«Я намерен использовать любую парламентскую и внепарламентскую возможность, чтобы заставить британское правительство призвать пакистанское правительство прекратить разнузданную кампанию по искоренению оппозиции, в первую очередь политических противников из Пакистанской народной партии», — писал мне в ноябре член палаты общин Макс Мэдден. Получила я ответ и от Элиота Абрамса, заместителя госсекретаря США по гражданским правам, которому писала о судьбе Насера Балуча и Сайфулды Халида. «Разделяю Вашу озабоченность неизбежной несправедливостью закрытых военных судебных процессов против гражданских лиц, а также, в данном случае, обоснованное подозрение, что признания получены при помощи пыток, — писал мистер Абраме. — Заверяю Вас, что наши дипломаты в Пакистане продолжат внимательно следить за этим и подобными случаями».
В Барбикане я каждое утро вставала ровно в семь, наводила порядок в квартире, мыла, мела, готовила простую чечевичную похлебку на день, поджидая Башира Рияза с мясной продукцией-халал, разделанной с соблюдением мусульманских обычаев в населенном пакистанцами пригороде. И принималась за работу. Почта поглощала много средств. Я старалась вести хозяйство экономно. Две трети средств уходило на аренду помещения, остальное на оплату почтовых расходов, телефона и на накладные расходы. Мать выделила мне небольшую сумму на украшение квартиры, и я купила подержанный ковер, несколько ваз, блюд и ламп без абажуров. Деньги в первую очередь шли на политическую активность. Мы решились на издание собственного ежемесячного журнала «Амаль» («Действие») на урду с несколькими страницами на английском. Тираж распространялся по международным организациям, посольствам и среди пакистанской эмиграции. Деньги приходилось экономить, Башир Рияз совмещал редакторские обязанности с функциями рекламщика, Нахид вербовал подписчиков. Контрабандой журнал проникал в Пакистан, где активисты копировали и размножали из него статьи и заметки, расходившиеся по стране, проникавшие даже в тюрьмы, и узники понимали, что они не забыты. «Амаль» поддерживал волю к борьбе, не давал людям в оккупированной собственной армией стране падать духом.
— Я сегодня не выйду на работу, — неожиданно позвонил Баширу наш каллиграф.
— Что случилось? — обеспокоился Башир. Печать на урду — процесс непростой, для этого требовался каллиграф, сначала наносивший текст на вощаную бумагу.
— Посольство предложило мне больше денег, чтобы я на вас не работал, — смущенно признался каллиграф.
Когда о нажиме посольства Пакистана сообщил и владелец типографии, мы отчаялись, думая, что «Амаль» обречен. Но типограф оказался убежденным сторонником нашей партии и не только не поддался на шантаж, но и увеличил отводимое нам время. Башир договорился с каллиграфами, работавшими для других пакистанских изданий в Лондоне, и они выручили нас в сверхурочные часы. Режим подкупал одного, Башир находил другого. И «Амаль» держался.
В Пакистане Зия снова поигрывал мускулатурой военного положения, демонстрируя, кто в стране хозяин. Продолжая печатать статьи о жестоком и несправедливом обращении с Насером Балучем и его товарищами по несчастью, мы стали получать все более зловещие известия о готовившемся приговоре. Наши худшие опасения подтвердились, когда холодным и ветреным утром 5 ноября 1984 года военный суд в Карачи вынес приговор. Насер Балуч и остальные подсудимые подлежали «повешению за шею до умерщвления».
Мы в Барбикане перешли на режим чрезвычайного положения, выпуская воззвание за воззванием, чтобы при помощи международного сообщества спасти жизни приговоренных. Наше возмущение возросло, когда один из активистов в Пакистане раздобыл — и переслал нам — документ, свидетельствующий о том, что Зия лично приложил руку к приговору. Выяснилось, что военный суд сначала приговорил к смерти одного лишь Насера Балуча, с чем и согласился военный администратор Синдха. Но вдруг он изменил свое мнение и вернул дело суду для пересмотра. Лишь Зия, его единственный начальник, мог заставить его изменить мнение.
Более того, к нам попал документ на бланке главного военного администратора, который Зия подписал, утверждая эти смертные приговоры 26 октября, то есть на целых десять дней раньше, чем его марионеточный суд их огласил. После этого единственным шансом для этих людей оставалось прошение о помиловании, адресованное тому же самому Зие в качестве президента. Гнусный фарс! Обращаться к человеку, утвердившему их смертные приговоры еще до вынесения?!
У людей выступали слезы на глазах при виде этих документов, но меня переполняло возмущение. Впервые в наши руки попало подтверждение того, о чем мы многократно слышали: приговоры политическим узникам определяются самим Зией. Мы уселись за обработку документов, чтобы как можно скорее их опубликовать. Если что-то и могло обличить пакистанские суды как органы обнародования заранее принятых решений, то именно эти документы. Лорд Эйвбери, оказавший помощь в деле освобождения матери, устроил для нас пресс-конференцию в британском парламенте. Наша кампания набирала обороты.
Снова люди доброй воли откликнулись на наш призыв, откликнулись правозащитные организации, профсоюзы. «В то время как мы в нашей стране боремся за права рабочего класса, не следует забывать о борьбе наших братьев и сестер в других странах, — писал профсоюзный организатор Лоренс Плат из Ноттингема редактору «Ти-энд-джи рекорд», крупного профсоюзного журнала. — Возможно, мы еще успеем спасти жизни профсоюзного вожака Насера Балуча и его троих товарищей, ожидающих казни. Нам следует обратиться с протестом к правительству Пакистана через его здешнее посольство».
Возвысили голос юристы. «Эти четверо осуждены особым военным судом, учрежденным режимом военного положения Пакистана, — гласил документ, выпущенный группой авторитетных британских юристов. — Такие суды возглавляются офицерами, не имеющими юридической подготовки, заседания их проходят за закрытыми дверями. Доказательство невиновности ложится на плечи обвиняемых, не имеющих возможности воспользоваться услугами защитников… Мы призываем правительство Пакистана прекратить такие процессы и казни. Мы особо обращаемся к генералу Зие уль-Хаку с просьбой не утверждать приговоры, вынесенные этим четырем лицам, и сохранить им жизнь. Мы призываем британское правительство, оказывающее экономическую и военную помощь режиму Зии, использовать свое влияние на правительство Пакистана, чтобы предотвратить предстоящую казнь и прекратить судебные процессы подобного рода».
Мы отдавали все силы спасению этих политических пленников Зии. Но другие члены руководства ПНП в изгнании больше внимания уделяли достижению своих целей, внутрипартийной борьбе. Телефон звонил не переставая, эти господа, чаще всего бывшие министры в правительстве отца, добивались встреч со мной. К счастью, режим Барбикана допускал лишь 15 посетителей в день, хотя мне иногда удавалось стискивать их в группы по пять-шесть человек. Встречи я старалась не затягивать, поскорее от них отделываться, чтобы вернуться к более важной работе.
ПНП всегда была партией плюралистической, многоклассовой, коалицией разных социоэкономических слоев. Марксисты и сельские феодалы, бизнесмены, религиозные меньшинства, женщины, бедняки… При жизни отца естественные межфракционные противоречия перекрывались и сглаживались авторитетом его личности, но в Лондоне напряжение ссылки и опасения, что о них забудут дома, мешали некоторым помнить об общих целях. Тлела и вспыхивала необъявленная война за лидерство в партии. Старая гвардия понимала, что, если они примут меня, то уж потом от меня не отделаются. «Сначала отец, потом мать, а теперь вот уже и дочь будет меня на поводке водить», — ворчал один из них, выражая, очевидно, не только свое мнение.
— Вы должны определиться, на чьей вы стороне, — требовали от меня лидеры разных фракций, стремясь пробиться к рулю и не допустить к нему конкурентов.
— Я ни на чьей стороне, — отвечала я им. — Если партия выступит единым фронтом, вместо грызни за привилегии, мы скорее добьемся успеха. — Я старалась сохранять спокойствие и не дразнить старую гвардию, хорошо сознавая слабость моей политической позиции. Хотя центральный исполком партии подтвердил мое положение как действующего председателя партии, они все старые волки, а я молодая женщина, в возрасте их дочерей. Они в Лондоне обосновались с момента переворота, укоренились, обросли связями. Я стремилась сглаживать разногласия, уравновесить центры сил ради пользы общего дела. Когда я вернулась из Америки, на меня тут же набросились самые горластые, марксисты.
