— Матвей, тебе больно как от обычного пореза или сильнее?

— Мне вообще кажется, что это не порез.

— А что?

— Сначала будто игла уколола, а теперь как будто там что-то лишнее, холодное, и каждый раз, когда я двигаю рукой, колется.

— Кровь шла?

— Немного. Я перебинтовал руку, потом снял у Люды бинт. Это не заражение крови? — с тревогой вдруг спросил Матвей.

— Ты не мог перебинтовать руку сам в таком месте. Или ты врешь и не перебинтовал, или ты был с кем-то, кто тебе перебинтовал.

Матвей вздохнул, отодвинул стул, сел и бездумно включил чайник, послушал на его глухое шипение, потом так же бездумно выключил.

— Матвей, чей это был нож? Где ты его взял?

Матвей снова вздохнул и посмотрел на нее снизу вверх.

— Мама, я был в лесу. На прогулке. С девушкой. Не с Людой. Нож был ее. Она хотела забрать, я не отдавал, залаяла собака…

— Какая собака? — насторожилась Елена Михайловна.

— Ее собака. Я от неожиданности дернулся и порезался. Все. Девушка перебинтовала мне руку и убрала нож.

Елена Михайловна мысленно поаплодировала. Так, очень хорошо. Еще немного и он расскажет про эту девушку, эту инженерную тварь, все до конца!

— А почему залаяла собака?

— Заяц там мимо пробегал, что ли, или еж.

— Заяц или еж? Они не очень-то похожи между собой, знаешь ли.

— А, вроде бы заяц. Еж к нам раньше пришел на поляну.

Елена Михайловна, внутренне подобравшись, приложила ладонь ко лбу сына. Лоб был совершенно нормальным, не горячим, не ледяным. Значит, жара нет.

— То есть к вам на поляну пришел заяц… Это вы рассвет, что ли встречали на этой поляне? Хотя нет, что я говорю, ты же ночевал дома, я точно знаю…

— А что не так с зайцем, мам?

Женщина улыбнулась про себя. С зайцем все так. И с ежом тоже. Не так с кое-кем другим, но это дело поправимое. Она внутренне потянулась, предчувствуя скорую охоту. Хе-хе, а мышеловка-то не зря пылилась в чулане!

— Зайцы — ночные животные. И ежи тоже. Чтобы они днем вышли к людям… маловероятно. — Она пожала плечами. — Разве что у них там пожар случился, в лесу, а вы сидели очень тихо. Но если ты был с девушкой…

— Мы сидели тихо, — ответил Матвей. — Очень тихо.

— Верится с трудом, если честно. Вообще, странная какая-то история, — Елена Михайловна сделала вид, что на самом деле ее совсем не интересует эта самая «странная» история. — Включи чайник, что ли. Попьем чаю и спать, поздно уже. Да и ты уставший. В конце концов, две женщины за один день — многовато даже для Дон Жуана с опытом. А ты у меня еще маленький. Есть хочешь?

Матвей покраснел. Она ожидала вспышки гнева, ярости, обиды — чего угодно. Это была бы нормальная реакция. Но реакция оказалась ненормальной. Матвей покраснел, да, но не смутился, не обиделся, не закричал, чтобы не лезла не в свое дело.

— Есть не хочу, я поужинал у Люды, — ответил сын. — И я не Дон Жуан. Мы ничего такого в лесу не делали. Просто гуляли и разговаривали.

— И о чем же вы разговаривали?

— О ерунде всякой.

Зашумел возмущенно чайник. Елена Михайловна перехватила его за минуту до закипания, аккуратно залила белую от мелких пузырьков воду в глиняный круглый чайничек с рисунком бамбука на крышечке.

— Знаешь, мне всегда было интересно, что это за ерунда такая. Мы с твоим отцом с самого начала разговаривали о серьезных вещах. О том, как сделать мир лучше. Какую профессию выбрать. Что происходит в стране. Обсуждали новости науки.

— Ну, это же вы с отцом. Вы вне конкуренции, — рассмеялся Матвей. — Вы мой идеал семьи. А у нас и правда ерунда какая-то была. Она рассказывала о своих увлечениях. Ну, ты знаешь, сейчас есть такая субкультура — ролевики. Начитались Толкинена, воображают себя хобитами, эльфами и всеми остальными.

— И кем же воображала себя эта твоя… знакомая? — Елена Михайловна достала две чашки и разлила чай, старательно делая вид, что тоже говорит обо всякой ерунде.

— Эльфом. Говорила, что они древний народ, что они не умеют убивать, а на них охотятся какие-то крайне жестокие охотники. — Матвей тряхнул головой, сделал маленький глоток чая и рассмеялся. — И уверяла, что я тоже охотник. И все потому, что она мне нравится. — Он снова отхлебнул чая и пожал плечами. — То есть нравилась, пока не наговорила этой ерунды про эльфов. Сам не понимаю, что на меня нашло. Ничего особенного в ней нет, скорее страшненькая, чем красивая. — Он помолчал, смакуя чай, потом поднял смеющиеся глаза на Елену Михайловну. — Ну, как тебе наша ерунда?

— Это не ерунда, — сказала женщина, в упор глядя на сына. — Это чистая правда.

Разговор длился почти час, и Елена Михайловна начала терять терпение. Самое ужасное заключалось в том, что Матвей не злился, не обижался, не сердился. Иногда посмеивался, иногда терялся и задумывался. Но злости в нем не было. И с каждой минутой все сильнее в нем проглядывал незнакомец с чужим запахом, выворачивающим женщину наизнанку. Она отодвинула стул и старалась не наклоняться вперед. Видеть, как твой сын, твоя кровь бунтует против тебя же и на глазах превращается в тех, с кем ты сражался всю жизнь, — это было невыносимо. И хуже всего было то, что она ничего, совершенно ничего не могла с этим поделать. Убить сына — эта мысль находилась за пределами даже ее моральных границ, которые были куда шире тех, что приняты в этом мире. В большинстве миров. Но какой же цинизм, какой тонкий расчет!

— Матвей, я последний раз говорю, мне очень важно знать имя этой девушки. И как она выглядела. Для твоего же блага…

— Мама, — отмахнулся Матвей. — Я и так сказал тебе слишком много. Я обещал ничего не говорить тебе и отцу о ней.

— То есть она знала, что мы будем спрашивать?

— Мам, ты меня прости, но я все еще не очень верю в это…

— И напрасно! Тебя не удивило, что я заметила, что ты был не с Людой?

— Наверно, я должен удивиться и завтра непременно удивлюсь. Думаю, мне нужно больше времени, чтобы привыкнуть. И наверное я завтра на свежую голову задам тебе кучу вопросов. Но сейчас я очень хочу спать. А еще у меня неимоверно болит рука. Все сильнее и сильнее. У нее что, у этой самой эльфийки, отравленный стилет?

Женщина покачала головой, собираясь ответить, что оружие охотников не убивает охотников и вдруг замерла. Матвей не был охотником. Во всяком случае тогда, когда порезался стилетом, он был уже не совсем охотником. И чем дальше идет перестройка его организма, тем больше последствий у пореза. И ничего-ничего-ничего нельзя с этим сделать!

— Мам, что с тобой? Ты побледнела… Что, правда отравленный? Но наверное, ты же знаешь, как справиться с этим ядом, если ты действительно охотница. И вообще, современной медицине я верю больше, чем заговоренным клинкам. — Матвей хотел добавить и «древним знаниям», но почему-то замолчал и не добавил. Может быть, потому что именно древние знания спасли ему жизнь. А может быть, потому что скажи он это, и мать смогла бы догадаться, откуда он знаком с Кристиной и вычислить ее…

— И напрасно, — вздохнула Елена Михайловна. — Медицина не увидит в этой ране ничего особенного. Сухожилия не задеты, крови нет, воспаления вокруг раны нет… Пропишут болеутоляющее…

— А ведь идея! Выпью-ка я анальгин.

Женщина безвольно опустила плечи.

— Выпей, но тебе это ничем не поможет.

— Почему, мам?

Матвей присел рядом с ней, обнял ее за плечи.

— Ты чего-то боишься? Первый раз вижу тебя испуганной.

И тогда мать в ней взяла верх над всем остальным. Она кивнула головой и честно ответила:

— Боюсь, что ты не проснешься завтра утром.

— Мам, ну хотя бы ты не говори ерунды! — взмолился Матвей.

— Это не ерунда. — Она тряхнула головой. Сколько, сколько раз за сегодняшний день она говорила эту фразу? И кому — собственному сыну! А ведь они сами решили не рассказывать ему ничего, не посвящать в их вымирающую профессию.

— Мама, если ты так боишься, я могу просто не ложиться спать. Хочешь? Устроимся на диване, сварим кастрюлю кофе, поболтаем, а? Ты расскажешь мне еще одну страшную историю про черные ножи. А утром ты забудешь все свои страхи. И мы будем тихо и спокойно жить дальше. Ну, или не тихо и не спокойно. Но жить будем точно.