— Какие красивые розы!

— Жалко, завянут, — улыбнулась женщина в черном.

— Куда вы едете?

— В Цихисдзири. — Женщина налила в ладонь воды и обрызгала розы. — Двадцать роз, — с детским восторгом воскликнула она, словно радуясь, что цветов так много.

— Вы считали, — заметила Нино с улыбкой.

— Нет, но мне сказали, что их двадцать… Это мои ученики, — она положила розы на столик и улыбнулась, — вспомнили свою старую учительницу… школу…

— Ах, это было у вас? Я слышала…

— В самом деле?

— Да, собирались люди, окончившие школу тридцать лет назад…

— Двадцать…

— Отыскали своих учителей…

— Учительницу… — поправила женщина в черном и хотела еще что-то добавить, но в дверях появился проводник и спросил, сколько принести постельных комплектов.

Спустя несколько минут он внес четыре одеяла и белье. Нино ухитрилась так разложить постель, что детям не пришлось спускаться вниз. Им еще не наскучило глядеть в окно, считать далекие огоньки и передразнивать стук колес.

— Тамрико, Зура, спите! Довольно!

— Еще немного, мамочка, — взмолилась Тамрико.

— Еще один мост, только один, и мы заснем, — пообещал Зура.

Женщины постелили себе, но ложиться не собирались.

— Не учителей, а учительницу, — повторила женщина в черном, словно это необходимо было уточнить. — Как бы они могли отыскать всех! Да и не искали… Это был мой класс… Я была их классной руководительницей… Много воды утекло с тех пор. Двадцать лет…

— Как интересно! — воскликнула Нино. — Наверное, половину ребят вы и не узнали!

— Ну что вы! — Старая учительница так улыбнулась, словно пожалела несообразительную собеседницу. Глаза ее засветились тепло и мягко. Если до сих пор она казалась Нино холодной, замкнутой, неприступной и неразговорчивой, то теперь эта улыбка, казалось, вынесла, выплеснула все самое дорогое и сокровенное из ее души.

Но старая учительница внезапно нахмурилась. Она поглядела в окно и покачала головой.

— Хотя вы правы, одного я все-таки не узнала.

— Наверное, он у вас учился недолго. — Нино страстно захотелось найти какое-нибудь оправдание.

— Нет, не в этом дело… Послушайте, я вам расскажу! Когда мы собрались, — она запнулась, — лучше я начну сначала… — В голосе ее звучала просьба.

Поезд мчался, стучали колеса, но надтреснутый голос старой учительницы, казалось, изгонял из вагона этот однообразный стук.

…Я только что приняла последний экзамен и сидела в учительской, собираясь идти домой. И вдруг увидела их, они бросились ко мне, смущенные, покрасневшие… У меня слезы на глазах выступили. «Познакомьтесь, мои бывшие ученики». — Я представила их нашим учителям, молодые они у нас. Знаете, как бывает: одни старые педагоги перешли в другие школы, а другие уже на пенсии… Так вот, Ладо говорит мне таинственно: «У нас к вам дело». И выводит из учительской.

Оказывается, все мои ученики собрались в Тбилиси. Все же какие они фантазеры! Доверили они мне свою тайну и сделали меня участницей и, представляете себе, самой главной участницей! Я не могла им отказать, обещала помочь. Шла домой, и во мне неудержимо росло ощущение счастья. Не думала я, что они долго так сохранят любовь друг к другу, к школе и ко мне, их старой учительнице. Я уже сказала вам, что вовсе забыла об усталости. Так оно и было. На следующий день я выполнила их поручение: нашла школьного сторожа и посвятила его в наш план.

В назначенный день и час я пришла в школу. Учащиеся уже три дня как были распущены на каникулы. Коридоры и классы опустели, но на лестнице мне вдруг послышался обычный шум, какой поднимается после звонка на перемену. Сначала я увидела нашего сторожа, потом бывших своих учеников. (Некоторых из них я изредка встречала на улице, но большинство не видела после окончания школы.) Они ввели меня в класс, тот самый, где учились двадцать лет назад, усадили за стол. В коридоре зазвенел звонок, и так же, как в школьные годы, мои ученики неохотно отошли от стола и разбрелись по своим местам. За парты они, конечно, не поместились и сели боком. Звонок все звенел, словно не собираясь умолкнуть, но наконец утих. В класс заглянул сторож и тихонько прикрыл дверь.

Я встала… Я волновалась, как на своем первом уроке, раскрыла журнал, который мы достали из архива, журнал десятого «б».

— Нет, не так! — закричали мои ученики. — Вы сначала войдите в класс…

— Да, да, надо по правилам!

Я вышла в коридор и «по правилам» снова вошла. Все дружно встали.

— Садитесь! — сказала я и, прежде чем взять журнал, прошлась между партами. Как они выросли! У одних в волосах седина, на лицах других — глубокие следы от ран. У одних строже стала улыбка, у других усилилось выражение доброты или других черт характера, которые едва проглядывались в детстве.

Я подошла к столу и раскрыла журнал. Свидетелями скольких неповторимых минут были эти пожелтевшие страницы! И теперь, спустя столько лет, вновь заработали, двинулись давным-давно остановившиеся часы.

— Абуладзе Давид!

— Здесь. — Передо мной вытянулся мой самый ленивый ученик. Мы молча улыбнулись друг другу, я жадно оглядывала его красивое лицо, умные глаза.

— Знаешь урок? — спросила я, улыбаясь.

— Знаю, но я сейчас в отпуске.

— Причину ты всегда отыщешь. — Я сделала строгие глаза. — Ты все в Донбассе работаешь?

— Да, там же.

— Ахметели Отари!

— Здесь! — испуганно вскочил с задней парты высокий мужчина.

— Как твои дела? Все так же увлекаешься спортом?

— Нет, теперь уже не приходится.

— Что ты делаешь?

— Я тоже стал преподавателем. В спортивной школе преподаю баскетбол.

— Бибилеишвили Ладо!

— Здесь!

Я собралась перейти к следующей фамилии, когда…

— Ладо, что это такое? — У меня это получилось так строго, что с детства застенчивый Ладо совсем заробел.

— В чем дело?

— На предыдущем уроке… то есть пятого мая тысяча девятьсот тридцать пятого года ты получил двойку по алгебре. Ты что, не собираешься ее исправлять?

— Он исправил! Читает лекции по высшей математике…

— И сам уже двойки ставит, — раздались голоса с разных сторон.

— Геловани Зейнаб!

— Здесь! — встала невысокая женщина с голубыми глазами.

— Ты вышла замуж?

— Да.

— Дети есть?

— Сын. — Она улыбнулась.

— Заридзе Шота! — Это был мой любимый ученик.

— Здесь!

— Шота, ты помнишь, с кем сидел на парте?

— С Датико.

— Вот и пересядь, оставь Зейнаб в покое.

Все засмеялись, но хохот Ладо Бибилеишвили перекрыл общий шум.

— Пусть сидит, он в нее с детства влюблен!

Вдруг отворилась дверь и в класс заглянул мужчина со светлыми усами.

— Можно? — спросил он, лукаво улыбаясь, и я сразу вспомнила своего ученика, который всегда опаздывал. Не дожидаясь ответа, он сделал три-четыре больших шага и крепко обнял меня.

— Почему ты опоздал? — Я указала ему на пустую парту. Он виновато опустил голову и нахмурил брови:

— Ребенок у меня заболел… пришлось ехать за врачом…

Все засмеялись…

Женщина в черном вдруг замолчала, наклонилась вперед, и лицо ее, до сих пор бывшее в тени, попало в полосу света.

— Вам не скучно?

— Нет, что вы, — поспешила ответить Нино и, словно пользуясь короткой передышкой, встала и поглядела на крепко спящих детей. Потом закрыла окно и сказала: — Продолжайте, прошу вас!

— Это педагогическая привычка: если бы даже вы меня совсем не слушали, я все равно должна кончить, — извиняющимся тоном произнесла рассказчица. — Одним словом, я проверяла список, и каждый из моих учеников давал мне короткий отчет о своей жизни. Со смехом вспоминали они мелочи, из-за которых в свое время им крепко от меня доставалось, признавались в шалостях, мне до сих пор не известных. Я слушала своих ребят и вспоминала, вспоминала… я волновалась и чувствовала себя помолодевшей на двадцать лет. И учеников своих я представляла подростками, и картины прошлого оживали перед моими глазами: вот кто-то из ребят, вспотевший и встрепанный после игры в футбол, отвечает мне урок, а я недовольно качаю головой. А вот я вхожу в класс и объявляю, чтобы в восемь часов утра все собрались на первомайскую демонстрацию. Или выставляю из класса не в меру расшалившегося ученика и сердито велю ему привести родителей…