Яхонтов не мог скрыть своей радости, он сиял так, словно ему вернули богатство, проигранное в карты.
Из штаба мы вышли вместе. Выряженный по-праздничному, подтянутый больше обычного, подполковник пропустил меня чуть вперед и пошел следом слева от меня.
Гордыня его была сломлена окончательно.
В ста метрах от штаба в торжественной тишине выстроился полк.
Пробитое пулями боевое знамя, развевающееся на ветру, еще отчетливее подчеркивало торжественность обстановки.
Заместитель командира полка майор Степаков (он был и моим заместителем) уже знал о моем назначении, и когда, рапортуя, громко и четко произнес слова «товарищ начальник штаба артиллерии армии», солдаты в строю зашевелились.
В эти минуты я испытывал и радость, и смущение.
Военная служба, как никакая другая, обостряет чувство собственного достоинства. Но особенно, да простит меня бог, разжигает она честолюбивые желания.
Но, как тогда я считал, честолюбие для военного человека, пожалуй, не является отрицательным качеством. Не будь этой не до конца познанной побудительной силы, оказался бы утерянным один, едва ли не главный, стимул военной службы…
Я думал об этом, когда в сумерках возвращался в штаб армии. Честолюбие мое, казалось, удовлетворено, но все-таки что-то меня мучило, не давало покоя.
Мне представлялось, будто я прозевал что-то очень важное и теперь уже напрасно сожалеть и каяться.
Мысли о моем бывшем полке не покидали меня, воспоминания наплывали друг на друга и причиняли боль.
К ночи заметно похолодало.
Небо, усеянное тусклыми звездами, низко опустилось.
Опаленные деревья стояли, как скелеты, поднявшиеся из могил, и наводили ужас.
Тишину нарушал лишь мотор «виллиса». До штаба армии езды оставалось не меньше двух часов.
Я задремал…
Охота… Мы поймали огромного кабана и, вырвав у него клыки, поместили в железную клетку, в каких в зоопарках обычно держат львов. Сами же, утомившись, повалились поодаль и заснули.
Утром разбудило нас шипение — с таким шипением вырывается пар из компрессора. Мы подошли к клетке и оторопели: она была заполнена чем-то черным, чешуйчатым, извивающимся. Именно эта скользкая масса и шипела.
То был огромный удав. Пробравшись ночью в клетку, он проглотил кабана и, раздувшись, не смог выползти обратно.
Эх, зачем было вырывать у кабана клыки! Вот когда они пригодились бы ему!
Мы обошли со всех сторон клетку, чтоб обнаружить голову змеи и размозжить ее металлическим ломом, но всюду видели лишь ее извивающееся туловище. И тут вдруг оно превратилось в человеческое тело! Какое знакомое лицо! Да это же подполковник!
«Эх, майор, майор! Как вы молоды! Неужто не видите, что со мной произошло, неужели не поможете? Дайте же руку, помогите мне выбраться из этой проклятой клетки…»
Я протягиваю ему руку, но подполковник вмиг превращается снова в змею, обвивает руку и тащит меня в клетку… Я отчаянно сопротивляюсь, пытаюсь вырваться…
— Товарищ майор, товарищ майор! — слышу во сне окрик.
Просыпаюсь. Испуганный водитель наклонился ко мне, смотрит расширенными глазами.
— Чуть не вывалились из машины, товарищ майор! Вы вдруг так резко наклонились, что я едва успел удержать вас… Хорошо еще, что я вовремя оглянулся… Наверное, вы задремали…
— Да, задремал… Ну что ж, поехали, — говорю водителю, продолжая думать о кошмарном сне.
И тут мне вспомнилось, что Яхонтов расформировал и разослал по батареям радистов, которых я с таким трудом собрал в отдельную группу, прикрепив к ней опытного радиста-инструктора.
Да в своем ли он уме? Надеется во время наступления держать связь с подразделениями с помощью телефона!.. Не знает цены радистам, да где ему знать, ведь на полигоне они ему не были нужны.
И снова сознание мое затуманивается, я впадаю в сон… Ну нет, прежде чем уснуть, я должен все-таки выяснить: почему Яхонтов находится в клетке…
…Тьфу ты, о чем это я?! Это же сон! Вопрос совсем в другом: почему Яхонтов превратился в змею! Да нет, не о том я… По-чему с Яхонтовым так трудно? Потому что он корыстен, вреден?.. Еще… он неотесан, неуч, льстец, заискивает перед сильными, а перед подчиненными разыгрывает роль гордеца… Почему Яхонтов проглотил кабана? Да нет, это ведь тоже сон…
Яхонтов такой отталкивающий потому, что не верит ни во что. Для него нет ничего святого! И еще… он одинок и бесприютен. У него есть подчиненные и нет старшего над ним, умного и благожелательного, кто указал бы ему на ошибки и заблуждения. А человеку нужен руководитель, да, да, нужны руководители. Если их не будет и если человек не имеет высших идеалов, он непременно опустится… Или в клетку надо его посадить, или же вырвать клыки… Вот тогда кабан не страшен…
Наконец мне удается отогнать сон окончательно. Оглядываюсь. Оказывается, мы проехали немалое расстояние. Смотрю на часы: четвертый.
Я попросил шофера остановить машину возле отремонтированного недавно моста, подошел к реке, ополоснул лицо, чтоб прийти в себя.
И вдруг я вспомнил о жестяных ведрах на складе Яхонтова!..
Странная у иных привычка хранить в памяти все мелочи, да так, что при всем желании невозможно от них избавиться.
Ведра эти… Меня не покидали сомнения.
Не может быть, чтоб ведра стояли на складе только с противопожарной целью… Не такая птица старшина…
Дни бежали стремительно и сурово приближали решающую минуту, когда огромная, напряженная предварительная подготовка должна была завершиться мощным взрывом — наступлением.
До него осталось несколько дней. Будущие бои покажут, насколько успешно мы подготовились, и потому все — от командующего армией до машинистки — были охвачены тревогой, сомнениями, ожиданием.
За день до начала операции созвали начальников штабов отдельных артиллерийских частей, дали им последние указания и вручили «совершенно секретные» пакеты, которые следовало распечатать только в два часа ночи.
Я долго беседовал с начальником штаба моего бывшего полка, меня интересовало все: и готовность полка, и настроение солдат, и запас боеприпасов, и состояние орудий, и тысяча других мелочей.
Майор Радчук был чем-то сильно озабочен. В конце беседы он с неохотой признался: все дела запутаны, он сомневается, сможет ли подполковник, не имеющий боевого опыта, командовать полком.
Признание Радчука привело меня в смятение и даже испугало. Майор не скрыл, что все недовольны командиром, не любят его.
Я хорошо знал, что значит недоверие и презрение к человеку, от ума и способностей которого зависит судьба многих, который зовется командиром.
Мне как руководителю штаба была известна трудность задачи, возложенной на полк Яхонтова. По плану наступления, утвержденному Военным советом армии, именно он должен был на рассвете занять исходные позиции, одним из первых войти в прорыв, прокладывая огнем путь стрелковым частям, перешедшим в атаку.
Радчук должен был возвратиться на попутной машине. У него оставалось в запасе около двух часов, и я пригласил его к себе, чтоб он мог хоть немного вздремнуть — майор тоже не спал несколько ночей подряд.
Не знаю, с чего я вдруг вспомнил заведующего складом и поинтересовался у Радчука, сможет ли оперативно перебазироваться старшина со своим складом.
Радчук поморщился и в сердцах сплюнул.
— Бездельник! — коротко отрезал он.
— А склад у него в порядке, — испытующе сказал я.
— Вор он и бездельник! — повторил Радчук.
— Скажи на милость, для чего ему на складе столько ведер с водой?
— Воровской прием.
— Как? — поразился я.
— Очень просто. Раз в три дня он наполняет эти ведра.
— И что же?
— Как что? Ведь от влаги некоторые продукты становятся намного тяжелее…
Я от удивления разинул рот.
Потом мной овладела такая злость, что я едва сдержался. Просто руки чесались вернуться в полк, составить акт, а потом отдать проныру старшину под суд военного трибунала.
— Если ты знал об этом, почему не доложил подполковнику или почему не сообщил мне, наконец? — в сердцах вскричал я.
