Люда растеряно смотрела на ключи и бумаги, вертела между пальцами брелок в форме маленького футбольного мяча.

— Мне… мне не нужна машина.

— Напрасно ты так говоришь, — мягко сказала женщина. — Если тебе действительно не нужна машина, можешь ее продать. Она твоя. Делай с ней что хочешь.

— Я не смогу… не смогу в ней ездить. — Она заплакала. Слезы, большие и прозрачные, выкатывались из глаз, ползли по щекам и падали на шею.

Елена Михайловна обняла ее, вздохнула… И вдруг по ее спине побежали мурашки. Девушка была в положении. Неужели Матвей оставил после себя ребенка?!

Женщина судорожно полезла в сумочку, достала визитку и какую-то древнюю сувенирную ручку с полустершейся надписью. Ручка, к счастью, писала. Елена Михайловна написала с обратной стороны визитки то, что она никогда и никому не сообщала: домашний телефон и домашний адрес. И вложила в ладонь Людочки.

— Люда, обещай мне одну вещь. Во имя Матвея. Пожалуйста. — Она взяла девушку за руку и сжала тонкое запястье. Срок еще маленький, всякое может случиться, лучше не торопить события. Вот месяца через два можно будет поговорить. — Обещаешь? Позвонишь?

Люда кивнула.

— Люда, я хочу чтобы ты знала, мой дом всегда для тебя открыт. Ты — член нашей семьи несмотря на то, что вы не успели с Матвеем оформить отношения.

— Мы даже не собирались… — Людочка снова заплакала.

— Обещай, что позвонишь мне. А если не сможешь позвонить, то через два месяца дай о себе знать. Любым способом. Почта, телефон, телеграф. Только голубей не присылай, они к нам не долетят, замерзнут на лету.

Людочка улыбнулась и кивнула сквозь слезы.

— А что мне сообщить вам, Елена Михайловна?

— Все, что захочешь. Любые новости. Я уверена, что через два месяца тебе захочется поговорить со мной. — Она заставила себя замолчать. Обнадеживать раньше времени не стоит никого — ни себя, ни ее.

Людочка смотрела на нее, вытирая слезы свободной рукой.

— Успокоилась? Ну вот и хорошо, — Елена Михайловна улыбнулась, наклонилась и поцеловала девушку в холодную соленую щеку. — А теперь я побегу, мне пора в аэропорт.

Елена Михайловна уже пошла прочь от дома, обернулась, чтобы в последний раз посмотреть на девушку. Будущую мать ее внуков. И вдруг взгляд Елены Михайловны упал на переднее стекло автомобиля. Черная присоска навигатора. Конечно! Вот что пытался ей подсказать ее затуманенный разум.

Елена Михайловна вернулась и рывком открыла машину, включила навигатор, и открыла историю. История была пустой. Совсем. Как будто Матвей и не ездил никуда. И даже последние загруженные карты были удалены. Она хорошо постаралась, эта тварь! Елена Михайловна от отчаяния хлопнула дверью.

— Извини, я хотела узнать, куда Матвей ездил в последний день, — сказала Елена Михайловна в ответ на недоумевающий взгляд Людочки.

— Вроде бы в лес, — неуверенно ответила та.

— А с кем?

— По-моему, один. Говорил, хочет присмотреть место для фотосессии. Он иногда ездил на разведку на природу, никого с собой не брал… — и Людочка снова заплакала.

— Все будет хорошо, — тихо прошептала Елена Михайловна, подошла к девушке, порывисто обняла ее и пошла прочь, уже больше не оглядываясь.

Каждый человек рано или поздно оказывается перед вопросом: как жить дальше? Иногда он знает, что вопрос еще не созрел, но чувствует его, как чувствуют назревающий нарыв и начинают поиск ответа заранее. Иногда вопрос возникает неожиданно, когда что-то ломается — внутри ли человека, снаружи — неважно. Но внезапность вопроса не отменяет необходимость срочного ответа. А некоторые, вроде меня, живут с этим вопросом постоянно и каждый день, за редким исключением, ищут на него ответ. И каждый новый ответ никак не связан с предыдущим и может заставить бросить все и бежать на край света. Потому что это не риторический вопрос. Такие вопросы не бывают риторическими.

Я снова не знала, что делать дальше. «Жизнь — вечное движение», — говорила мне мама. Я привыкла к переменам, я не боялась их. Но мое воображение и мой трезвый ум изменили мне. Или, может быть, их у меня было меньше, чем сил. То есть силы жить еще остались, а вот разум отказывался искать путь к спасению.

Я сидела на Гоголевском бульваре и смотрела на смешных лягушко-львов у основания памятника, очевидно, Гоголю. Два часа назад я нашла свое имя в списке студентов, зачисленных на первый курс Медицинской Академии. Полтора часа назад я узнала, что мне положена комната в общежитии. И что в общежитии нельзя жить с собаками. Час назад я смотрела в глаза декану и объясняла, что собаки бывают разными. Что у меня нет ни родителей, ни родственников, никого, кроме собаки. Он говорил, что если сделает исключение для меня, то потом в каждой комнате будет по хомячку, попугаю или амурскому тигру.

— Амурские тигры занесены в Красную книгу, — сказала я. — Во всем мире живет примерно шесть сотен особей этого вида. Поэтому едва ли какой-то студент сможет обзавестись амурским тигром. Даже если очень захочет. — Я посмотрела в его непроницаемые стальные глаза и добавила. — С поиском хомячка, конечно же, подобных проблем не возникнет. Так что вы правы. Наверное, я должна извиниться, что отняла ваше время и пойти забрать документы.

— Подожди, — нахмурился он. — Что значит — забрать документы? Ты же поступила. У нас безумный конкурс, у тебя лучший балл.

— У меня никого нет, — повторила я. — Я могу или жить в общежитии, учиться и подрабатывать в ночное время санитаркой, чтобы прокормить себя и свою собаку. Или работать на полный день кем-то более оплачиваемым, чем санитарка, чтобы оплачивать квартиру и кормить себя и свою собаку. И не учиться на дневном отделении.

— А третий вариант? — спросил он. — Всегда есть третий вариант.

— Я не знаю. Если вы его предложите, я обязательно им воспользуюсь.

Он нахмурился. Открыл блокнот в пухлой черной обложке, полистал, бездумно глядя на страницы. Захлопнул. Помотал головой. Пожал плечами.

— Нет, у меня тоже нет третьего варианта.

— Вот видите. — Я поднялась.

— Сядь! — сказал он. — Что это хоть за собака такая расчудесная? Росли вместе или что?

— Я нашла ее в лесу, случайно. Первого января. Привязанной к дереву. Пасть у нее была перевязана скотчем, чтобы она не лаяла. Она была в коме и обмороженная.

— Так, — сказал он. — Делаем так. Никакие документы ты, конечно же, не забираешь. Я давно не встречал девушек, которые знают, сколько на земле амурских тигров и способны отвязывать в лесу обмороженных собак. Не страшно было?

— Да, количество амурских тигров меня испугало. Это очень мало. Достаточно эпидемии или кишечной инфекции, чтобы численность сократилась вдвое. И тогда их будет всего триста. А триста особей — это уже почти не поддающийся восстановлению в дикой природе вид.

— Ого, — сказал декан. — А почему ты не пошла на биофак?

— Простите? На био что?

— Биологический факультет МГУ.

— Потому что людей спасать для меня важнее.

Он покивал головой и спросил с нескрываемым ехидством:

— Почему? Людей ведь намного больше, чем амурских тигров.

— Потому что внутри каждого человека — мир. А что творится в голове амурского тигра — я не знаю. Возможно, если бы я была амурским тигром, мне было бы важнее спасать тигров, а не людей. Но я пока ближе к людям, чем к тиграм.

Мужчина вздохнул.

— Внутри некоторых такой мир, что лучше бы тебе никогда не знать о такой грязи. Есть миры, которые нужно беспощадно уничтожать, знаешь ли.

Я улыбнулась и поднялась.

— Есть врачи, а есть патологоанатомы. Есть лесники, а есть лесорубы. Каждому свое, правда?

— Не нравится мне твоя логика. Но я не могу понять, где в ней ошибка. Ладно, года через три мы продолжим этот разговор. А пока иди домой и готовься к учебе и переезду. За неделю я что-нибудь придумаю. Может, разрешу держать хомячков и собак при условии ночного мытья этажей и сэкономлю на уборщице. А может, устрою военный переворот и отвоюю тебе особняк Перцовой под студенческую берлогу.