После гитарного взрыва всё притихло. Только клавишные продолжали играть, да им подстукивали барабаны, но начался куплет, и запел Честер. Спокойно, с душой, как вдруг ворвался Шинода и зачитал свой кусок. Честер истошно добавил: «So insecure[4]» – и опять заскримил: «Cra-a-awling i-i-in my skin». Это было эпик! Магия хита. Пульсации, передающие все оттенки тревожного состояния. Не зря же Linkin Park сняли второй свой клип именно на эту песню. Холодное и напряжённое видео. Лёнька часто его пересматривал. Ему нравилось, как там выглядит Честер. Лёнька даже купил себе такие же шмотки, как у него, подстригся, как он, и проколол ухо, а некоторые в школе стали называть Лёньку после этого… вы не поверите, но Честером.

Впрочем, Честер, как и Лёнька Парк, не прижился, хотя в те времена любимая группа часто становилась кликухой. Например, во Владимире были два брата-мазафакера: запирсингованный Коян (копия Джонатана Дэвиса[5]) и краснобейсболочный Бискит (копия Фреда Дёрста[6]). Они тусовались на Театралке – площади у Владимирского драматического театра, где периодически дрались с гопниками, которым не нравился их внешний вид. Это всегда заканчивалось одинаково – ментовкой или больничкой. Для тех или других. Всякое случалось с Кояном и Бискитом (особенно по пьяни), но они всегда были до конца вместе. Не бросали друг друга в сложный момент. Не то что мы с Лёнькой. Не то что я на детской площадке…

Когда Лёнька пошёл на Карлуху, тот опомнился и проворно спрыгнул на землю. Застегнул ширинку и стал наблюдать за Лёнькой – теперь снизу вверх. Карлуха поманил его рукой и сказал: «Ну давай же, Маня, иди ко мне». Потом что-то вытащил из кармана (в темноте я не разобрал что) и шмыгнул. Лёнька осторожно спустился, но не стал атаковать, выжидая, что будет делать Карлуха. Они смотрели друг на друга, сжав кулаки. Вдруг Карлуха бросился на Лёньку и ударил его кастетом по лицу. Лёнька рухнул как подкошенный. Драка внезапно закончилась, и началось избиение.

Ногами по голове и туловищу, но я стоял у горки и ничего не делал. Бискит и Коян помогли бы, а я застыл, не в силах пошевелиться.

Тем временем поднялся Юпи. Он держался за пах и тряс головой. Кепка слетела. Карлуха крикнул ему, что нужно забирать деньги и валить, но Юпи, набычившись, пошёл мстить. Его унизил школьник, пострадал авторитет, а значит, ответ должен быть максимально жёстким. Особенно теперь, когда противник повержен. Таков закон природы. Закон двора. Оказавшись рядом с Лёнькой, Юпи сказал, что его «красный богатырь» хоть и ранен, но всё ещё стоит. Он натужно рассмеялся и, расстегнув ширинку, аккуратно вытащил член. Призывно поболтав им, Юпи сделал Карлухе знак – давай жертву. Карлуха взял Лёньку под руки и приподнял. Тот и не пытался сопротивляться, находясь либо в отключке, либо без сил. Я в трансе наблюдал за происходящим, но, предчувствуя страшное, крикнул:

– Отпустите его. Он и так еле живой!

– Вали отсюда, чертила! – Карлуха посмотрел на меня своими мопсьими глазами и оскалился: – А то и тебя заставим сосать!

От безысходности я бросился к нашей хрущёвке. Взлетев на второй этаж, позвонил в Лёнькину дверь. Долго никто не открывал. Я позвонил ещё раз, но тщетно. Я помчался к себе на третий и начал хаотично жать на звонок. Выскочила мама. Сбежались соседи. Я кричал: «Лёнька! Лёнька! Там Лёнька на детской площадке!» – а потом провалился точно в чёрную яму. Очнулся уже на кровати. Надо мной стоял врач. Я спросил, где Лёнька. Мама ответила, что всё в порядке и он давно спит. Врач дал мне какую-то таблетку, и я отрубился, а с утра узнал, что Лёньку нашли около горки: обоссанным, без цепочки и денег. В полубреду. Он всё повторял: «Мурашки, мурашки, мурашки», и его увезли в Красный Крест.

Милиция оперативно нашла Карлуху и Юпи, но они отделались лёгким испугом: штраф и по два года условно, а вот Лёнька надломился. Из больницы он вышел другим – потухшим и замкнутым. Начал пропускать школу, потому что все вокруг стали шептаться, якобы Юпи провёл Лёньке членом по губам, хотя сам Юпи это категорически отрицал. Мало кто ему верил, ведь на суде он плакал, вставал на колени и вроде как выплатил большую сумму в качестве морального ущерба. В итоге никто ничего толком не знал, но подростковая среда жестока. Она уничтожает лузеров, а Лёнька, безусловно, им стал, только ещё хуже – опущенным лузером. Теперь каждый мог назвать его гомиком и членососом. Началась травля, и Лёнька перешёл на домашнее обучение.

Наши отношения тоже изменились. Для Лёньки я стал тем, кто видел момент его падения и не помог. Он и так относился ко мне снисходительно, но после детской площадки я превратился для него в ничтожество. Я надеялся, это пройдёт, потому что Лёнька никогда не был злопамятным, но, согласитесь, некоторые вещи невозможно забыть. И он всегда помнил о моём бездействии, каждую секунду, каждое мгновение. Может, и допускал к себе только из надежды, что однажды я скажу ему, что всё это было неудачной шуткой: мы просто перепились и устроили шумную вечеринку. Что не было никакой драки, никаких Карлухи и Юпи – только я, он, пиво и жёлтый полосатик, но я стыдливо молчал, не зная, о чём теперь разговаривать с Лёнькой. Я стал избегать его.

Мимо меня лёгкой трусцой пробежал парень в спортивных лосинах, яркой майке и повязке на голове. Он разговаривал по телефону и не советовал кому-то есть фисташки, потому что это калорийный продукт. Спору нет, но я всегда их очень любил. Особенно с пивом. Вот и позавчера купил двести граммов и съел одним махом. Несколько скорлупок упали на ковёр. Я подобрал их и выкинул в унитаз. С утра пошёл в туалет, а они там плавают. Штук пять. Я ещё удивился, как это они не утонули за ночь, и помочился в раковину, чтобы не смывать. Когда вернулся с работы, осталось три. К ночи плавала только одна. И вот сегодня я проснулся и бросился к унитазу, а там пусто. Скорлупка утонула, и я…

И я тоже пошёл ко дну. Ноги перестали чувствовать асфальт, а руки плетьми упали вдоль тела. Опять накатило. От духоты, ходьбы и воспоминаний. Я стал повторять про себя: «От травы не умирают, от травы не умирают», но не очень помогло. Я остановился и начал тереть глаза кулаками. Под мышками взмокло, и заболело в плече, будто я постарел лет на десять.

– Какая же глупость и чушь! – подумал я вслух и добавил: – Трава врёт. Трава врёт. Тебе кажется.

Посеменил на месте и пошёл дальше.

Впереди показался дорогой ресторан, перед которым была дорожка в парк.

«Там природа и прохладней. Может, свернуть?» – спросил я у себя, и, будто говоря «да», заиграл цветочный синтезатор. На него наложились среднетемповые гитары и дальше фулбэнд[7]. Честер пел сдержанно. Сосредоточенно. Самая спокойная песня в альбоме. Название на русский переводится как «Побег». Название говорящее. Точнее не описать, чем занимался Лёнька после больницы.

Когда кончался куплет, я зашёл в чёрные ворота парка, а между Честером и Шинодой началась перекличка:

Честер: Now I find myself in question. (Теперь я чувствую себя проблемой.)

Шинода: They point the finger at me again. (Все опять показывают на меня пальцем.)

Честер: Guilty by association. (Виновен за компанию.)

Шинода: You point the finger at me again. (Ты опять показываешь на меня пальцем.)

Честер не выдержал и психанул припевом. Не сказать, что сильно эмоционально, но пронзительно. Со знанием дела. Явно испытав то, о чём пел. Как можно не поверить в его искренний «I wanna run away?»[8] Тем более сейчас, ведь с Лёнькой всё так и случилось, как в песне. Он, будучи гордым человеком, жестоко страдал от перенесённого унижения. Ему казалось, как он сам мне однажды признался, что все видят в нём теперь только «вафлю, обсоса и минетчика». Его угнетало это. Лёнька пытался сопротивляться, но в итоге выбрал самый лёгкий путь решения проблемы. Он сбежал, порвав по возможности все старые связи. Взамен же нашёл себе новых друзей, теперь не по адресной принадлежности, а по гнилым интересам.