Март 2020 года

Ненавижу новости. Вечно они пытаются заставить меня переживать за то, на что я никак не могу повлиять, да еще через призму какой-нибудь сраной повестки. Но теперь… Курортные районы Италии, где трупы обитателей домов престарелых не успевали хоронить. Закрытие границ. Отмена мероприятий. Пустые полки в супермаркетах — макароны и гречка всегда исчезали, как только из всех утюгов принимались увещевать, что оснований для паники нет. Впрочем, теперь тон дикторов новостей и впрямь становился тревожным. Что ковид — не очередной хайп, что он всерьез изменит нашу жизнь, я понял достаточно поздно. И все же успел принять меры.

У большинства сотрудников уже был удаленный доступ к рабочим компьютерам. Пару дней в месяц разрешалось работать из дома, хотя все понимали, что это, по большому счету, дополнительный полувыходной. Я поставил перед сисадминам задачу обеспечить стабильный и безопасный доступ всем.

Офис украсился разнообразными стерилизаторами и подробными инструкциями по мытью рук — будто раньше мы не умели их мыть. В обиход стремительно вошло монструозное словечко «самоизоляция» — нечто вроде добровольного домашнего ареста. Человек, появившийся на улице без маски, или чихнувший, или надеющийся провести время в обществе себе подобных мгновенно становился врагом народа.

Но до последнего я надеялся, что до тотального карантина не дойдет. Напрасно, конечно. В марте грянуло распоряжение мэрии, запирающее людей в клетках многоэтажек.

К переходу на удаленку «Натив» был более-менее готов технически — но не морально. Налаженные процессы поехали, привычные методы взаимодействия перестали работать. Муниципальные власти заходились в панике, нам пришлось составлять особые списки сотрудников, которым все же разрешалось бывать в офисе.

Хуже всех пришлось тем, у кого есть дети, поскольку детсады и школы тоже закрылись. Несчастным родителям мы всеми правдами и неправдами оформляли пропуска для проезда в офис, чтобы они хоть немного выдохнули; но тем, у кого не было готового пожертвовать собой второго супруга, это помогало слабо.

Забавно, но именно в эти тревожные времена я впервые почувствовал, что «Натив» может быть чем-то вроде команды. Люди помогали друг другу, советовались, общались. Ожили полумертвые корпоративные чаты, и Оля каждый день заводила новые — неофициальные, по интересам. Когда Аську из продаж увезли в больницу, бухгалтерша Любовь Федоровна взяла к себе домой ее сына — а ведь они даже подругами не были. Аналитик Вова раз в два дня приносил хлеб и молоко к порогу квартиры родителей программиста Глеба, потому что жил недалеко от них. Люди, ранее чужие, теперь переживали друг за друга и стремились помочь. Даже Протасов не изошел, по своему обыкновению, на говно, когда хозяйственный отдел неделю не мог доставить ему домой любимое компьютерное кресло. Пандемия и карантин воспринимались как передряга, пройти через которую можно только общими усилиями.

О новой болезни никто ничего толком не знал, но слухи ходили самые тревожные. Говорили, пожилые люди и хроники умирают сразу, а у здоровых сгорают легкие, оставляя их едва дышащими инвалидами на всю жизнь. Самое же паршивое — ковид ослаблял когнитивные способности, а люди и раньше-то не были особо умны…

Я опасался, что, засев дома, сотрудники расслабятся и вовсе перестанут работать — они и в офисе-то, скажем так, не перенапрягались. Однако вопреки ожиданиям многие стали даже продуктивнее, чем раньше. Возможно, слухи о скором коллапсе экономики заставили людей ценить ту работу, которая есть и приносит вполне вменяемые деньги. А может, и в психологическом плане работа для многих стала чем-то вроде якоря в эти тревожные времена.

Собственно работы при этом у нас становилось больше с каждым днем — интернет-реклама переживала бум. Оффлайн-магазины закрывались, продажи и реклама со страшной силой перетекали в сеть. Новые клиенты валили к нам десятками, старые удваивали и утраивали бюджеты. Мессенджеры продажников разрывались от сообщений, админы не успевали подключать новые сервера. Как положено — кому война, а кому мать родна. По крайней мере, премии я наделся выплатить в двойном размере и хоть так поддержать своих ребят.

— Как думаешь, когда это закончится? — спросила Оля.

Теперь мы с ней часто созванивались, и говорили не только о работе. Оба сидели дома уже две недели. Пару раз даже смотрели кино вместе. Ну как вместе — каждый на своем мониторе, но в одно время; перерывы синхронизировали и обсуждали то, что посмотрели. Оказалось, оба мы любили Бертолуччи, Альмодовара и Вуди Аллена. Дазуров застрял в Германии, когда отменили рейсы.

— Да может, и никогда, Оль… Пандемия никуда не денется. Но карантин не может длиться вечно, экономика неизбежно просядет. Смысл разве что в том, чтобы не заболели все сразу. Может, выработается этот коллективный иммунитет, что бы оно ни значило. Вакцину наконец сделают. А так… как-то нам придется жить и с ковидом.

— Сейчас отказ от живой жизни — главная социальная добродетель, — сказал телефон далеким Олиным голосом. — А ведь у нас и раньше было так мало жизни… Наверно, чертов карантин когда-нибудь закончится, но мы так и останемся в своих квартирах. Привыкнем сидеть дома.

Я вышел на балкон. С двадцатого этажа открывался роскошный вид сразу на два проспекта, обычно заполненных машинами. Сейчас оба пустовали, и это в конце рабочего дня. Людей на широкой улице было всего двое, они торопливо шли по разным сторонам тротуара — будто боялись обстрела. Завыла сирена скорой.

— Мне страшно, — прошептала Оля.

— Приезжай ко мне, — ответил я раньше, чем успел подумать.

— Сейчас?

— Сейчас.

Я продиктовал адрес.

— Ехать двадцать пять минут, — по голосу Оли я понял, что она улыбается. — Дороги пустые…

Наверняка я об этом пожалею, но не сейчас. А может, и никогда. Вдруг уже через месяц от нашей цивилизации ничего не останется. На фоне пандемии ящер Дазуров, застрявший в Дахау, не казался особо ужасным. Вот состояние квартиры пугало меня куда больше. Уборщица с начала карантина ко мне не ездила, а сам я ушел в работу, отвыкнув вести хозяйство. Всюду валялись пластиковые коробки из-под готовой еды, сохлые огрызки и обертки, у плинтуса — мерзкие комки серой пыли. Двадцать пять минут! Я бросился прибираться как бешеный. Пропылесосил пол, протер столы, собрал в раковину грязную посуду, набросил покрывало на разобранную постель. Выпихнул пакеты с мусором на балкон. Утер пот со лба. Вроде успел… но что-то же забыл вымыть? Чёрт, себя же! Когда я в последний раз принимал душ? Что на мне за рубашка? Она серая, но, кажется, изначально оттенок был гораздо светлее… Ёлки-моталки, Олег, во что ты превратился⁈ Действительно, зачем мыться, если кукуешь дома один? Когда никто тебя не видит и не обоняет, ты как бы и не существуешь…

Все это я думал уже в ванной, яростно натираясь мочалкой, когда раздалась трель дверного звонка. Быстрая же у Оли машина! Хотя чего там, по пустой-то Москве… Я наскоро смыл мыльную пену и панически огляделся в поисках хоть какой-то чистой одежды. Халат… нет, его уже сто лет стирать пора, позорище какое… До шкафа в комнате добежать не успею. А, была не была! Я намотал на бедра полотенце и помчался открывать.

Оля выглядела необыкновенно яркой, хотя на ней было черное пальто и серый шелковый шарф. Но ничего настолько яркого я с самого начала карантина не видел.

— Извини, я только что… — начал было я, и тут наспех намотанное полотенце развязалось — однако упасть не упало. Оно, как бы это сказать, повисло. Долго же я сидел дома один! Соскучился по женскому обществу.

— Оу! Люблю, когда без долгих разговоров! — засмеялась Оля, перешагивая порог. — Да. Я тоже.

Закрыла за собой дверь. Скинула пальто, а за ним сразу и свитер, и все, что сделалось явно лишним.