— Я говорил подполковнику… Дважды предупреждал, что старшина жулик. Но, вместо того чтоб принять какие-то меры, подполковник накинулся на меня, кричал, что мы невзлюбили старшину за то, что он пришел к нам в полк вместе с ним, поэтому и не доверяем. Правда, потом, успокоившись, он обещал проверить, но, видимо, до сих пор проверяет…

— Значит, ты думаешь, что…

— Да, думаю, и все так думают.

— ??

— Подполковник любит поесть, а старшина старается, чтоб у него всего было вдоволь. Думаете, подполковник довольствуется пайком! Зачем тогда он назначил заведующим именно старшину? Здоровый детина, быка повалит, а работает на складе…

Вспомнил я и пышущую здоровьем гостью подполковника и разозлился еще больше.

Ничто не претит мне так, как ложь!

Стоит мне узнать, что кто-то обманул меня, пусть даже в чем-то малом, пусть даже без всякого умысла, ложь остается ложью, я начинаю ненавидеть этого человека и презирать его.

Я был одержим одним желанием: воздать по заслугам жулику. Ах, вместе с его начальником окунуть бы головой в то самое ведро, которое они использовали для своих черных дел! Жаль, что нет у меня для этого времени, пройдет еще несколько часов, посветлеет небо, а на рассвете ждет нас бой…

Вечером нас собрал генерал, начальник штаба армии.

Когда все были в сборе, я понял, что на сей раз у нас не совсем обычное совещание. Присутствовали самые высшие армейские офицеры.

Ждали больше двух часов, многие нервничали, считая, что нельзя накануне боя оставлять армию без командиров, вдруг об этом станет известно врагу.

Следует отметить, что тогда шел лишь второй год войны, мы были еще недостаточно опытны и осведомлены друг о друге. Многие из собравшихся впервые знакомились.

Приглядевшись, поняли, что созваны командиры корпусов, дивизий, бригад и командиры отдельных частей всех видов войск: стрелковых, артиллерийских, бронетанковых, авиационных, инженерных, а также интендантских служб, крупных штабов и командиры соединений и частей, оперативно подчиненных нашей армии.

Из штаба артиллерии армии на совещании присутствовали Евжирюхин, трое его заместителей и я.

Среди собравшихся не было ни одного офицера ниже подполковника, и только я один — майор, словно плебей, попавший в среду римских патрициев. Я привык находиться среди солдат, запах солдатского пота и махорки, смешанный со специфическим запахом кожи, непередаваемый словами какой-то особый мужской дух я предпочитал благоуханию дешевого одеколона, которым обильно были надушены многие штабники с белыми подворотничками. Но если уж суждено оказаться на подобном совещании командиров, нужно ко всему внимательно приглядываться.

В огромном срубе Военного совета, с застекленными окнами, крепкими дверьми, светлым чистым полом, собралось около ста пятидесяти человек.

Наконец в помещение вошли члены Военного совета, и совещание началось.

Командующий армией, два члена Военного совета, заместитель командующего и начальник штаба армии были одеты совершенно одинаково. Они одинаково приветствовали нас, одновременно сели и положили перед собой одинаковые кожаные папки.

Мне показалось, что они встревожены. Генерал-лейтенант Клыков, назначенный командующим совсем недавно, долго листал какие-то бумаги, потом резким движением руки отодвинул их в сторону, тяжело встал и хриплым голосом сказал:

— Я только что прибыл от командующего фронтом генерала армии Мерецкова, который согласовал оперативный план нашей армии с Верховным главнокомандующим…

Все сидели затаив дыхание… Раз план согласовывался с самим Верховным главнокомандующим, значит, впереди крупные операции. Видимо, решалась большая оперативная задача. Начиналось долгожданное наступление, ради которого ничего не жалко.

Мы переглянулись. Собравшиеся вмиг преобразились, стали красивее, мужественнее…

Командующий армией повел речь издалека. Прежде всего отметил, что в прорыве ленинградской блокады главная роль отводится Волховскому фронту! Мы были радостно удивлены, поскольку до сих пор считали, что в прорыве ленинградской блокады решающую роль играет Ленинградский фронт. Нам было приятно, лестно, что именно нам доверяется такая сложная и ответственная задача.

Далее генерал-лейтенант Клыков дал оценку весенне-летним операциям, заострил наше внимание на мелочах, которые не играли роли в прошлых боях, но, видимо, могли стать значительными в будущем.

Командующий напомнил, что на подготовку к операциям у нас ушло больше двух месяцев, что много времени и сил отдано выработке взаимодействия между армиями и умению вести наступательный бой.

На совещании я впервые узнал, что в июле — августе не только мой полк, но, оказывается, весь наш фронт проходил специальное обучение и готовился к большим операциям.

Большие масштабы красят любое дело!

Затем Клыков перешел к задачам нашей армии… Мы слушали напряженно и так сосредоточенно, словно успех дела зависел только от нашего внимания.

— На наше наступление, — многозначительно произнес командующий армией, — Верховное главнокомандование возлагает большие надежды.

Эти слова так взволновали присутствующих, что командующий вынужден был на некоторое время замолчать.

Нам надлежало прорвать сильно укрепленную линию обороны, уничтожить опорные пункты Мга, Тосно, Шлиссельбург, соединиться с войсками Ленинградского фронта и тем самым прорвать блокаду Ленинграда.

— Мы должны облегчить боевую задачу южных фронтов, — сказал Клыков, — там положение крайне напряженное…

Это печальное известие официально мы услышали впервые. Правда, по газетам и сводкам Совинформбюро нетрудно было понять, что положение на южных фронтах критическое. Но сегодня нам впервые довелось услышать от самого командующего армией: если мы не предпримем все возможное, последствия могут быть катастрофическими.

— Вражеские армии дошли до Кавказа, в опасности Сталинград, — не скрыл от нас Клыков.

Под конец командующий перешел к задачам нашей армии. Он подчеркнул, что железнодорожная служба не обеспечила своевременного перемещения войск. (Оказывается, надо было перевезти не менее тринадцати дивизий, столько же бригад и около двадцати артиллерийских полков.)

Я был немало удивлен, что командующий так откровенно говорил нам о недостатках. Это было ново и, признаться, всем пришлось по душе.

Не скрыли от нас и того, что Ленинградский фронт уже две недели назад перешел в наступление. Поскольку никто не обмолвился об успехах, мы поняли, что хвастать нам нечем.

Так же прямо говорилось на сей раз о силе врага. На участке нашего предполагаемого прорыва действовали две дивизии немецкой армии. Эти дивизии численно превосходили наши корпуса, но командующий дал понять нам, что наш военный потенциал все-таки преобладает.

Это было обнадеживающе…

Итак, после двухчасовой артиллерийской подготовки наша армия должна была пойти в наступление на сравнительно маленьком участке протяженностью не более десяти километров и повести за собой некоторые части соседней армии, которая продолжит и разовьет наступление.

Частям и подразделениям, сменившим свои позиции, велено оставлять на прежних местах специальные радиопередатчики, чтобы немцы не догадались об их уходе. А соединениям, стоявшим на начальных позициях, категорически запрещалось пользоваться радиопередатчиками, предельно ограничивалась и телефонная связь. На нас возлагалась особая ответственность за маскировку и противовоздушную оборону.

В заключение член Военного совета подчеркнул, что операция целиком зависит от степени ее неожиданности для врага. Признаться, это было малоутешительно…

К концу совещания начальник штаба армии провел с нами более подробный инструктаж. Эту операцию мы начинали исключительно собственными силами и со своими фронтовыми резервами. Верховное главнокомандование не могло дать ни одной дивизии — все отсылалось на юг.

Когда генерал коснулся некоторых вопросов дислокации наших наступательных частей, Евжирюхин и я переглянулись. Первоначальный план был частично изменен, поскольку некоторые части не успевали подойти к началу операции.