Я судорожно думал, как ещё возразить.

– А как попасть в эту пристройку? Там же дверь железная.

– Через неё и попадём.

– А как ты откроешь её? Взломаешь, что ли? Или взорвёшь?

Лёнька победно вытащил из кармана массивный ключ.

– Откуда у тебя? – спросил я.

– На той неделе трудовик отправил меня туда за клещами и рубанком. Ключ, понятно, дал, а я случайно забыл вернуть его… – Лёнька кашлянул. – Вечером сделал дубликат и на следующий день отдал ему ключ в целости и сохранности. Он и забыл о нём уже сто раз. Сам знаешь, он по утрам похмельный. Не дрейфь, Серёг, всё будет эпик. Соглашайся! Лёгкие деньги.

В очередной раз Лёнька был хорош, но я всё равно не хотел ввязываться. Идея мне не нравилась.

– Не знаю даже. Мама хочет, чтобы я в Москву поступал. Если нас поймают, будут проблемы, – не унимался я.

– Трусишка! – презрительно сказал Лёнька.

Это было обидно.

– Хорошо. Я в деле.

– Точно?

– Точно.

– То есть ты со мной?

– С тобой!

– Эпик!

Мы сделали это вечером в один из будних дней. Мне было страшно, но я вовсе не чувствовал стыда, тогда ведь никто ни за чем не следил и не было вообще разницы между добром и злом. Обыденность девяностых и начала нулевых состояла в том, что, если бы украли не мы, подсуетился бы кто-нибудь другой. Это было в порядке вещей, поэтому Лёнька без лишних терзаний взял заботы на себя – меня поставил на шухер, а сам провернул остальное. Открыл дверь и в три захода вытащил шесть фанерных ящиков, заполненных смесителями, прокладками и ветошью. Мы избавились от ненужного, а латунь, разложив по пакетам, спрятали за трубами около магазина «Стекляшка». Купили по пачке сушёных бананов и разошлись по домам.

На следующий день после школы мы попёрлись на барахолку. Она находилась около рынка «Факел» – на пустыре, покрытом щебёнкой и тряпками, на которых были разложены бюсты вождей, шерстяные носки и кипятильники. Но если пройти дальше, начинались гаражи, где размещались пункты приёма всего на свете: от макулатуры до железного лома. Цветной металл там тоже можно было сдать. Его принимал лысый мужик в трениках Abibas, а вокруг него ошивались сумасшедшие бабки, деклассированный элемент и мужичьё со всяким хламом. На их фоне мы, школьники, выглядели неуместно, но нашему визиту там никто не удивился. Лысый просто заплатил нам половину от причитающейся суммы, и мы тут же ушли, удивлённые, что получили так много. Помню, моей доли хватило бы на кеды Converse, о которых я мечтал тогда, но всё сложилось иначе.

Я наступил на шнурок и, сделав три шага, впечатался в стену, слегка ударившись лбом. Потерев его, поморщился, но обошлось без увечий и синяков. Сверху доносился гул машин, и я, подняв голову, увидел потолок. Потрогал уши и понял, что вылетели наушники. Они, пропущенные под майкой, болтались на воротнике. Я вставил их обратно. Шинода зачитывал, Честер надрывался, a With You заканчивалась, как и переход. Затуманенным взглядом я посмотрел направо в сторону улицы: там были дневной свет, ступеньки и за ними – тротуар Ленинского проспекта. Я сел на корточки и погладил свои чёрно-белые «Конвёрсы», о которых так мечтал в школе. Завязав шнурки, встал и неспешно стал подниматься по лестнице.

К середине лестницы появилась одышка. Солнце слепило глаза. Я прищурился и приложил ладонь козырьком ко лбу. Остановился и подумал, что травка, конечно, хорошо, но, когда её много, она размазывает, как сила тяжести на Юпитере. От этого затряслись колени. Голову клонило вниз, но я, превозмогая себя, сделал шаг вперёд под незатейливый синтезатор, похожий на шуршание. Оно сменилось Шинодой на фоне глухих гитар, а я оказался на Ленинском проспекте. Налево парк, прямо тротуар. Я выбрал второе, и тут же в полную мощь зазвучали гитары, но как-то вяло. Резкости добавляли скретчи. Вдруг всё успокоилось, и начал Честер. Под его безбурный вокал я медленно пошёл вдоль паркового забора. Думал о Лёньке и о том вечере после латуни. «Ёбаный цветмет», – прошептал я, но опять ворвался Шинода и под металлический лязг зачитал:

Меня потрясли эти строчки. Поразили своим пророческим смыслом. Так всё и было, когда мы отмечали продажу латуни. Лёнька настоял, что нужно пропить первый заработок. «Такова традиция. Хрен с ней, с этой майкой», – сказал он, а я и не спорил. Как бы я объяснил маме появление новеньких кед? Вместо них мы купили бутылку портвейна «Три топора», баклажку «Лакинского пива», две пачки чипсов и палку «золотой» салями с викингом. Отнесли всё это к пруду за Политехом и устроили небольшой пикник. Ближе к вечеру пошли в сторону дома, захватив в ларьке бутылочного пива. Сели на детской площадке и начали пить из стаканчиков, обсуждая планы на будущее. Идей было громадьё.

Когда начало темнеть, к нам подошли общажные пацаны Карлуха Шнобель и Юпи. Оба старше нас лет на пять, с мерзкими рожами будущих алкашей и животными повадками: пить, есть, срать и курить сигаретки. Я презирал их и боялся, но Лёнька, весёлый от выпитого, предложил им присоединиться к нам. Они, конечно, не отказались, и мы продолжили бухать вчетвером. Вскоре алкоголь кончился, и Лёнька, сунув мне денег, попросил сбегать в ларёк за добавкой. Я шепнул ему, что лучше пойти домой, а то общажные нас обворуют, но он ответил: «Не дрейфь. Всё под контролем». Возражать было бессмысленно. Я взял четыре баклажки «Ярпива» и к ним три пачки жёлтого полосатика. Когда вернулся, все поджидали меня, куря сигареты. Даже Лёнька, который раньше был их противником.

– За Лёньку! – сказал Карлуха и, шмыгнув носом, пшикнул баклажку.

Он постоянно шмыгал своим длинным шнобелем, что-то вынюхивая, и вертел головой, что-то высматривая. Костлявый и с глазами мопса, безжалостными и слегка выпученными. Настоящий урод из Кунсткамеры.

– За Лёньку! – повторил Юпи и присосался ко второй баклажке.

Он выглядел менее примечательно: увалень в берцах и камуфляжной кепке. Свою кличку он получил, потому что ел порошки Yupi сухими.

– И за тебя. Не знаю, как тебя зовут. – Карлуха посмотрел на меня и шмыгнул.

– Сергей.

– За тебя, Серёга. Откуда бабки, пацаны?

– Цветмет сдали на барахолке, – ответил Лёнька.

– Откуда у вас? – заинтересовался Юпи.

Пауза.

– У меня сад около детской больницы. Там бочка алюминиевая продырявилась, – уверенно сказал Лёнька.

– А ещё есть?

– Не-а.

Карлуха сказал, что лично проверит, и шмыгнул.

– Проверяй, пожалуйста. Там ничего нет. – Лёнька протянул руку за баклажкой. – Можно пива?

Юпи отдал ему и, ухмыльнувшись, сказал:

– Раз нет, то и волноваться нечего. Посмотрим и свалим. А если что-то найдём, то станет нашим. Да?

Лёнька молча глотнул пива. Я стоял потупив глаза.

– Чего молчите, школота? Бочки есть ещё? Только без ля-ля-фы. Я чую её за три километра.

– Нет, – ответил Лёнька, передав баклажку мне, – она же одна была. Говорю же, продырявилась. Бабушка выкинуть её хотела, а я себе выпросил. Типа на карманные расходы.

– Так уж и быть, на первый раз поверим, – сказал Карлуха и, шмыгнув, резко спросил: – А бабок у вас много ещё осталось?

– Бабок совсем нет. Кончились. Мы же пива и жёлтого полосатика купили. – Лёнька обвёл рукой лавку, заставленную бутылками. – Это всё на последние деньги. Даже мелочи нет. Докежь, Серёг!

Я молча кивнул и глотнул из баклажки.

– Пиздите! А если найду? – крикнул Юпи. – Я видел, как ты ему деньги совал. Трепло позорное!

– Успокойся! Не дави! Если захотят, сами поделятся. Правильно я говорю, пацаны? – вмешался Карлуха, изображая доброго полицейского.