— Олег Витальевич, извините, что на личный телефон… Вы что, заболели?
Верин голосок звучал тревожно.
— Нет… То есть да, немного… Как бы это сказать… Вера, извини, что утром не позвонил.
Я забыл про работу. Впервые в жизни в будний день взял и забыл про работу. Часы показывали половину первого.
— Голос у вас… странный какой-то.
Неудивительно, учитывая, от чего она меня сейчас оторвала.
— Действительно, я приболел. Не пугайся, не ковид. Просто… ну неважно. Завтра пройдет. У нас что-то срочное?
Секретарша колебалась всего пару секунд. Она у меня была толковая. Первые три едва продержались полгода, а Вера оказалась ну очень на своем месте, и я постоянно увеличивал ей зарплату, лишь бы не ушла. Именно потому, что соображала быстро и умела отличать важное от неважного.
— Ничего срочного. Выздоравливайте, Олег Витальевич. Если помощь нужна какая-то…
Оля прыснула и тут же зажала себе рот рукой.
— Нет, у меня все в порядке, — я сохранял серьезный тон отчаянным усилием воли. — Держитесь там. Извини еще раз, что не предупредил…
Едва я нажал отбой, Оля потянулась ко мне.
— Пощади, — попросил я. — Чуть позже. Пойдем кофе попьем, у меня пирожные есть. Из заморозки, правда…
— Ладно, — покладисто согласилась Оля и стала одеваться.
К сексу она относилась так же легко, как к кофе. Если кофе еще и с пирожным, то переживала даже больше. Сейчас, правда, два куска чизкейка уничтожила, ну так и я справился с тремя.
Заснули мы только через несколько часов после рассвета. Не то чтобы трахались всю ночь — не дети уже. Болтали о всякой ерунде, шутили, смеялись. Оля ни разу не попыталась завести серьезный разговор об отношениях — из тех, знаете, какими женщины обыкновенно все портят. Может, прыгать по чужим койкам — обычное дело для нее? Странно, Дазуров не производит впечатление человека, который будет терпеть посягательства на его собственность…
— Еще торта? — вспомнил я об обязанностях хозяина. — А то давай яичницу сделаю, или бутерброды? А, черт, хлеба-то и нет…
— Нет хлеба — едим пирожные! — засмеялась Оля. — Впервые просто так взяла и прогуляла работу. Ты ведь меня не выгонишь, господин директор?
— Юмор — это когда смешно… Главное — чтобы ты меня с работы не выгнала, — я хмыкнул. — На самом деле… Ну вот правда, я вообще не понимаю, зачем ты работаешь каждый день…
— Ну как же! Разве я мало делаю для «Натива»? Или что, это не нужно все?
— Да нет, ты молодчина, Оль… Я просто не понимаю, тебе-то оно на кой. Миллионы людей все бы отдали, чтобы только не таскаться в проклятущий офис каждый день… теперь удаленка, но хрен редьки не слаще. А ты…
— Ну конечно, — Оля размешивала сахар в кружке с кофе, ложечка билась о фарфор. — Я — зажравшаяся жена олигарха, бешусь с жиру, от нечего делать докучаю честным работягам. Так говорят, да?
— Да ну ты же знаешь, никто так не говорит… Мне просто интересно. Прости. Не хочешь — не рассказывай, что я пристал, в самом деле…
Ночью Оля показала мне два способа довести ее до оргазма — и, кажется, мы открыли третий, хотя это пока неточно. Но деньги… о деньгах мы не говорили. Для современного человека это куда более интимный вопрос.
— Да нету тут особого секрета, — Оля повертела в руках ложечку, мечтательно глянула на чизкейк, вздохнула и положила ложку на край блюдца. — Ну то есть кому я нужна с моими секретами… Но начать придется издалека. Я ведь восемь лет в декрете провела. Ну как, в декрете… Просто дома сидела, работы-то у меня не было, Юра нас обеспечивал. Я тогда числилась на инъязе, но не особо училась на самом деле, Юра устроил мне диплом без экзаменов. А Дениска болел много. Я нянек никаких не брала — как расставалась с сыном хоть на пару часов, сама не своя была. Садики не пошли у нас, даже элитные — и Денька без меня плачет, и я без него не могу. И школа тоже… не задалась, Денис застенчивый такой мальчик, не поладил с детьми. Тогда… Юра даже на меня не ругался особо, сказал, сам виноват, едва не упустил сына. И отправил Дениса в интернат в Британии. Им раз в неделю разрешают домой звонить, и Денька не жаловался, но по голосу я понимала — он чуть не плачет. Потом-то ничего, привык, теперь ему даже нравится там… но первое время это был ад, Олег. Я целыми днями лежала на диване и играла в «шарики» на телефоне — ничего больше не хотелось, да и сил не было. Тогда Юра заблокировал мою карту и велел заняться чем угодно. Сказал, оплатит любую учебу, на бизнес денег даст, но только чтобы я была при деле. Ну, я поплакала и попыталась вспомнить, чего когда-нибудь хотела от жизни. Я ж Деньку родила на втором курсе…
Оля встала, подошла к кофе-машине и пробежалась пальцами по кнопкам. Сделала кофе себе и, не спрашивая, мне — она знала, что я люблю американо с ложкой сахара, хотя не помню, чтобы я когда-нибудь говорил ей это. У меня ушло два дня, чтобы с помощью инструкции и такой-то матери управиться с этим шайтан-девайсом, а Оля запустила его не глядя. Едва ли в их с Дазуровым шикарной квартире на Якиманке стоит такая же кофе-машина, это довольно дешевая модель…
— И чем же ты мечтала заниматься?
— Да все ерунда какая-то… Когда в школе училась, актрисой хотела быть или телеведущей… На инъяз поступила просто так, чтобы диплом, родители иначе не отстали бы. А под тридцатник уже пошла учиться на театрального сценариста. И сразу написала пьесу для одной полулюбительской труппы, Дазуров финансировал постановку.
— О чем был спектакль?
Оля смущенно завела прядь волос за ухо.
— Да так… ну в общем… о Кубинской революции. Мне хотелось показать Че Гевару не таким, какой он на этой, знаешь, растиражированной картинке. А суровым бородатым мужиком. Жестоким, не всегда продуманным, наивным в чем-то даже… Но человеком, который верит, что мир возможно изменить, и борется за это.
— И как прошла премьера?
Оля отвернулась к окну:
— Да никак она не прошла. Меня отговорили. Объяснили, что зрителям такие спектакли не интересны. Люди хотят сочувствовать тем, кто похож на них, а в изменение мира никто теперь не верит. Мой Че будет выглядеть не героем, а кровавым идиотом. А я — дурочкой, спускающей на свои хотелки дазуровские бабки. Ну, я и… отменила это. Решила не позориться. И учиться тоже стало незачем. Попробовала, как мне с самого начала все советовали, заняться благотворительностью.
— Ну да, звучит… как твой формат.
— Как подходящее занятие для богатой бездельницы, да? — Оля усмехнулась. — В целом да, такие в этой сфере и крутятся… еще постатуснее меня. Я попробовала работать с фондом, который помогает семьям, где есть дети с одной серьезной неврологической проблемой. Оказалось, все это тусовка, по большей части. Организовать фестиваль, засветиться на селфи со звездулечками, поторговать лицом. А собственно адресной помощью семьям занимались три зачуханные тетки на копеечной зарплате. И если ты думаешь, что это какая-то умилительная работа… по большей части эти тетки с родителями больных детей ругались. Это оборудование мы вам не купим — справки не так оформлены. В той клинике процедуры не оплатим — ценник завышен, а эффективность не доказана. Ну и родители в ответ скандалят: не хотите нам помогать, москвичи зажравшиеся… Нет, на самом деле многим и помогали, деньги-то были. За налоговые льготы многие фирмы на благотворительность отстегивают, и не все на фестивали с фуршетами уходит. Но я поняла, что столько любви к человечеству у меня нет. Ну, Юра и предложил «Натив». Сказал, эти айтишники — нежные фиалки, им надо внедрить корпоративную культуру, но так, чтобы не взбрыкнули и лучше даже особо не заметили.
— Да уж, мы и не заметили.
Оля засмеялась:
— Из Дахау сначала требовали, чтобы вы все эту рабочую этику изучали на обязательных семинарах и потом еще экзамены сдавали. Ну, я сделала слайды и вы как бы прошли обучение заочно.
Я смутно припомнил, что вроде ставил галочки в какой-то анкете по распечатанной шпаргалке — одновременно с росписью в журнале о прохождении инструктажа по ТБ и еще какой-то кадровой канцелярской рутиной. Представил себе лицо Протасова, которому рассказывают о недопустимости сексизма и дискриминации.
