— Боже правый. И где же они заканчиваются?

— Нигде.

— И что же физик думает обо всём этом?

— Она захотела подробностей.

— Дал ли прот ей хоть сколько-нибудь?

— Не-а. Сказал, что испортит ей всё веселье самостоятельного их исследования.

— Возможно, он и не знает некоторых деталей. Быть может, просто выдумывает.

— Он знает достаточно, чтоб путешествовать на сверхсветовой скорости!

— Возможно. Что-то ещё?

— Пожалуй, всё. Они оставили толстую тетрадь с дополнительными вопросами проту на рассмотрение.

Я рассказал ей о моём подозрении, что времени на ответы у него только до 20 сентября. Она с несчастным видом кивнула.

— И что насчёт писем? Прот ничего не говорил о письмах?

— Он с ними покончил. Вернул их мне.

— Он не хочет их?

— Чего бы он от них ни хотел, это одному лишь ему известно. Разумеется, продолжают поступать другие письма. Кое-какие он получает каждый день.

— А где же старые?

— Они в маленьком столике, что вы мне дали для работы.

Она подчёркнуто растянула слово «маленьком».

— Хотите почитать?

— Разве это не будет нелегальным — читать их?

— Нет, если он вам разрешит.

— Думаешь, он это сделает?

— Уже. Я положу их на большой стол в вашем кабинете.

— Все не надо. Просто оставь мне образцовую выборку. Кстати, факультет считает идею с прогулкой в зоопарк вполне привлекательной. Сможешь связаться с тамошними служащими и уведомить их?

— Я знаю кое-кого, кто там работает. Всё, что от вас требуется — уточнить дату.

— Джино! Давно не виделись!

— Всего-то два дня, прот.

— Это долго. Вы можете проделать полпути к некоторым из ГАЛАКТИК за два дня.

— Возможно, ты бы смог.

— Вы бы тоже смогли, если бы сильно захотели. Но вы больше озабочены другими вещами. Фондовым рынком, к примеру.

— Но ты не хочешь поведать нам, как это сделать.

— Только что поведал.

— Угу. Хочешь сказать что-нибудь ещё, пока мы не начали?

— Думаю, некоторые мои друзья по переписке насладятся длительным путешествием.

— И кто же желает отправиться с тобой, к примеру? — мимоходом поинтересовался я.

— Твой юмор всё ещё требует доработки, джин.

— В целом, я имею ввиду.

— Те, кто несчастливы здесь, на ЗЕМЛЕ.

— Это им не очень-то поможет.

Он пожал плечами.

— Итак. Ты допил свой виноградный сок?

— Ага. Удивительная штука. Нет во ВСЕЛЕННОЙ ничего более фиолетового, чем виноградный сок.

— Хорошо. Помнишь этот свисток?

— Конечно. Но в нём нет необходимости, доктор Брюэр.

Переход бы настолько тонок, что я едва заметил небольшое изменение в голосе и манере, особенно с фиолетовыми усами над его верхней губой.

— Роберт?

— Да.

— Как ты себя чувствуешь?

— Не знаю. Странно. Вяло. Не слишком плохо, я считаю.

— Рад это слышать. Скажи, теперь ты можешь выходить, когда бы ни захотел?

— Я всегда мог. Просто… Не мог.

— Понимаю. Сможешь остаться здесь на некоторое время?

— Если вам угодно.

— Хорошо. Как я уже говорил тебе под гипнозом, здесь твоё убежище. Пожалуйста, помни это. Теперь… Есть что-то, о чём ты особенно хотел бы поговорить сегодня? Нечто, беспокоящее тебя прямо сейчас?

— Я потерял мою жену и мою маленькую девочку.

Я был поражён этой простой фразой. Другому человеку подобная фраза давалась бы легче, но у Роберта ушли недели на то, чтобы решиться заговорить о своей семье. Это было глубокой переменой. Какая, должно быть, отвага потребовалась Роберту, чтобы произнести это!

— Мне хотелось бы услышать о них побольше, если ты готов мне рассказать.

Глаза его сделались влажными и туманными. Выглядело это так, будто он хотел задержать на мгновение сладостный момент, прежде чем продолжить. Наконец он сказал:

— У нас было замечательное место в провинции, с огородом и небольшим фруктовым садом. Ни одно из деревьев ещё не приносило фруктов, но они должны были начать через год или два. Мы имели целых пять акров с живой изгородью, и небольшим прудом, и ручьём, и множеством клёнов и берёз. Прот говорил мне, что это напоминает ему КА-ПЭКС, разве что там вряд ли нашлась бы вода. Всё было наполнено жизнью. Птицы и кролики, сурки и несколько золотых рыбок в пруду. У нас были нарциссы, тюльпаны и форзиции. Там было красиво и весной, и осенью. Зимой тоже, когда выпадал снег. Сэлли любила зиму. Мы сделали пару беговых лыж, и Бэкки нравилось накатывать круги по небольшому пруду. Она любила всех птиц и других животных тоже. Она кормила оленей. Дом не был особенно большим, но он принадлежал исключительно нам. Сэлли не могла больше иметь детей, — он остановился на несколько мгновений, вспоминая.

— У нас был большой камин, у Бэкки была своя комната с цветочными обоями и достаточно пространства для всех её вещей. Несколько фотографий, прикреплённых к стене. Рок-звёзды, надо полагать. Никогда особо не разбирался в рок-н-ролле. Кухня… — он внезапно замолчал, челюсть его, кажется, стиснулась. — Кухня…

— Всё хорошо, Роб. Мы можем вернуться к кухне позже.

— Почему мы должны это делать? Вы всё ещё голодны?

— Прот! Где Роберт?

— Он здесь, собирается. Разве не говорил я быть с ним более мягким?

— Послушай-ка, мой инопланетный друг. Я знаю, что делаю. Роберт добился значительного прогресса, пока тебя не было. Дай ему шанс.

Он пожал плечами.

— Только не давите слишком сильно, док. Он пляшет так быстро, как может.

— Ты собираешься дать ему вернуться или нет?

— Просто дайте ему минуту или две. Он пытался всё забыть в течение длительного времени. Ему сложно теперь выложить всё по первому требованию.

— Я ничего не требовал.

— Мы можем пока поговорить о чём-то другом?

У меня ушло некоторое время, чтобы понять, что Роберт вернулся.

— О чём тебе будет приятно поговорить со мной, Роб?

— Не знаю, что сказать.

— Давай вернёмся немного назад. Не хочешь рассказать мне о своём детстве? В прошлый раз мы остановились, когда тебе было двенадцать, я полагаю.

— Двенадцать. Я был в седьмом классе.

— Тебе нравилась школа?

— Мне ненавистно это признавать, но я её любил.

— Почему тебе это ненавистно?

— Все должны ненавидеть школу. Но мне там нравилось. Я помню седьмой класс потому, что это был первый год, когда мы начали ходить в разные кабинеты для каждого предмета.

— Какие предметы были твоими любимыми?

— Общая наука. Биология. Позади нашего дома было поле и лес, и я привык ходить там, и пытался определить всевозможные деревья и прочее. Это было здорово.

— Ты делал это с другом? Или с одной из своих сестёр?

— Нет, я обычно ходил один.

— Тебе нравилось быть самому по себе?

— Не имел ничего против. Но и друзья у меня тоже были. Мы играли в баскетбол и бездельничали вместе. Курили сигареты в домике на дереве. Но никого из них не заботило моё поле или лес. Так что я, как правило, ходил туда один. До сих пор могу вспомнить, как пахнут деревья в жаркий день или земля после дождя. Ночные сверчки. Иногда я видел оленей, рано утром и на закате. Я наблюдал за ними и узнал, где они спят. Они не знали, что я наблюдаю за ними. Иногда я ходил туда по вечерам и ждал, пока они проснутся, затем смотрел, куда они пойдут.

— Что насчёт Сэлли. Ты тогда знал её?

— Да. С самого первого класса.

— Что ты о ней думал?

— Думал, что она самая красивая девочка в школе. Волосы её были как солнце.

— Ты много с ней общался?

— Нет. Я хотел, но был слишком застенчив. В любом случае, на меня она особо внимания не обращала. Она была чирлидершей и всё такое.

— Когда она стала впервые обращать на тебя внимание?

— Когда мы были в юниорах. Я был в команде по реслингу. Она начала приходить на матчи. Я не мог понять, зачем она это делала, но я очень старался произвести на неё впечатление.

— Получалось?