— Да, для этого. И, конечно, чтобы выпить чашечку кофе. За кофе спасибо. — Они поднялись и стали медленно спускаться по винтовой лестнице.

— За что ты ее так беспощадно? — спросил Ирша, когда они очутились на улице.

— Беспощадно? — удивилась Ирина. — Что делать! Кто-то должен ей сказать правду. — А у самой на душе было мерзко, и не только потому, что обидела подругу; сознавала, что невольно подстраховалась этим посещением. В случае, если Василий спросит, где была, она с чистой совестью ответит: у Софьи. И не солжет. Но правду ли скажет? И с чистой ли совестью?

Она тихо вздохнула. И тут же засмеялась. Над собой — такой изворотливой и хитрющей.

Следующий день прошел для Ирши в беготне по разным инстанциям. В субботу с утра пошел в библиотеку, потом допоздна засиделся на работе, у него уже давно возникла мысль о двойном освещении зала — хотел ее проверить на бумаге. В восьмом часу раздался телефонный звонок. Он поднял трубку и услышал голос Ирины:

— Ты один? Я знала, что ты на работе. Приезжай ко мне. Сейчас.

— Куда к тебе?

— В Пущу-Водицу. Я буду ждать на остановке трамвая через полтора часа.

— Ты с ума сошла!

— Просто я люблю тебя. И скучаю. Жду в половине десятого. — И положила трубку.

Она вела его по лесу вдоль длинного забора — там в снегу была протоптана стежка, — а когда забор кончился около озера, свернула на лед.

Это и в самом деле было сумасшествием. Сергей приезжал сюда к Майдану — привозил разные бумаги и знал, что это санаторий с весьма строгими правилами для отдыхающих. И сейчас подумал, что женщины в любви становятся безрассудными, смелыми до дерзости. А сам он дрожал: стоит кому-нибудь увидеть их, остановить…

Но их никто не увидел и не остановил. Они пересекли сад, миновали беседку и какие-то пристройки, вышли к левому крылу огромного белокаменного корпуса. Сейчас он тонул в полумраке, и дорожки здесь были занесены снегом, их, видно, совсем не расчищали. Около небольших открытых дверей стояла машина, из нее выгружали ящики с минеральной водой. В эти двери Ирина и ввела его. Дотронулась пальцем до улыбающихся губ и нажала кнопку лифта.

В длинном высоком коридоре было пусто. Они вошли в комнату Ирины, и Сергей вздохнул с облегчением. Но через минуту начал снова волноваться: а если придет медсестра или няня, ведь они с вечера разносят вызовы к врачам на завтра, лекарства?..

А Ирина была счастлива. И представлялось ей это счастье в виде огромного золотого шара, очень драгоценного, но и хрупкого, способного каждую минуту дать трещину. У нее тоже закрадывались в сердце страх и тревога, но они перемешались с радостью и побеждала радость, вызывая восторг, от которого перехватывало дыхание. Вдруг у Ирши за спиной зазвенел телефонный звонок, Сергей вздрогнул, как от удара электрическим током, а Ирина, успокаивая его улыбкой, взяла трубку: звонила какая-то ее знакомая. Ирина перебрасывалась с ней незначащими фразами, поглядывая на него смеющимися глазами.

— Ты все-таки действительно сумасшедшая, — повторил он, когда она положила трубку, но уже немного спокойнее.

— Любовь — это и есть сумасшествие, — улыбнулась она. — Без страха она легковесна и проста. Без страха и без чего-то еще… Я вот ждала тебя и думала… Миллионы людей любили до меня. Красавицы и обычные женщины, такие, как я. Тысячелетия. Редкостное чудо — любовь, а про нее никто ничего не знает. Может, потому свет на ней и держится? И все-таки зачем она? Почему она? Для чего мы? Скажи!

Он пожал плечами, не придавая большого значения ее словам.

— Для чего? Чтобы жить.

— Зачем жить?

— Для себя, — и засмеялся тихо.

— Боже мой, — прижала она к груди руки. — Боже мой, какое это счастье, что я встретила тебя! Но я уже боюсь, что могу потерять… Только нашла и боюсь потерять. Нет, нет, молчи! — остановила она его. — Все в мире непрочно и противоречиво. И в любви тоже. Вдруг мы разлюбим, у обоих чувство перегорит в пепел? И этот пепел отравит душу… Любовь дана человеку на великое счастье и великое страдание. Все говорят: любовь — подарок судьбы. Какой судьбы? Доброй или злой? Доброй, потому что мне сейчас хорошо. Злой — потому что это же не вечно, потому что жар перегорит в пепел.

— Как ты можешь? — испуганно спросил он. — Ты сама отравляешь себе жизнь.

— Нет. Наоборот. Мне хорошо. Ты мой. Такой чистый, светлый, добрый.

— А если ты выдумала меня таким? — настороженно, только губами усмехнулся он.

— А мы и любим свою выдумку. — Улыбка, мгновенно вспыхнув, сделала ее лицо нежным и прекрасным, и он испытал гордость от сознания, что ему принадлежит эта женщина. Такая женщина! Но тлели в ее глазах и какие-то хмурые, горестные огоньки, которых он немного боялся. — А за что любишь меня ты?

— Потому что… — он запнулся и покраснел. — Ты какая-то…

— Особенная? — подсказала она.

— Да, особенная, — обрадовался он найденному слову.

— Хватит об этом. Все губит наш проклятый анализ, без которого вроде бы и жизнь не в жизнь. — Ирина тряхнула головой, легко, радостно засмеялась. — Лучше я расскажу, как вчера я здесь перепутала двери. Вернее, не двери, а этажи. В этих санаториях все одинаково. Пришла из кино к себе, умылась, а потом открыла дверь в комнату, а там на кровати забился в угол здоровенный мужчина и дрожит. В прошлый вечер пытался ухаживать за мной. Вот смехота! Может, он думал, что забрались грабители и от страха потерял дар речи. А я опомнилась — и деру.

Сергей тем временем немного пообвык, хотя тревога все еще жила в сердце, и это чувствовала Ирина, ей было немного стыдно за него и за себя.

— Я думала, в тебе больше юмора… Или хотя бы иронии. Или, может, ты считаешь меня любительницей острых ощущений?

— Ну, что ты, дорогая! Когда-нибудь мы все это будем вспоминать…

— Как безумие?

— Вспоминать очень хорошо. Потому что все, до чего дотронулась твоя рука, прекрасно.

И снова ее понесла высокая, упругая волна счастья. Она говорила и ловила себя на том, что ей не терпится рассказывать о себе все-все, не утаивая самой малости, и на мгновение подумала, что Тищенко она таких закоулков своей души не раскрывала, ужаснулась, но и обрадовалась: значит, так не любила. И успокоилась другой мыслью: все-таки Тищенко старше ее, он из поколения военных лет, а с Сергеем они ровесники.

Мир изменился в ней, или она изменилась в мире, только теперь ее любовь была как глубинное, родниковое озера, сколько из него ни черпай, оно от этого не скудеет, наполняется свежей влагой, дающей человеку новые силы. Сладкой мукой болело сердце, но полнилось и благодарностью к судьбе за ее щедрость. Ведь они могли бы и не встретиться! Или пройти мимо, не взглянув друг на друга, разминуться на жизненной стежке… Подумать только — разминуться!.. От одной этой мысли делалось холодно: прожить жизнь, не узнав, что такое любовь. Да, у нее есть Василий, верный, добрый и любимый ею. Но Сергей — иное… И в сладостную пьянящую мысль вплеталась другая — трезвая, как седина в буйные русые кудри. Она не мешала ей думать о Сергее, но и будто отодвигала мысль о нем на расстояние, заставляя пристальнее вглядываться и в него и в свои чувства. Все это время Ирина не то чтобы гнала эту мысль, а была так переполнена, ошеломлена захватившим ее чувством, что просто не могла посмотреть на себя со стороны, подумать над своими поступками. Да, знала, знала все… Все, что могут сказать о них, как истолковать. И прежде всего, конечно, что скажет он, Василий, ее муж. Но сил не было, не хватало воли, чтобы подумать о нем. Неведомая ей прежде страсть опалила душу огнем, отняла волю. Оставила одно — слепую любовь. Такого она не знала прежде. Когда она полюбила Василия, то, узнавая его, невольно, словно бы без своего участия, удивлялась, открывая в нем новые и новые черты. Он будто простер над ней сильные руки, под которыми, как под надежной крышей, жилось уютно и беззаботно. А еще… он был какой-то стеснительный, целомудренный. Да, это правда — всегда целомудренный и чистый, с их первого дня. Таким и остался. Пылким и робким. Она нежилась в этой любви, как в ласковой тени ветвистого дерева… Он словно оберегал ее от палящего солнца. Предостерегал от всего, что могло потревожить или взволновать. И, может, поэтому не вводил в мир своих забот и тревог, не допускал туда. Сейчас ей открылось очень важное, она поняла себя: внимания и ласки любящего человека было ей мало, хотелось самой заботиться о любимом, волноваться о нем до боли в сердце, отдавать себя, свою нежность ему, единственному, ради этого могла совершить безоглядное.