Когда нас с матерью, совершивших сойем, везли обратно в Сихалу, солдаты забросали гранатами со слезоточивым газом собравшихся в нашем саду на Клифтон, 70, для чтения молитв за душу отца. Не удовольствовавшись этим, они подожгли навес над двором. Люди разбегались, задыхаясь, кашляя, прижимая к себе книги Священного Корана.

Через семь недель после смерти отца, в конце мая 1979 года, нас с матерью освободили, мы вернулись из Сихалы на Клифтон, 70, в наш дом в Карачи.

Все здесь по-прежнему и все не так. «Зульфикар Али Бхутто, адвокат». Латунная табличка с такой надписью висит на стене у входа в дом. Над нею другая табличка, потемневшая от времени с именем деда: «Сэр Шах Наваз Бхутто». Бабушка моя выстроила этот обширный двухэтажный особняк сразу после моего рождения, в 1953 году, и я с сестрой и братьями росла в нем, овеваемая приятным охлаждающим ветерком с Аравийского моря, раскинувшегося всего в четверти мили от дома. Кто мог бы тогда предвидеть разыгравшуюся здесь теперь трагедию, свалившиеся на нас удары судьбы?

Каждый день раскаленная пустыня Карачи выплескивает в наш сад, в котором растут кокосовые пальмы, манговые деревья цветут красные и желтые цветы, сотни плачущих людей, желающих выразить соболезнование семье своего погибшего вождя. Еще сотни терпеливо ждут за воротами. Мать соблюдает иддат, выйти к ним не может, высылает меня.

Наш кошмар на фоне привычной домашней обстановки кажется еще более противоестественным. Прислуга сообщила нам, что за два дня до казни отца в дом во второй раз ворвались военные, обыскали крышу и сад, вскрыли сейф матери, перерыли одежду в шкафах отца. «У вас есть ордер на обыск?» — спросил у них один из слуг, памятуя о конституционных правах, на что возглавлявший группу офицер заявил: «У меня есть приказ обыскать ваш дом, я выполняю приказ, и ордер мне не нужен». Рылись они десять часов, забрали множество писем из моей спальни, унесли два чемодана товарных накладных и кассовых чеков, которые я собрала, чтобы опровергнуть обвинения режима во взяточничестве, облыжно выдвинутые против отца.

«Здесь у вас есть тайники и тайные ходы. Покажите их нам!» — приказал главный. Слуги настаивали, что никаких тайников и в помине не было, и их избили. Затем их заперли в приемной. Обыск продолжался всю ночь, а когда утром пришел молочник, его тоже заперли в приемной. Чуть позже забежал газетчик — заперли и газетчика. Офицеры нервничали все больше. «Подпиши эту бумагу!» — приказал офицер одному из слуг. Тот отказался. «Знаешь, что с твоим сахибом сделали? С тобой хуже будет!» Испуганный слуга подписал.

Когда стало ясно, что обыск ничего не дал, во двор въехал грузовик. Солдаты выгрузили из него красный ковер, разложили на нем выгруженные из этого же грузовика документы, пригласили корреспондентов и предложили им сфотографировать представленную фальшивку, «доказательство» противозаконных действий отца. Многие считали, что режим хочет инициировать новый процесс против отца ввиду рекомендации Верховного суда заменить казнь на пожизненное заключение. Когда наконец военные удалились, они захватили эти «доказательства» с собой. Прихватили также немалое количество нашего имущества, в частности ценную коллекцию старинных карт, принадлежавшую отцу.

И вот я на Клифтон, 70, готовлюсь отправиться в Ларкану, на могилу отца. Военные узнают о моих планах и отменяют авиарейсы, поэтому я отправляюсь на поезде. На каждой станции меня встречают толпы народу, где нет станций, люди ложатся на рельсы, останавливают поезд. «Месть! Месть!» — скандируют толпы. Воодушевленная поддержкой, я призываю их обратить скорбь в силу и разбить Зию на выборах. Эти толпы — лучший ответ нашим политическим противникам, которые публично заявили, что «сила Бхутто зарыта вместе с ним в его могиле, а вместе с ним скончалась и ПНП».

Вернувшись в Карачи, я встречаюсь с руководством ПНП и с сочувствующими, встречи продолжаются весь день, с девяти утра до девяти вечера. Несколько раз за день выхожу в сад к посетителям. Их глаза загораются, когда они меня видят. Выходит к ним и мать, срок траурного затворничества которой истек. Народ не ожидал, что мы переживем заключение или смерть отца. Ведь мы, в отличие от большинства из них, всю жизнь свою прожили в тепличных условиях. Увидев нас, они как будто оживают, в них вспыхивает новая надежда.

Вечером я занимаюсь организационными, политическими вопросами, знакомлюсь с жалобами, узнаю, кто еще арестован по политическим мотивам, готовлю для матери тезисы выступлений. Чувствую, что зарываюсь с головой, что всего мне не осилить, что я нуждаюсь в помощи своей школьной подруги Самийи и двух молодых женщин, Амины и Ясмин, моих подруг и соратниц и в борьбе за спасение отца. В западной прессе Самийю, Амину и Ясмин окрестили «ангелами Чарли», хотя я уверена, что настоящие «ангелы Чарли» с таким объемом работы не совладали бы. Однажды я заснула с недочитанным документом на коленях. Затем обнаружила, что принесла в кабинет зубную пасту и щетку.

Чтобы успокоить народ, генерал Зия перед казнью отца пообещал устроить выборы и вернуть страну к гражданскому правлению. Но может ли он позволить себе дать ПНП победить на этих выборах? Он публично заявил, что «не вернет власть тем, у кого он ее отнял» и что для него приемлемы лишь выборы, которые дадут «положительные результаты».

Зия уже однажды попал впросак с такими обещаниями. Он назначил выборы вскоре после свержения правительства отца в 1977 году. Увидев, что победа ПНП неизбежна, он отменил выборы и арестовал лидеров партии. Какой фокус он выкинет в этот раз?

В сентябре состоялись выборы в местные органы. ПНП одержала на них уверенную победу. Очередь за всеобщими выборами, победа на которых нужна Зие, чтобы обеспечить себе легитимность. Зная, что правила проведения выборов будут «откорректированы» против ПНП, руководство партии собралось в нашем доме на Клифтон, 70, чтобы решить, участвовать в выборах или бойкотировать их. Памятуя наставления отца, я выступаю против бойкота. Какими бы тяжелыми ни были условия, как бы ни жульничал противник, отступать нельзя. А правила, разумеется, подтасованы. Зия изменил их сразу же после того, как ПНП заявила о своем участии в выборах.

«Зарегистрируйтесь как политическая партия, или вас не допустят к выборам», — заявили военные.

Мы отказались. Зарегистрироваться — значит признать законность военного режима.

«Мы выступим как независимые кандидаты», — решаем мы, хотя понимаем, что потеря партийной эмблемы — большой риск в стране с официально признанным уровнем грамотности в 27 процентов, тогда как реальный уровень гораздо ниже, около 8 процентов.

Режим делает следующий ход: «Независимые должны набрать 51 процент голосов» — так гласят новые правила.

«Отлично, — парируем мы, — обеспечим».

Но 15 октября 1979 года, за месяц до намеченной даты выборов, по инициативе некоторых членов руководства ПНП, мы снова совещаемся. Обеденный зал особняка превращен в зал заседаний. Снова на повестке дня вопрос участия в выборах. Мнения расходятся. Некоторые требуют бойкота. Иные из них, насколько мне известно, втихомолку называют меня «крошкой-глупышкой», но это не ослабляет моей решимости и не мешает мне выступить. «Постоянно меняя правила, Зия подорвал к себе доверие, — говорю я. — Мы не должны потерять доверия избирателей. Мы с блеском выиграли местные выборы, и мы победим на всеобщих». Поздней ночью принимается решение — с небольшим перевесом — принять участие в выборах.

Когда Зия на следующий день узнает о нашем решении, его нервы не выдерживают. Он повторяет ход 1977 года, отменяет выборы и снова посылает солдат в наш дом. Ночью меня будит взволнованная прислуга: «Дом окружают солдаты». Я быстро бросаю в ванну все наиболее существенные документы: партийные списки, письма, списки арестованных, поджигаю их. Ни к чему облегчать работу наших гонителей. Через несколько минут солдаты ворвались в дом, и вот нас с матерью уже выводят под дулами винтовок, отправляют в Аль-Муртазу, наше сельское имение в Ларкане. Там мы проведем шесть месяцев.