— Отправляю бригаду, ждите, — ответила она и отключилась.

Я бросила телефон на стол и посмотрела на Матвея. Он выглядел совсем плохо. Побледнел и начал потеть. Плохая фаза.

— Кажется, это вена, а не артерия, — сказал кто-то тихо рядом со мной. — И мы не стоим по колено в крови.

Я обернулась. Вход опустел. Но рядом со мной стояли три человека. Оказалось, сбежали не все. Они смотрели на меня как-то странно. Видимо, не ожидали от меня такой бури. Но они не видели, как умирают от потери крови, а я видела.

— Вы готовы везти его в больницу? — спросила я. — Везти в лифте, стоять в пробках? Не думаю, что сейчас в городе массовое обрушение потолков и есть случаи более срочные. И у них наверняка не один вертолет.

— Может, хотя бы вынести его отсюда? — спросил один из оставшихся мужчин.

Я посмотрела на потолок и покачала головой. Пусть выносят санитары. Потолок больше не прогнулся. Из-за рухнувшего светильника было темновато, свет проникал только через окна. Надеюсь, врачи прибудут раньше, чем наступят сумерки.

Матвей дышал быстро и неглубоко. Плохо. Я сняла жакет, свернула и засунула импровизированную подушку ему под голову.

Вбежала Настя. И когда я объяснила, что мальчика нужно поить, она как-то очевидно засмущалась.

— Что ты стоишь? — рявкнула я уже на нее. — Давай. У меня руки в крови.

— Но он же без сознания, — прошептала Настя, — в обмороке человек не может глотать…

— Значит, сейчас будет в сознании.

Я все понимала. И даже то, что исправить последствия потом будет очень тяжело, может быть, даже невозможно. Но понимала я и другое — промедление может стоить жизни. Я приподняла голову Матвея одной рукой. Вторую положила ему на шею. Нащупала нужную точку. Нажала. Матвей открыл глаза. Пришлось наклониться, чтобы он увидел меня.

— Скорая уже едет. У тебя травма. Лежи и не шевелись, но тебе нужно пить. Много. Поэтому глотай и не сопротивляйся.

Говоря откровенно, он и не смог бы сопротивляться, но мне нужно было сказать это вслух, чтобы услышали остальные.

— Хорошо.

— А вот разговаривать не нужно. Пей маленькими глотками, но пей.

Настя поила его водой. Вода проливалась, ее руки сначала тряслись, потом она успокоилась и дело пошло получше. И вдруг, в какой-то момент я поняла, что чувствую его. По-настоящему. Что я вижу два внутренних кровотечения, что у него повреждена селезенка, что кость не только раздроблена, но и выбита из плечевого сустава. Что одно ребро сломано. Что сердце справляется плохо и скоро наступит следующая фаза. И что мне нужны лекарства, чтобы оставить его на этом свете. Чувствовать это было так же естественно, как дышать или видеть свет. И в то же время я на несколько секунд выпала из мира. Я не ожидала, что одно из моих шестых чувств проснется так внезапно. Когда я вернулась в мир, я почувствовала дрожание стекол и гул вертолета. Слава праотцам, они успели вовремя. Настя к этому времени успела влить в Матвея чуть больше полулитра соленой воды. Чайными ложками. Что ж, она молодец.

Вошли спасатели: врач и двое мужчин с носилками. Все в голубой форме со светоотражающими нашивками. Врач на ходу натягивал стерильный перчатки, подняв кисти вверх. За ними бежала офис-менеджер. На входе она остановилась, с ужасом глядя на потолок. Мне было не до нее.

— Это вена, — сказала я врачу, снимая руку со лба Матвея и отступая. — Извини, ошиблась.

У врача были правильные глаза — внимательные и умные.

— Как физраствором поить и давящую повязку наложить, так не ошиблась. А как вену с артерией путать… так я и поверил, что спутала.

— Машина бы не успела, нужен был вертолет, — призналась я. — Возможно, разрыв селезенки, вывих плечевого сустава, раздроблена кость… Больше не знаю.

Врач склонился над Матвеем. Быстро осмотрел, дал какой-то знак санитарам. Потом посмотрел на меня.

— Селезенку как определила?

— Видела. Удар пришелся туда.

Он кивнул. Я ушла в коридор. Мне не хотелось видеть и знать, что там происходит. Главное, что врачи успели. Можно успокоиться, дальше не мое дело. Через пару минут санитары уже несли носилки, рядом с носилками шел врач, прижимая кулаком брюшинную аорту. Значит, точно селезенка. Или он просто мне поверил. Я бы тоже себе поверила в такой ситуации, наверное.

— Спасибо, коллега, — сказал он, проходя мимо меня. — Повезло мальчику.

— Удачи, — отозвалась я, провожая взглядом носилки.

Мальчик был без сознания. Это хорошо. Для меня, не для него. Возможно, когда он придет в себя, то ничего не вспомнит. Вообще. И мне не придется снова спасаться бегством.

Она нашла меня на работе. Стояла на улице, напротив выхода, на самом ветру. Мне она напомнила тонкое молодое деревце с мягкой корой и тонкими веточками-веревками. Мимо шли люди, толкали ее, а она не отрывала взгляд от выхода. Глаза оценивают каждого выходящего, губы решительно поджаты, руки глубоко в карманах. Я стояла наверху лестницы и видела ее сквозь стеклянную стену. Мне было смешно. Она была молодая и хорошенькая. Она собиралась сражаться за свое счастье. Счастье, которое никто у нее и не думал отнимать.

Я спустилась на семь ступенек ниже и толкнула дверь. Девушка скользнула по мне взглядом, отвернулась, потом вернулась, прищурилась еще сильнее. Ладно, будем милосердны к человеческим детенышам, — вспомнились мне слова зазнайки Ильма. Я шагнула ей навстречу. Она сжалась, как от удара, напряглась, занервничала и подумала, что нужно взять себя в руки. Потом разозлилась.

Эх, надо же иметь такое невинное лицо, на котором отражаются все мысли, чувства, желания — только смотри. Меня не восхищает эта возможность, но иногда такие лица кажутся очаровательными — как набухшие по весне бутоны первоцветов или робкие, едва зеленые листочки, раздвигающие плотный панцирь почек.

— Привет, — сказала я самым нейтральным голосом, на который была способна. — Ты Люда? Подруга Матвея?

— Да, — выдавила она. Она не ожидала, что я ее узнаю. Конечно, откуда вам знать, на что способны эти эльфы, кроме как танцевать при луне!

— В каком он состоянии? — снова ровным голосом спросила я, хотя эта фраза потребовала немного больше усилий, чем предыдущая.

— Матвей просил тебя зайти к нему… — ее голос дал трещину.

Я вздохнула, отступила на шаг назад и посмотрела на девушку. Нет, с этим решительно нужно что-то делать.

— Послушай, Люда. Я хочу сказать тебе одну вещь.

Девушка подобралась и стала похожа на хищника перед прыжком. Она готова была драться за свое счастье. За то, что она считала своим счастьем. Я поймала ее взгляд и остановила себя. Нет, я не буду заглядывать внутрь ее, хотя и могу. Мне это не нужно.

— Между мной и Матвеем ничего нет. Мне очень жаль, что Матвею так не повезло. Будь на его месте другой человек, я вела бы себя точно так же.

Девушка слушала и не верила. Я читала недоверие в ее руках, сгорбленных плечах, в том, как она перекатывалась с носка на пятку и обратно, хохлилась, сдвигала брови и морщила носик. Она не верила, но очень хотела верить.

— Видишь ли, я собираюсь стать врачом. Я прошла курсы первой помощи в экстремальных условиях. Я знала, что нужно делать, чтобы человек, на которого рухнул потолок, остался жить.

У нее распахнулись глаза.

— Рухнул потолок?

Я кивнула.

— Да, упал потолок, светильник и крепления. Если бы кронштейн упал на пару сантиметров правее, Матвея было бы уже не спасти.

Из серых глаз Людочки потекли слезы. Но морщины разгладились, а губы задрожали, как у любого человека, который плачет на людях и старается этого не делать.

— Здесь холодно, — сказала я. — Пойдем, здесь за углом кафе, ты замерзла.

Она кивнула. Когда мы дошли до кафе, у нее уже начали стучать зубы. Не глядя, я заказала себе кофе с молоком, а ей — с коньяком. И когда его принесли, не спрашивая Люду, я высыпала в ее стакан две ложки сахара и только потом придвинула напиток девушке.