— Чтобы какая-то сука ленилась, когда приказывают… Пусть поднимет и несет!

— Да не может она. Пусть она, пане, посидит. А я потом вернусь и принесу.

— А твой мешок кто понесет? Может, я? И не рассуждай, смерд, а то живо заработаешь.

— Так ведь она ж брюхатая.

— Гм, мало ли кто брюхатый. Выходит, брюхатым можно не работать? Молчи, свинья, три дня будешь на этой работе!

— Пане…

— Что пане, свинья ты подлая!

— Нельзя так, пане, и заставлять таких работать нельзя, у ней же живот.

— Мало ли у кого живот.

— У пана несомненно живот другого происхождения, чем у нее. Ну так и радуйтесь этому. Это вы можете жир копить, а мы животом берем, — разозлился мужик.

— Молчи, быдло! Вольно вам плодить своих головастиков. На эту прорву, к счастью, не дают хлеба. Ишь ты, сами с голоду дохнут, а детей больше, чем у благородных.

Старая крестьянка в стороне с суровым и жестким лицом спокойно, но твердо процедила:

— Господь знает, что делает, когда поручает много своих душ бедным людям. Пусть даже кто и умрет, зато остальные вырастут людьми.

— Молчи, Пелагея.

— Я не боюсь, пан. Мое племя во всех лесах сидит. Оно из вас, пане, в случае чего… А я уж стара.

— Это мы еще посмотрим. Придется тебе поплатиться. А вы чего стоите? — напустился он на людей. — Неси, сука!

— Она не понесет, — спокойно ответил мужчина, — она не может.

— Ах, так, — завопил управляющий, — так вот же вам!

Он ударил мужчину по лицу, потом ударил и бабу, стараясь попасть в живот. Она охнула и села на землю.

В ту же минуту страшной силы удар плети со свинцовым наконечником пришелся ему по лопаткам, обвил плечи и ударил в живот. Он ойкнул, обернулся и увидел красивого парня, сидящего на вороной с подпалинами кобылке. Тот держал в руке здоровенную плеть.

— Ты чего людей бьешь? — разъяренно спросил парень.

— Холопов, — поправил управляющий, видя на парне богатый и красивый дорожный костюм. Парень еще раз вытянул его плетью. У управляющего налились кровью глаза, он схватился за ружье, но не успел снять его с плеча.

Парень быстрее молнии схватил ружье за ремень. Другою рукой он взял управляющего за грудь, поднял его, сорвал ружье и отбросил на несколько шагов. Управляющий не удержался на ногах и упал в пыль.

— Ты что же это людей бьешь? — повторил парень.

Управляющий понял, наконец, что попал не на пана, встал и начал визгливо кричать:

— Собака! Бандит! Тебя повесят!

— Но, но, — угрожающе сказал парень, его красивое лицо искривилось, губы сжались, а глаза округлились.

— Бандит!

— Ах, так! — и парень погнался за черной жирной фигуркой по пашне, вздымая пыль. Он догнал толстяка и начал пороть его плеткой по жирному заду. Тот вопил, плакал, а крестьяне стояли безмолвно, глядя на этого странного человека. Управляющий, все еще опасаясь, что парень опять нагонит его, и радуясь, что дешево отделался (бандиты обычно убивали в таких случаях), мелкой рысцой выбрался на бугор и только тогда завопил: «Караул!» — тонким визгливым голосом.

Ян подъехал к людям. Они стояли понурившись, не глядя на него. Когда Ян увидел их худые лица и лохмотья, ему стало стыдно за свою богатую одежду. Он наклонился к ним и спросил:

— Вы что ж молчите? Он дерется, бьет людей, а вы…

— Что ж делать, — ответила за всех Пелагея, — никто не хочет остаться без куска хлеба и умереть с голоду.

— А вы кто такие?

— Батраки мы, — угрюмо ответил мужчина и закашлялся.

— Так чего же он вас бьет?

— Мы приписные.

— А это еще что такое?

— Ну, крепостные, что ли.

— Что, что? Понимаешь, что ты сказал? Ведь крепостное право было предложено отменить десять лет назад.

— Предложено-то предложено, а мы как были крепостные, так и есть, только название другое.

— Да этого быть не может, — возмутился Ян.

— Пане, по-видимому, иностранец и не может знать всего. Что делать. Нас по-прежнему могут искалечить и убить. У нас ничего нет, и мы зависимы от них в каждом куске хлеба. Вот что. А вы говорите — не может быть. Если б не моя грудь, я бы пошел в отряд к бандитам и показал бы им кузькину мать.

— Боже ты мой! Что ж это такое, — рука Яна лихорадочно шарила в кармане, но мужчина предупредил его:

— Спасибо, пане. Мы не возьмем у вас денег. Спасибо за то, что проучили этого прохвоста. Только… Пане, вы случайно не бандит?

— А почему вы так думаете?

— Эх, пан, — ответил со вздохом мужчина. — В наше время одни бандиты, дай им Бог здоровья, заступаются за честных людей. Остальные все против нас. Наши феодалы, наши дворяне дерут с нас три шкуры, наши попы дерут десятину, войска забирают остальное. А еще остается чинш, подати. Мы работаем пять дней в неделю на пана. И все против нас, одни фабричные с мануфактур с нами, но их мало. А те, кто строят заводы, тоже дерут с нас. А которые кончили школу, кому посчастливилось стать ученым паном, — тоже забыли, что учились они на наши медные деньги. (Яна как будто хлестали по лицу, и он стал красен как рак.) Одни бандиты заступаются. А я думал, что вы бандит. Вы хорошо одеты, вы зовете нас на вы, вы не боитесь отхлестать плетью управляющего. Если бы…

— Что если бы…

— Если бы вы были бандитом, то оставили бы нам записку, чтобы он нас не трогал…

— А вы сами чего смотрите? Мне со стороны и то смотреть тошно, а каково вам?

— Эх, пан, будет и наше время. Когда-нибудь сквитаемся, — сказала холодно Пелагея. — Наш Франтишак только на язык горяч. Вот уж им мои хлопцы покажут, да и мы подможем в случае чего потрясти их как следует. А теперь, хоть вы и не бандит, оставили бы нам записку, а то он нас со свету сживет.

— Ладно, — сказал Ян, хотя сам сильно удивлялся, что попал в такую авантюру.

— Так вы напишите да тикайте, а то он приведет гайдуков с поля. И ружье не бросайте, а то он вас подстрелит.

— Хорошо. А вы чьи же такие?

— Графов Замойских.

— Что?

Ян не поверил своим ушам. Что такое? Эти ободранные люди были батраками отца его невесты. Что же это? Ему вспомнилась сияющая огнем зала, великолепный дворец, парк, разодетые в ливреи слуги. Это значит… значит… это значит, что эти деньги собраны с бедных людей. Ему вспомнилось нежное лицо Нисы. Неужели за белизну этого лица сжигали кожу на солнце вот эти женщины? Неужто ее белое платье снято с них? Прежде он не задумывался, откуда берутся деньги. Он привык думать, что деньги, которые ему доставались без грабежа таких вот несчастных, так же достаются и другим.

Ян едва не упал с седла и так побледнел, что мужчина участливо спросил, не принести ли ему воды.

— Нет, нет, — ответил Ян и выпрямился. — Спасибо. Мне уже лучше.

Перед его глазами встало светлое лицо Нисы. Она наивна, она чиста, как ребенок. Вернуться через месяц, взять ее, увезти из этого болота, где на каждом перстне мозг и кровь крепостных… да, крепостных. Это жутко. Что же делать, что делать? Увезти и честно существовать за собственные труды.

Пока Ян думал, на бугре показались четверо здоровых парней с плетями и дубинами в руках. Впереди бежал, хрипло выкрикивая ругательства, черный управляющий. Они быстро спускались с бугра. Ян легко ускакал бы от них, но мысль, что он не дал людям расписки, удержала его на месте.

А те, уже примирившись с мыслью, что их «сживут со света», с тревогой смотрели на него.

Пелагея крикнула, наконец:

— Бегите скорее, пан! Они покалечат в драке и вас, и нас.

Тогда Ян понял, что надо делать, и двинулся им навстречу. Те, удивленные нежданным поворотом дела, остановились и глядели издалека. А Ян, приложив руку ко рту, крикнул:

— Эй, вы там! Я вам говорю честно: если вы хоть пальцем тронете этих людей впредь, так будете иметь дело с нами. Каждому из вас, кто бы он ни был, обеспечен нож. Поняли, сволочи?

Гайдуки стояли смирно, и только управляющий, ругаясь, подталкивал их вперед. Наконец один туповатый парень с бычьей шеей послушался его и кинул в Яна свою тяжелую дубину. Умная Струнка отскочила, и дубина взрыла пыль на том месте, где она стояла.