Взглядом, который бросил на меня адвокат, можно было тараканов травить. И все же он встал и вышел. Явно не желал быть выведенным.

Я включил телефон. После прошлогодних сбоев я корпоративным сервисам не доверял и настроил почтовый клиент так, чтобы письма сразу сохранялись в памяти моих устройств.

— Почитайте, пожалуйста. Я это в ночь перед преступлением Смирнову отправил. Не думаю, что это противоправно, но, сдается мне, аморально…

Следовательша прочитала злополучный ответ Смирнову, не меняясь в лице.

— Вы можете приобщить документ к делу, или как это у вас называется? — спросил я.

— Обязательно, — кивнула следовательша. — Как бы нам его распечатать…

Я ожидал, что Дазуров станет рвать и метать, меня как минимум уволят, или чего похуже. Но он неожиданно отнесся к моему решению с чем-то, отдаленно напоминающим уважение. Всего и сказал:

— Будем теперь по последствиям смотреть, Олежка. Если журналюги пронюхают и выйдет скандал — ответишь за все, что называется, репутационные издержки. Увольнением не отделаешься, Дахау тебе гражданский иск вкатит. Квартиру продашь и еще до пенсии будешь на компенсацию горбатиться. Проценты по тому долгу копейками покажутся. Ну а если обойдется… как говорится, не пойман — не вор. — Дазуров выдержал паузу, покосился на меня. — А вообще, конечно, как мужик поступил. Уважаю. Без нужды гасить человечка никогда не следует.

Я был готов ко всякому, но действительно обошлось. Не так уж оказался интересен желтой прессе и наш захудалый «Натив», и даже «Дахау Про». Может, новостники и схватились бы за жареную тему, обещающую кликбейтные заголовки, но к счастью для нас в то же время случилась утечка данных у крупной компании, занимающейся доставкой еды. Одних только политических скандалов вышел с пяток, а уж распавшиеся браки и семейные драмы никто не считал. Наша главная бухгалтерша неделю ходила с красными глазами — выяснила, что ее благоверный засиживался вечерами вовсе не на работе, а в спальном районе, куда регулярно заказывал суши-сеты на две персоны. Компания, конечно, извинилась, обещала впредь быть бдительнее, поимитировала бурную деятельность по удалению сайтов, где засветились данные — без всякого результата, конечно, в Интернет все попадает навсегда. Разумеется, ни о каких компенсациях пострадавшим пользователям никто даже не заикнулся.

На этом фоне суд над Смирновым прессу не заинтересовал; кроме его жены, никто и не пришел. Смирнов извинился передо мной, сказал, что был в помраченном состоянии сознания, а теперь все осознал и глубоко раскаивается. Выглядел он пришибленным и потерянным, совсем не похожим на кровожадного маньяка. Я тоже признал, что поступил неэтично с тем письмом; подтвердил, что чувствую себя хорошо, ранение последствий не оставило. Смирнову дали условный срок и отпустили домой прямо из зала суда.

Через пару месяцев Каннибаловна написала мне, что звонили из небольшого научно-производственного предприятия, просили на Смирнова характеристику; там, мол, край до чего нужны инженеры, но непогашенная судимость их смущает. Я перезвонил директору и рассказал все как было. Чем дело кончилось, не знаю, но надеюсь, бедолага Смирнов нашел наконец свою нишу на рынке труда. А мы с ним никогда больше не общались, что, наверно, сделало нам обоим жизнь хоть немного, но лучше.

Май-июнь 2021 года

Принудительный отпуск по ранению вывел меня из трудоголического штопора. Ребята справились нормально, даже те, кого плохо знал и потому никогда не доверил бы им того, что свалилось на них в мое отсутствие. Некоторые работали даже лучше, чем прежде, чтобы не беспокоить меня, пока я болел. Сотрудники прислали в больницу цветы — и не букет, а целую композицию в корзинке. Под цветами лежала губка, и они потом еще жили у меня в квартире месяца три.

Оля звонила, порывалась навестить меня в больнице. Отговорился карантином. На самом деле для пациентов из отдельной палаты карантинные правила не действовали, Игорян приезжал почти каждый день. Просто встречаться с Олей не хотелось, да и ей со мной, наверно, тоже, но вроде бы ситуация обязывала проявить участие. Только перед самой выпиской я осознал, что когда метался в предоперационной с пропоротым брюхом, об Оле так и не вспомнил, а вспомнил о Катьке.

Поискал Катьку в Интернете. Как и многие, она теперь писала не в ту соцсеть, где все вывешивали пространные рассуждения о жизни, а в другую, приспособленную для фотографий, сториз и коротких заметок. Катька прекрасно выглядела — загорела, чуть похудела, носила модную стрижку с подбритыми висками. Работала в крупной компании, доросла до начальника юридической службы. Путешествовала, несмотря на карантинные ограничения. Увлеклась воздушной гимнастикой на полотнах. Я посмотрел несколько записей ее выступлений — какой же сильной и ловкой она стала, и очень храброй, на некоторых движениях у меня прям замирало сердце. Про личную жизнь ничего в блоги не писала, но ни близкого мужчины, ни ребенка рядом с ней на фотографиях я не нашел. Зато много было снимков с родителями, особенно на даче — там построили новый дом, но сохранили и старый. Меня кольнуло, как же Катькины родители постарели, и вообще, какой кусок жизни я упустил. Припомнил, что на этой даче осталась моя библиотека; интересно, хранит Катька до сих пор эти книги? Или давно выкинула на помойку ненужное напоминание о неудачном браке?

Постепенно я снова погрузился в работу, но уже следил за собой, чтобы не тонуть в ней, а уверенно держаться на поверхности. Хотя история со Смирновым и обошлась без последствий для компании, Дахау продолжал закручивать гайки. В первом квартале премии снова сократили, но не так уж сильно; опять же, от первых кварталов никто особо ничего и не ждет. А вот во втором продажи просели. Нашей вины тут не было — метрики продукта стабильно росли, наша реклама становилась эффективнее, продажники крутились как могли. Изменился рынок — слишком многие пролезли в нашу нишу. Карантинные ограничения сошли на нет, пустовавшие год рекламные щиты снова расцветились постерами, у выходов из метро топтались промоутеры с листовками, и бюджеты на продвижение в Интернете сократились. Мы работали лучше, чем когда-либо прежде, но дохода стали приносить меньше.

В который раз я сидел над квартальным отчетом, переставлял так и эдак метрики и понимал, что Дахау безжалостно урежет наш премиальный бюджет. Сколько раз это уже было… я испытывал дурное дежа вю. Неужели так до конца жизни и буду из кожи вон лезть, чтобы мои люди получили хотя бы малую часть тех денег, которые они, черт возьми, заработали? Есть ли другой выход?

Герой одной из моих любимых книг — из тех, что лежали сейчас на Катькиной даче — говорил так: власть над вещью принадлежит тому, кто способен уничтожить ее. Я открыл календарь, чтобы назначить встречу Протасову, но передумал — встал и просто пошел к нему в кабинет. У нас так не принято было поступать, особенно с Протасовым; но, пожалуй, это подчеркнет важность момента.

— Кирилл, — я не стал ждать, когда он соизволит оторваться от монитора, — твои ребята станут пахать без квартальной премии?

— Нифига, — Протасов даже на меня не посмотрел. — А чего без встречи? Ты меня из рабочего потока выбил, между прочим.

— Ничего, потом вольешься, — я развернул стул и без приглашения сел на него верхом. — Отложи свой код, никуда он не убежит. Разговор есть.

Протасов наконец раздраженно посмотрел на меня:

— Ну чего?

— Того, — ответил я. — Тебя не достало, что Дахау нам все время премии режет под корень?

— Мне насрать, — Протасов оттопырил жабью губу. — Разработке чтоб премии были. Не меньше, чем в прошлом квартале. Нет премий — нет продукта. С остальными крутись как хочешь. Поувольняются — новых наймешь, делов-то. Ну ладно, я тебе списочек пришлю, кто нам нужен. Аналитиков толковых двое и тестер там один терпимый еще. Остальных можно и на улицу, мне-то чего.