При всей падавшей на мои плечи нечеловеческой нагрузке я иногда чувствовала себя бесконечно одинокой. Клифтон, 70, — очень большой дом, выстроенный для размещения одновременно нескольких поколений семейства Бхутто. Аль-Муртаза тоже обширное строение. Но очень часто свет во всем доме горел лишь в одной моей комнате. Да я и не чувствовала себя здесь хозяйкой. Мир снова женится, вернется в Пакистан с новой женой. Стоит ли мне оставаться в доме с новой хозяйкой, новой женой брата? Мне нужен собственный дом.

Еще один фактор: пора обзаводиться собственной семьей. Сестра вышла замуж, у нее уже есть ребенок. И у братьев родились дети. Мы были членами тесной семьи, а теперь основали собственные семьи. Все, кроме меня. Почему я должна оставаться исключением? Думала я и о смерти. До смерти Шаха я воспринимала семью как большую, но теперь нас осталось трое, семья сжалась. Только один брат, баланс нарушен. Собственные дети… Все больше хотелось иметь собственных детей.

Я пообещала родственникам, что встречусь с Асифом в Англии в июне, но поездку пришлось отложить из-за встречи с группой парламентской оппозиции в Исламабаде. Вернувшись в Карачи, я нашла дома записку от мачехи Асифа. Она просила ее принять. В панике я бросилась к телефону.

— Фахри, Фахри, что мне делать?

— Пригласи, конечно. Если хочешь, и я приеду. Сможешь сама спросить у нее обо всем, развеять свои сомнения.

— Мы будем польщены, если вы подумаете о нашем Асифе, — сказала мне безупречно одетая выпускница Кембриджа, сидящая напротив меня в гостиной на Клифтон, 70. — Замужество откроет перед вами новые горизонты.

Я воздержалась от изложения своих соображений по поводу того, что замужество не лучший способ открыть перед женщиной новые горизонты, и вместо этого раскрыла без утайки все причины, по которым жизнь со мною для любого нормального мужчины покажется кошмаром.

— Жизнь моя неразрывно связана с политикой, — поведала я ей. — И я не могу позволить себе роскоши сидеть пять лет и спокойно дожидаться следующих выборов. Политика занимает львиную долю моего времени и внимания. Как мужчина воспримет то, что жизнь его жены не сосредоточена на нем?

— Дорогая моя, на Асифа можно положиться. Он понимает, что к чему.

— Я часто разъезжаю по стране и за границей, не всегда могу взять с собой мужа, — продолжила я натиск.

— Но у Асифа и своей работы хватает, он и не сможет вас сопровождать.

— Говорят, Асиф любит общество, вечеринки, приемы. Мне же в те немногие минуты, которые урываю для отдыха, больше по душе дом и узкий замкнутый круг подруг и родственников.

— О, это не представит проблемы. Когда мужчина женится, он чаще всего предпочитает оставаться дома, в обществе жены и детей.

Чувствуя себя увереннее, я вздохнула и коснулась наиболее трудной, как мне казалось, темы.

— Вопреки традициям я не смогу жить с родителями мужа. У меня дни напролет и допоздна в доме коллеги, партийное руководство, партийные активисты, чиновники. Мне просто придется жить отдельно.

— Разумеется, — улыбнулась она, вопреки моим опасениям. — Мать и сестры Асифа тоже не хотели бы, чтобы их покой нарушали бесчисленные гости.

«Необычный мужчина!» — подумала я, перекраивая свой график так, чтобы встретить Асифа в Лондоне, вдали от фургонов разведки и бдительных глаз ищеек Зии и его «гражданского» режима.

Благодарение Богу за напряженный график политических встреч, свалившихся на меня 22 июля 1987 года. До самого вечера меня не мучило беспокойство, не сосало под ложечкой от робости перед встречей, избежать которой уже невозможно.

Тетушка Манна нервно сжала в руке чашечку с кофе, когда в лондонской квартире моего кузена Тарика раздался звонок. Прибыли Асиф и его мачеха. Я глубже вжалась в подушки кресла, стараясь выглядеть уверенной, но сердце колотилось все чаще с каждым шагом приближающегося Асифа. Очевидно, сам он ощущал нечто похожее, несмотря на свой солидный и уверенный вид. Разговор велся о чем угодно, только не о сватовстве, о котором никто не напомнил ни словом, ни взглядом, ни жестом. Мы с Асифом друг с другом не обменялись ни словечком. Он пришел в дымчатых очках, так что я и глаз-то его не разглядела. В тот вечер я его совершенно не ощутила, не почувствовала учащенного сердцебиения и при виде дюжины роз, которые он мне прислал на следующий день, но манго от «Фортнам-энд-Мэйсон» и засахаренные каштаны, мое любимое лакомство, оказались великолепными, как и упаковка вишни, адресованная Санни.

— Пинки, Пинки, решайся, — торопили меня мать, тетушка Бехджат и тетушка Манна на следующее утро… И еще на следующее… И еще…

— Не знаю пока, — нерешительно тянула я.

Меня мучили противоречивые чувства. Конечно, западным моим друзьям трудно постичь обстоятельства культурного и политического характера, толкавшие меня на традиционный брак. Ведь даже феминизм на Востоке и Западе понимают по-разному. На Востоке религиозные и семейные соображения всегда берут верх над личными. И еще одно обстоятельство личного плана… В моем положении лидера главной оппозиционной партии страны я не смогу позволить себе такого скандала, как разрыв после помолвки или, тем более, развод, разве что в крайних обстоятельствах. Я должна была принять решение, обязывающее меня на весь остаток жизни. Решение жить или не жить с человеком, которого я лишь три дня назад впервые встретила в присутствии представителей наших семейств.

Я познакомила его с моими оксфордскими знакомыми. Он их всех очаровал. Познакомила со школьной подругой из Пакистана. «Выходи за него», — без колебаний посоветовала она. Асиф пригласил мою семью к обеду, я сидела рядом с ним, для гарантии безопасности усадив с другой стороны не закрывавшую ни на минуту рта племянницу.

На следующий день мой кузен Тарик и Асиф встретились, поговорили «по-мужски».

— Если женишься на Беназир, все время будешь на виду, ни малейшая деталь ни от кого не скроется. Даже чуть с друзьями задержишься — сразу толки, — пугал Тарик. Но Асиф покорил и Тарика.

— Он прекрасно все понимает, — убеждал меня Тарик. — Он уже давно хочет на тебе жениться. И давно обдумал все последствия.

— Пинки, Пинки, ну как? — напирала Ясмин. Мама и Санни каждое утро спешили к моей постели и тормошили меня.

— Пинки, в чем дело? О чем ты думаешь?

— Пока не знаю.

Судьба вмешалась в образе пчелы. На четвертый день после визита Зардари меня ужалила пчела. К обеду пораженная ладонь распухла, на следующее утро опухоль не спала, а разрослась еще больше.

— Немедленно в больницу, — решил Асиф, прибывший к нам на квартиру. Не слушая моих протестов, он вызвал машину, позаботился о враче и о прописанных им лекарствах. «В кои-то веки я не сама несу ответственность, — подумала я. — Обо мне заботятся». Очень непривычно, но чрезвычайно приятно.

И снова судьба вмешалась на следующий день, когда мы искали спрятавшийся от нас пакистанский ресторан. В машину вместе с Асифом набились мы с матерью и Санам и еще пара пакистанских знакомых. Мы заблудились. Но Асиф вовсе не раздражался, не проявлял нетерпения. Напротив, он проявил редкое чувство юмора, шутил и поддерживал настроение. Это я тоже отметила с удовольствием.

— Пинки, решишься ты, наконец? — спросила меня мать на следующее утро.

Я глубоко вздохнула и решилась:

— Хорошо, мама.

Через семь дней после первой встречи с Асифом мы обручились.

«Сознавая свои религиозные обязательства и долг перед семьей, я рада сообщить, что приняла брачное предложение, одобренное моей матерью, бегумой Нусрат Бхутто, — говорилось в моем оглашении в прессе. — Предстоящий брак никоим образом не повлияет на мою политическую активность… Народ Пакистана заслуживает лучшей судьбы, обеспеченного будущего, и я останусь с народом в борьбе за это будущее».

В Пакистане реагировали по-разному. Вопреки моему заявлению прихвостни режима, не теряя времени, принялись сеять слухи, что я оставляю политику. Организованные банды останавливали на шоссе автобусы и срывали с них мои плакаты, ссылаясь на то, что они потеряли всякий смысл в связи с моим замужеством.