая группа вражеских бомбардировщиков.

Несколько минут спустя земля вздрогнула от взрывов, слившихся в непрерывный долгий гул, черный туман покрыл небо, и мрак поглотил оба берега реки.

Земля качалась, стонала, как при землетрясении…

Адский грохот, запах гари, вихрь пыли и дыма, страшный визг бомб зажали нас в стальные тиски, леденили душу.

Нет ничего обиднее, когда опытный солдат чувствует свое полное бессилие и бесполезность.

Мне не раз приходилось отражать атаку врага, но тогда я отвечал за судьбу бойцов, находившихся у меня в подчинении, и это обязывало меня к собранности, находчивости, бесстрашию перед опасностями и даже перед смертью.

Становишься смелее, когда тебе доверена жизнь других людей, которых нужно вести в бой, может быть, на подвиг или смерть. И тогда не только находишь нужные слова, но и сам обретаешь силу, стойкость, ощущение полезности. Когда ты знаешь, что твои слова для кого-то что-то значат, кому-то необходимы, ты находишь их. Слово, слово… Как часто мы забываем его силу…

Лежал я в окопе и думал. Обо всем одновременно, в голове роились сумбурные, отрывочные мысли. Сознание, казалось бы, дремало, но я знал, что оно дремало лишь до той минуты, когда необходимо будет действовать… Если бы во время активных действий мозг человека работал так же интенсивно и уравновешенно, как в минуту уединения, человечество избежало бы множества бед…

В моей боевой практике это случилось впервые: я лежал в окопе и наблюдал за тем, как крушат наши позиции самолеты с черно-желтыми крестами.

Наконец смолк гул самолетов, воцарилась тишина, обычная для внезапно прекратившегося боя. Однако тишина оказалась минутной. Тут же дружно заговорила вражеская артиллерия.

Снова мы попрятались по траншеям. Но и это было еще не все: сквозь свист и шипение артиллерийских снарядов со стороны леса донесся до нас глухой гул моторов.

«Танки!» — промелькнуло в голове, и я бросился к брустверу.

Клубы пыли и дыма окутали речку и часть поля между ней и лесом.

Я напряженно вглядывался в туманную пелену, понимая, что минута, которую я так ждал, наступает: перед нашим взгорьем на расстоянии ста метров друг от друга из поредевшей дымовой завесы выползли два танка и рванулись вперед.

Еще мгновенье — и за передними машинами двумя потоками хлынула танковая лавина. Все произошло настолько быстро и просто, что я не сразу понял: вот оно, начало большого испытания, которое, я знал, придет рано или поздно.

Гусеницы танков скрывала высокая трава, виднелись лишь орудийные стволы да плоские башни, напоминающие панцирь черепахи. Стволы раскачивались, точно хоботы, время от времени заволакиваясь белыми клубами.

Мы с подчеркнутым спокойствием ждали приближения врага…

В таких случаях мгновение длится вечность. Я уже собирался броситься к телефону и спросить, почему не открывают огонь, когда раздались залпы наших орудий.

Первый танк странно закружился, слегка накренился и застыл.

— Молодцы, ребята! — крикнул я.

Но идущий следом танк не растерялся, он на полном ходу ловко обошел выбывшего из строя и направился к реке.

Остальные танки последовали за ним.

Наши орудия не смолкали.

На берегу застряли еще две машины. Однако большая часть вражеских танков, быстро и легко форсировав реку и с ходу: левее нас поднявшись на холм, врезалась в расположение наших войск.

Колонна справа поначалу показалась мне менее опасной. Чтоб добраться до реки, ей предстояло преодолеть значительное расстояние. Головной танк шел на средней скорости, видимо дожидаясь, чтоб его нагнали остальные. И в самом деле, идущие вслед за ним прибавили скорость и нагнали его.

Ясно, эта колонна танков будет атаковать нашу первую батарею.

«Что предпримет Снегирев?» — думал я напряженно.

Мне казалось, что время остановилось, хотя вокруг все двигалось и грохотало.

Танковые атаки во многом похожи одна на другую. Вот и сейчас мне казалось, что я уже встречался с подобными ситуациями. Но раньше было иначе… Прежде по моей команде «Огонь!» раздавались залпы орудий, орудия узнавали про свою цель от меня. Теперь же я лишь наблюдал за полем боя.

В какой-то миг, не выдержав, я уже готов был крикнуть: «Огонь!» — но, к счастью, батарея Снегирева наконец заговорила, и третий танк слева накренился на бок.

— Прямое попадание! — удовлетворенно воскликнул я.

Странно все-таки наблюдать за боем со стороны, если вынужден бездействовать. Все происходящее доходит до твоего сознания словно с опозданием. Прежде, когда батареи подчинялись мне, я определял результаты стрельбы. Пусть подбитый танк по инерции еще продвигался вперед, но я уже знал, что он обречен, не страшен.

С нашего наблюдательного пункта все виделось совсем иными глазами. Да, смотреть на бой со стороны — это все-таки большое искусство!

Мое ощущение времени впало в противоположную крайность: теперь секунда вмещала в себя час, ибо обстановка менялась каждое мгновение. Вражеская артиллерия не смолкала, вихри земли, поднятые взрывами, поднимались до самого неба.

Когда правая колонна танков спустилась к реке, снова дружно заговорила первая батарея, два танка справа вспыхнули огнем.

Неуемная радость охватила меня, я почему-то вспомнил в эти минуты до неправдоподобия белоснежные зубы комбата первого — капитана Снегирева. Этого человека природа одарила буквально всем: и красотой, и чистотой, и умом.

Лишившись двух головных машин, цепочка танков сжалась, не сбавляя, однако, скорости. Казалось, она сейчас перейдет брод. Неожиданно группа раскололась: часть танков скрылась в прибрежных камышах, другая, чуть отклонившись в сторону, поднялась по склону. Вторая группа состояла из четырех танков. Мне было плохо видно, но я был уверен, что эта четверка в целях круговой обороны идет вплотную друг к другу.

Спустя время танки выползли из камышей и повернули к своим позициям. Первая батарея послала вдогонку два выстрела, но неудачно.

Между тем левая танковая колонна, врезавшаяся в наше расположение, уже не была видна. Видимо, она выполняла задание предпринять глубокий рейд.

Правая колонна, скорее всего, служила для отвода глаз, она должна была привлечь к себе огонь нашей артиллерии, чтобы облегчить задачу атакующей левой.

Евжирюхин позвонил из штаба, когда несколько затихла стрельба, и попросил подробно доложить обстановку.

Я высказал свои подозрения: атака танков у первой батареи была ложной, она предпринята для того, чтоб облегчить задачу левой колонне, прорвавшейся и углубившейся в наше расположение. Но Евжирюхин не поверил мне, наоборот, он в гневе кричал, что танки повернули обратно, а я этого даже не заметил и только зря сею панику.