«Мы приведем сюда вашего отца, будем пытать здесь при вас, — пригрозили мне. — Мы займемся вашей дочерью».

Эта пытка длилась два часа.

Бегума Бхатти.

В камере ни кровати, ни постели. Они бросили нам дерюжный мешок. Я попыталась расстелить этот мешок на полу, и из него выскользнула трехфутовая змея. «Тише!» — зашипела я Насире, а больше самой себе. Почему-то змея меня разозлила больше всего. Я схватила ее сложенным мешком, ударила головой о стену и свернула ей шею. Надзирательница, увидев эту схватку, завопила от страха.

Администрация попыталась заставить нас подписать акт, утверждающий, что змея забралась в камеру сама, а не прибыла в мешке. Мы наотрез отказались.

Дайте показания против Беназир, дайте показания против ее матери, дайте показания против своих мужей… Допросы продолжались.

«Если бы ваша жена была на моем месте, она показала бы против вас?» — спросила я однажды своего мучителя.

«Конечно».

«Значит, она недостойная женщина», — припечатала я.

Насира.

Одна из надзирательниц шепнула мне, что мужа моего схватили и тоже доставили в форт. Не знаю, что они с ним делали, не хочу узнать. В результате пыток у него случился сердечный приступ. Они спешно отправили его в больницу, не хотели, чтобы он у них умер. Но он каким-то чудом выжил.

Оставаясь в изоляции в Суккуре, я не знала о мучениях этих мужчин и женщин, об этих пытках. Я не знала, что доктор Ниязи по настоянию жены и семьи покинул Пакистан сразу после угона самолета, буквально за минуты до того, как полиция ворвалась в его дом, чтобы схватить его. В Кабуле он перенес сердечный приступ, едва выжил, и чуть не умер в Лондоне на операционном столе во время операции на сердце. В Лондоне он оставался до 1988 года.

Ясмин тоже чудом избежала ареста.

«Ясмин Ниязи дома?» — спросили полицейские из-за ворот.

«Нет», — сообразила ответить Ясмин. Тогда полиция решила забрать ее мать. За запертыми воротами между матерью и дочерью вспыхнула краткая перепалка.

«Я скажу, что я дома», — настаивала Ясмин.

«Ясмин, если они тебя возьмут, я умру, — горячо шептала мать. — Выбирай, или у тебя живая мать в тюрьме, или мой труп дома».

Ясмин молча следила, как уводят ее мать. В тюрьме госпожу Ниязи поместили с тремя женщинами в крохотной камере напротив той, в которой ждал казни отец. Пять дней мать Ясмин провела в этой камере. Спали женщины по очереди из-за недостатка места.

Ясмин пряталась три месяца. Полиция усиленно искала ее. Доктор Ниязи, едва державшийся на ногах, купил дочери билет на самолет в Лондон. Но как ей покинуть страну? Выйдя из тюрьмы, мать Ясмин созвонилась с британским посольством. К счастью, Ясмин родилась в Англии, и посольские служащие сообщили, что в сорок восемь часов могут выдать ей британский паспорт, если госпожа Ниязи сможет найти дорожный паспорт дочери, по которому она прибыла в Пакистан. Паспорт 18-летней давности обнаружили на дне коробки со старыми бумагами в подвале.

«Провожать ее в аэропорт я не пошла, боялась, что меня опознают. Накинула на нее бурка и отправила с сестрой, — рассказывала мне госпожа Ниязи уже по прошествии нескольких лет, но голос ее все еще дрожал при воспоминании о расставании с дочерью. — Ясмин разыскивали по личному указанию Зии. На ее арест имелись все документы. Ее искали по всей стране, в каждой провинции. Не было розыскного списка, в котором бы не встречалось ее имя. Лишь по воле Господа смогла она оставить эту страну».

«В вашем паспорте нет въездной визы», — насторожился иммиграционный чиновник в аэропорту.

«Странно, — «удивилась» Ясмин. — Наверное, забыли поставить», — сблефовала она.

Служащий полез в список, но тут, как часто случается в Пакистане, в аэропорту погас свет, пассажиры забеспокоились, возник хаос. Когда электричество дали снова, контролеру уже не до поисков было, он в спешке штамповал паспорта и пропустил беглянку на посадку.

Ясмин благополучно прибыла в Лондон, где впоследствии вышла замуж за моего кузена Тарика, тоже политического изгнанника. Так они и остались в Англии, и теперь воспитывают двоих детей.

Жара достигла Суккура в мае. Горячий ветер продувал мою клетку, нагревая воздух жаром пустынь внутреннего Синдха до 110, даже до 120 градусов по Фаренгейту. Пыль и песок, приносимые ветром, прилипали к моей взмокшей от пота коже, скрипели на зубах. Кожа трескалась, шелушилась, полосками слезала с ладоней. На лице вспухали и лопались нарывы, пот и песок попадали в них, разъедали, жгли огнем. Мои обычно густые волосы вылезали горстями. Зеркала у меня не было, но, ощупывая скальп, я обнаруживала очередные разрушительные последствия нового образа жизни, пальцы скользили по шершавому лысеющему черепу. Каждое утро я оставляла на подушке клочья волос. Насекомые не замечали различия между моей камерой и окружающим миром. Кузнечики, комары, оводы, пчелы, осы жужжали, ныли, вертелись вокруг, садились на лицо ноги, руки… Я отмахивалась, но при таком их количестве ничего не могла сделать. Ползли тараканы, большие черные муравьи и тучи маленьких красных. Пауки и паучки. Ночью, чтобы спастись от укусов, я натягивала на лицо простыню, но тогда становилось нечем дышать.

О чистой, прохладной воде я могла только мечтать. В тюрьме давали какую-то коричневую, рыжую, в лучшем случае, желтую жижу. Отдавала она тухлыми яйцами, на воду не походила и жажду не утоляла. Однако жившему неподалеку Муджибу, моему адвокату, не разрешили передать мне чистую воду.

«Все делается ради вашего блага, — с серьезным видом уверял меня начальник тюрьмы. — Эти люди ваши враги.

Руководство вашей партии хочет убрать вас с дороги. Но мы не позволим им этого добиться».

В другой раз он сообщил мне, что лично съел свежие апельсины, переданные мне Муджибом.

«Ради спасения вашей жизни пришлось рискнуть своей. Он мог впрыснуть в апельсины яд». — Какое-то абсурдное действо.

«Можно мне получить баллончик против насекомых?»

«Нет-нет, ни в коем случае. Это ведь яд. Мы не хотим, чтобы с вами что-то стряслось».

С чего они все время твердили о яде? Я вдруг поняла, что им хочется внедрить в мою голову идею самоубийства. Чего лучше — объявить, что Беназир Бхутто, припертая к стенке справедливыми обвинениями, покончила с собой! Изящное решение проблемы. Подтверждением моей гипотезы оказалась бутыль фенила, «забытая» в моей клетке. Этикетку на этой бутылке перекрывала наклейка с изображением черепа и скрещенных костей.

«Смотрите не забудьте эту бутыль у нее в камере! — строго — и громко, чтобы я расслышала, — предупредил начальник тюрьмы уборщицу, заходившую ко мне перед его еженедельным визитом. — И вообще следите за фенилом. Не то ей еще вздумается таким образом положить конец своему заключению».

Но, несмотря на его наставление, — или благодаря ему — бутылка каждый раз оставалась со мной наедине, и череп с наклейки буравил меня пустыми глазами.

Значит, таким образом они пытались внушить мне мысль о самоубийстве. Насколько эффективно?

Снова начало беспокоить ухо, состояние его ухудшили песчаные ветры, постоянное потоотделение, при котором пот обильно стекал по лицу, затекал и в ушную раковину. Но тюремный врач продолжал уверять меня, что все в порядке.

«Вы в одиночном заключении. Разумеется, постоянно ощущаете немалое напряжение, прекрасно понимаю, — втолковывал он мне. — Люди часто склонны воображать в таких условиях боли, которых на самом деле не ощущают».

Я даже склонялась к его точке зрения. Может быть, я и в самом деле выдумываю? Если б только не жара…

«Дорогая Пинки, — писала мне мать 23 мая из Центральной тюрьмы Карачи. — Чтобы спастись от жары, я три-четыре раза в день обливаюсь водой. Попробуй. Сначала я наклоняю голову и лью воду на затылок и голову, потом на одежду. Затем сажусь на койку под вентилятор, сушусь и охлаждаюсь. Даже после того, как одежда полностью высохнет, еще некоторое время не покидает ощущение прохлады. Чудесный метод, приносит колоссальное облегчение…. С любовью, твоя мама».