— Ломоносов соврал! И я… Я тоже сказала неправду! Я не имела это в виду, Ломоносов абсолютно меня запутал… — она громко сглотнула и, всплеснув руками, нахмурилась. — Он запутал меня, потому что я говорила не это… Нет, я это сказала, но хотела ведь сказать другое! Я не хотела говорить, что отравила вас!

— Какая разница, что вы сказали? — строго произнёс я. — Главное — то, что вы сделали! Нет, я передумал! Я не могу вас простить! Из-за вас пострадала невинная девушка!

— Нет-нет-нет, вы не правы, я заслуживаю прощения, я заслуживаю вашей любви. Просто вы этого так и не поняли, — пробормотала Лысая. — Вы меня не замечали… Нет! Вы меня игнорировали! А я ведь достойна! Достойна! Разве я хуже вашей сестры⁈ Надо было сперва отравить её… — она вдруг замолкла, уставилась на меня мутным взглядом и прошептала: — Что-то не то… Почему вы здесь? Почему я говорю это? Вы не должны быть тут… Вы со мной не разговариваете вне работы… — действие Замешательства заканчивалось, её взгляд постепенно прояснялся, поэтому я резко развернулся и пустился наутёк. Мне вслед донеслось разъярённое: — Ломоносов!

На следующей развилке я повторил тот же трюк — притвориться предметом интерьера, ударить Замешательством и отыграть возмущённого Виктора Викторовича. Идея моя была проста — настолько запутать Лысую, чтобы она потеряла границу между реальностью и своим воспалённым воображением. Она была сильным магом, так что главное — не давать ей и минуты передышки и выводить её на сильные эмоции, постоянно давить на больные точки. Всё это продолжалось минут пятнадцать, несколько раз из аудитории выходили преподаватели и просили нас быть потише, но осекались на полуслове, когда видели, кто поднял шум. Спектакль пора было заканчивать — эффект Замешательства стремительно слабел. Неудивительно — если к магу раз за разом применять одно и то же заклинание, то у него усиливается сопротивляемость к этому виду магии.

Позади раздалось почти привычное и наполненное бешенством:

— Ломоносов!

Я припустил к правому крылу Академии, сбежал с лестницы и нагло ворвался в ректорат. Виктор Викторович и четыре незнакомых мне преподавателя что-то обсуждали. Они повернулись, отложив документы, и удивлённо посмотрели на меня, но мне не пришлось ничего объяснять — в помещение ворвалась Лысая. Несколько долгих секунд она растерянно переводила взгляд с меня на директора и обратно, а потом выпалила:

— Он забрал ваше противоядие! Я хотела отдать его вам сразу после того, как отравила, но… — она захлебнулась воздухом и закашлялась. По её лицу проскользнуло сомнение. Где-то в глубине души она понимала, что озвучивает то, о чём следовало бы молчать, но Замешательство развязало ей язык. — Я сделала всё это только потому, что люблю вас! Тот взрыв… Он должен был нас сблизить, вы бы, наконец, поняли, что внешность — не главное. Вы бы поняли, что я буду любить вас любым! Я…

Лысая в ужасе захлопнула рот и для верности закрыла его ладонями — моё заклинание полностью развеялось, ей вернулся разум, и она осознала, что натворила.

— О чём вы говорите? — спросил Виктор Викторович и поднялся, тяжело опираясь о стол. — Вы меня отравили? Вы взорвали мою машину?

— А ещё сдала вашу сестру Психотроникам, — наябедничал я, незаметно спрятав флакончик с противоядием в карман. — Кстати, яд, если вам интересно, называется «Дыхание смерти».

И директор, и четыре преподавателя заметно побледнели.

— Вызовите полицию, — велел директор мужчине, который сидел справа от него.

— Это ложь! — закричала Лысая. — Он заставил меня это сказать! Околдовал! Это всё ложь!

— Первокурсник околдовал романовца с бриллиантовым клыком? — язвительно усмехнулся кто-то из преподавателей.

Внезапно Лысая атаковала — швырнула в меня здоровенный смерч, а потом напала на своих коллег. Я с трудом увернулся и перекатился за большое кожаное кресло — смерч разорвал его за пару секунд, но не остановился и даже не уменьшился, а продолжил меня преследовать. Прыгнув за стол, на котором стоял огромный плазменный телевизор, я просканировал вихрь — и обнаружил в нём привязку по ауре. Самонаводящаяся атака. Неприятно и очень даже смертельно, ведь человек когда-нибудь устанет убегать, а вот смерч догонять — нет. Но в прошлой жизни я сталкивался с такими заклинаниями, поэтому знал небольшой фокус, чтобы их обмануть.

Я схватил со стола канцелярский нож, глубоко разрезал ладонь и, пока смерч кромсал телевизор, щедро полил кровью кожаный диванчик. На кровь я накинул слепок со своей собственной ауры. В следующее мгновение смерч врезался в диван, разбил его на мелкие кусочки и… исчез. Получилось.

Зазвенело разбитое стекло — пока я сражался со смерчем, за моей спиной разгорелась настоящая битва. Лысая билась как загнанный в угол зверь. Она уже вырубила четырёх преподавателей и дралась один на один с директором. Сильнейшие воздушные потоки сметали всё на своём пути, под потолком сверкали молнии. Две стихии — воздух и огонь — сошлись в смертельном бою. Лысая не щадила своего возлюбленного — воздушные лезвия изрезали тело и лицо Виктора Викторовича, паркет у его ног покраснел от крови. На секунду я подумал, что он проиграет, но потом осознал — директор сражается вполовину силы. Щадит Лысую? Не хочет её убивать?

Но ей не нужна была пощада — она жаждала смерти, и неважно, своей или чужой. Её атаки становились всё сильнее, страшнее и смертоноснее, и очень скоро до Виктора Викторовича дошло, что Лысая не сдастся. Громыхнул гром, вокруг директора вспыхнули молнии — но в этот раз не погасли. Они загорелись ярче и замигали, словно лампа накаливания. В воздухе запахло озоном. Ни одно заклинание больше не достигло Виктора Викторовича — стена из молний останавливала любые атаки. А потом он просто взмахнул рукой, и в Лысую ударила огромная молния. От яркой вспышки я на секунду ослеп. Прогремел взрыв, и Лысая рухнула на пол как подкошенная.

Я стянул с себя футболку, перемотал её раненую ладонь и криво усмехнулся:

— И нет истории печальнее на свете, чем о Ромео и Джульетте…

— Не паясничай, — прервал меня директор. — Как ты узнал, что в этом замешана Алина Юрьевна?

— Неважно — как, — я улыбнулся. — А важно — что ещё я узнал.

— И что же ещё ты узнал? — ледяным голосом поинтересовался он.

— Что вы фактически обменяли студентку Академии на свою сестру. Отдали Психотроникам на опыты, как лабораторную крысу. Воспользовались тем, что официально у неё нет близких родственников, — я с намёком выделил слово «официально». — Но даже не знаю, что сказал бы её высокопоставленный отец, если бы узнал, что всё это вы сделали не по призванию своей бюрократической души, а…

— Что ты хочешь?

— Неважно, что хочу я. Важно — что хотите вы.

— Ломоносов, ты издеваешься? — директор вздохнул, опустился на чудом уцелевший стул и набросил медицинский Стазис на своих коллег, которые валялись без сознания. — Выкладывай.

— В комнате Алины Юрьевной вы найдёте все доказательства. В том числе тюбик с отравленной губной помадой, — я скрестил руки на груди. Виктор Викторович заметно напрягся при упоминании помады. — Да уж, вы найдёте всё. Кроме противоядия. А мне очень сложно будет найти причину молчать и поделиться с вами этим самым противоядием.

— Наглый шантаж? — устало хмыкнул директор. — Юноша, ты уверен, что способен хладнокровно наблюдать, как я буду умирать, и ничего не делать?

— Из-за вас моя подруга едва не сгинула у Психотроников. А вы ведь прекрасно знали, что они делают рабов из оракулов, верно? Её здоровье ухудшилось из-за проклятых препаратов, а потом она ещё и подорвалась в вашей машине. Так что… Ответьте сами, должен ли я спустить всё на тормозах? Должен ли я устыдиться шантажа? — я прищурился и с издёвкой протянул: — Неважно, способен ли я наблюдать, как вы умираете. Важно — долго ли протянет ваша сестра, если вы умрёте.

Мы встретились взглядами. Виктор Викторович пристально всмотрелся в моё лицо, словно что-то искал, и в конце концов произнёс с вопросительной интонацией: