Потом она передала мне паспорт и золотые часы без браслета, потом мокрый от духов розовый платочек и деньги. Пустую сумку она вытряхнула. Нежно зазвенели об асфальт мельчайшие осколки стекла.
— Вы что, уронили сумку?
— Нет!
— Ударили обо что-нибудь?
— Да… об голову! — сердито ответила она.
— Об голову? — удивился я.
— Я зашла в магазин выпить воды, — она посмотрела в сторону проспекта Руставели, — меня окружили ребята, стали болтать глупости.
— Ну и что дальше?
— Никак не отставали…
— И тогда?
— Тогда я ударила одного сумкой по голове…
Она протянула руку за своими вещами. Я все отдал ей, кроме паспорта.
— Можно, я посмотрю твою… вашу фотографию?
— Пожалуйста.
Я раскрыл ее паспорт. На этой девической карточке у Майи было такое детски-наивное выражение лица, что я полюбил ее в эту минуту еще сильнее. Я не мог оторвать взгляда от карточки. Тогда я думал, что никогда больше ее не увижу, и хотел навсегда запомнить Майю в юности.
— Какая ты была очаровательная! — невольно вырвалось у меня.
— Давай! — Майя, наверное, обиделась, забрала у меня паспорт и потрясла им в воздухе, чтобы высушить.
— Раскрой, иначе не высохнет! — посоветовал я.
Майя послушалась, отделила друг от друга слипшиеся страницы и вдруг поднесла паспорт к самым глазам. Потом она обратила ко мне посветлевшее и удивленное лицо и воскликнула изменившимся голосом:
— Боже мой, я свободна, Бакар, свободна!
Она, как ребенок, подпрыгивала на месте, словно танцуя. Подол ее платья описывал в воздухе изящные спирали. Я стоял, удивленный, оглядываясь по сторонам — не привлекает ли поведение Майи внимание прохожих. Потом Майя подбежала ко мне совсем близко, чуть не касаясь щекой моего лица, и раскрыла передо мной паспорт.
— Погляди… Ничего нет!
Штамп регистрации брака под воздействием спирта бесследно исчез.
— У нас есть еще бензин? — Голос Майи отвлек меня от мыслей. Стрелка стояла на нуле.
— Кончился!
— А как же мы едем?
— Тихо! — приложил я палец к губам. — Машина еще не знает, что бензин кончился.
Майя рассмеялась, привлекла меня к себе и поцеловала.
Через минуту мы стояли на дороге и махали каждой проезжающей машине.
— Я не должна была говорить — и машина бы не догадалась, что нет бензина, — улыбнулась Майя.
— Да, не должна была… Иногда и людям не следует указывать на их недостатки, тогда они и сами их не замечают…
— Когда это «иногда»?
— Когда они думают, что хорошо прячут свои печали, а на лице, кроме печали, ничего не написано.
— Ты ошибаешься! — Майя нагнулась и сорвала у края дороги одуванчик. — Я не скрываю никаких печалей. Я просто думаю.
— Это одно и то же.
— Не хочу — и все же думаю, все время думаю… Не о Сергее… чем больше проявляет он свою любовь, тем… — Майя не кончила, сильно дунула на одуванчик.
— А о ком же ты думаешь?
— Об Элико! Я сделала ее несчастной.
— Глупости! Ты не любишь Сергея, а я не люблю Элико. Мы любим друг друга, и в этом никто не виновен…
— Гогита?!
— Мой сын?
— Да! Его же ты любишь?
— Ну и что с того?
— А то, что ты два месяца не видел его… Бакар, я не хочу, чтобы меня проклинали…
— Глупости!
— На улице каждый мальчик напоминает мне Гогиту. Они смотрят на меня, и я не знаю, что думать, может кто-нибудь из них в самом деле Гогита.
— Может быть. Но он не знает тебя.
— Эх, что ты знаешь о детях!
— Подожди, я сейчас… — Я сорвался с места, увидев остановившийся поодаль грузовик.
Через двадцать минут мы уже сидели в хашурском ресторане, в маленьком кабинете, стены которого были обиты темной плотной тканью.
Официант принес бутылку «Свири». Мы наполнили бокалы, чокнулись, мелодично зазвенел хрусталь. Майя немного отпила и поставила бокал на стол.
— Бакар, я не рассказывала тебе?.. Когда я училась в школе, по соседству жила одна старуха, она была верующая, я не раз заставала ее на коленях перед иконой. Она очень меня любила… Однажды она завела меня в свою комнату и, как страшную тайну, доверила: я, говорит, каждую ночь слышу во сне колокольный звон… И звон-то такой, что колокола обязательно должны быть золотые… Вот уже год, как со мной это происходит.
— А потом?
— Потом она стала смотреть на меня очень сердито, редко разговаривала. А еще позже призналась: после того как я тебе это рассказала, колокола перестали звонить. Я боюсь, говорит, нет ли в тебе злого духа?..
— Почему ты это вспомнила?
— Если бы эти колокола раздражали старуху, беспокоили бы, не давали бы ей спать, она могла рассказывать об этом всему городу, они бы не перестали звонить, а напротив — звонили бы еще упорнее, но поскольку они доставляли ей удовольствие, нашли причину — и перестали…
— Колокола?!
— Да, колокола… Так же, как твоя машина нашла причину и остановилась.
— Майя, ей-богу, я не понимаю, что ты хочешь этим сказать… Я, наверное, опьянел… Не обижайся… объясни мне… очень тебя прошу…
— Бакар… — Майя осушила свой бокал. — Бакар, почему для того чтобы сделать доброе дело, надо бороться, страдать, а зло существует само по себе. И чтобы совершить его, не надо никаких усилий… Оно происходит само по себе. Понимаешь — само? Сам по себе поднимается ураган и все рушит, сама по себе разливается река и затопляет поля, сам по себе рушится дом и погребает под собой людей, но сам по себе он не отстраивается и люди не оживают.
— Если ты пройдешь мимо такого дома, плохо тебе придется, — засмеялся я. — Кирпич падает вниз и никогда не взлетает вверх!
— Вот об этом я и говорю. Почему все падает, стремится вниз…
— Это не совсем так — ведь существует сам по себе теплый солнечный день… красивые полевые цветы. Мы ведь не тратим ни сил, ни времени на то, чтобы их вырастить.
— Но зато надо иметь право, чтобы любоваться этими цветами. Все свое детство, юность ты должен учиться, работать, создавать семью… — у Майи прервался голос, — создать что-нибудь, чтобы потом иметь право валяться на лугу и вдыхать аромат трав и цветов…
— Вот ты и сама ответила на свой вопрос.
— Нет, я считаю, что раз я появилась на свет, моя доля всего должна принадлежать мне без всяких усилий.
— Ты ошибаешься, прелестный философ, природа думает иначе. Ей нужно, чтобы, кроме тебя, на свет появлялись другие, после еще другие, еще — и так без конца… У нее свои счеты, она не считается с законами общества… природу ты не обманешь, — сказал я и почувствовал, что наша беседа невольно пошла по опасному пути.
Майя странно на меня взглянула, словно я был не я, а какой-то посторонний человек…
— Это значит… природа обманула нас с тобой?
Некоторое время мы молчали, потом я проговорил:
— Наверное…
— Чтобы появлялись на свет еще и еще нам подобные…
— Наверное так, Майя…
— И чтобы забыть тех, кто уже появился и существует? — Глаза у нее расширились и застыли.
Я налил ей вина.
— Кого мы забыли?
— И чтобы мы не помнили, что мы наделали, что натворили?
— А что мы такого сделали, Майя?
Майя выпила вино и поднялась.
— Мы — ничего, это все природа… Мы здесь ни при чем! — произнесла она насмешливо и повернулась к дверям.
— Пошли?
— Пошли, а то я… кажется, опьянела.
Я понял, что и сейчас Майя хотела сказать что-то другое, но не сказала. Мы вышли на улицу. Вокруг моего красного «Москвича» крутились мальчишки. То ли цвет их привлекал, то ли необычная надпись «прокат». Со станции доносилось пыхтенье паровоза и гомон пассажиров. На городе, освеженном дождем, постепенно подсыхала белая рубашка из камня и асфальта.
Майя пошла вперед. Я давно не глядел на нее издалека. И теперь глядел с восторгом и думал, что из всех искусств, наверное, раньше всех возникли живопись и скульптура.
Мне вспомнилась лекция в нашем фабричном клубе. Это было год назад. Нас задержали после работы. Председатель профкома сказал, что пригласили лектора и неудобно, если будет присутствовать мало народу. Клуб был полон. Старенький скромный лектор что-то бубнил о противопожарных средствах. Он не беспокоился, слушают его или нет. Сообщил он всем известные сведения о том, что огонь опасен. Огонь, оказывается, с незапамятных времен вызывал пожары, дерево загорается легче, чем, скажем, железо. Наверное, председатель профкома знал об удивительных познаниях лектора и заранее принял меры — запер двери клуба. Но молодежь вспомнила школьные и студенческие проделки: ребята тихонько выбирались из окна и прыгали в сад. В конце концов мне надоело зевать, и я тоже убежал. Спрыгнув, я невольно поглядел на окно. На подоконнике сидела на коленях Майя и никак не решалась спуститься. Я поднялся на цыпочки и протянул ей руки. Она доверчиво наклонилась ко мне, и я почти на руках спустил ее на землю… С тех пор мои руки, мои десять пальцев искали Майю, стремились к ней… А сейчас вот она, стоит передо мной, опираясь на машину, и смотрит в небо. Я знал, о чем она думает. Наш разговор неожиданно дошел до того предела, замечать который не хотел ни один из нас, — и прервался.
