Кто-то вручает мне микрофон, но воспроизводящая аппаратура не заземлена, от проводов сыплются искры. Во время моей речи техники на сцене ковыряются с изоляцией и с аппаратурой. Нет, это не Оксфорд.

— Когда я с отцом была в Индии, во время переговоров с Индирой Ганди, отец отказался спать в кровати. Он спал на полу. «Почему ты спишь на полу?» — спросила я его. «Я не могу в Индии спать в кровати, — ответил он мне. — Наши военнопленные в лагерях спят на земле». — Толпа загудела.

Сегодня Касур, завтра Окара. Мимо зеленых полей, на которых трудятся крестьяне, пропалывают и поливают.

Команда ПНП колесит по сельской глубинке Пенджаба. Продвижение замедляется энтузиазмом приветствующих нас толп. Пенджаб — родина джаванов, армейской массы, преданной отцу и благодарной ему. Он заботился о джаванах, он обеспечил теплым обмундированием солдат, засевших в заснеженных окопах в горах Западного Пакистана, он повысил их денежное содержание, облегчил выдвижение в офицеры. И теперь семьи солдат в полном составе выходили на митинги в поддержку ПНП. Мы подобрались к чувствительному месту генеральского режима.

— К вам полиция, — сообщила возбужденная хозяйка дома, в котором я остановилась в Сахивале 29 сентября. Моя третья остановка.

— Этот дом объявляется закрытой зоной, — сообщил мне полицейский чиновник. — Вы изолируетесь здесь на срок в пятнадцать дней.

Хочешь — верь, не хочешь — не верь. Дом окружен полицией. Телефон отрезан, иногда отключают электричество и воду. Перекрыты близлежащие дороги, люди не могут попасть домой. Мои хозяин и хозяйка, которые после этого покинули партию, удерживаются вместе со мной. Три дня я нервно расхаживаю по комнате, а за дверью дежурит женщина в полицейской форме.

На каком основании? Я не нарушила никаких законов, даже закона о военном положении. Я просто замещала отца во время санкционированной самим диктатором избирательной кампании. Плохо же я разбиралась в правилах игры, в которую втянулась. «Моя дочь любит носить ювелирные украшения. Теперь она гордо носит цепи лишения свободы», — заявила мать на митинге в Карачи, где собирала грандиозные толпы. Происходившее окончательно убедило Зию в невозможности справиться с ПНП политическими средствами. Бхутто в тюрьме оказался сильнее, чем Бхутто на трибуне.

На следующий день Зия появился на экранах телевизоров и объявил об отмене выборов.

Я поняла, что законов в стране больше нет.

24 октября 1977 года.

День начала процесса против отца. Обвинение в заговоре с целью убийства. В отличие от обычных уголовных процессов, начинающихся в судах низшей инстанции, этот стартовал в Верховном суде Лахора, лишая отца одной инстанции апелляции. Судью, который шесть недель назад освободил отца под залог, удалили из Верховного суда, а суд «укрепили» пятью специально подобранными новыми судьями. Одним из первых актов этого нового состава стало аннулирование внесенного отцом залога. Теперь против него действовали обвинения уголовного характера и решения военного диктатора.

Мне, однако, не мешали вместе с матерью выполнять работу отца. Меня освободили вскоре после того, как Зия отменил выборы. Один из сторонников ПНП предложил нам необставленный дом в Лахоре, столице Пенджаба, для использования под офис и место совещаний лидеров ПНП на время суда над отцом. Каждый день один из нас посещал судебные заседания, проходившие в изящном особняке, построенном британцами в 1866 году. Весь внутренний декор посвящался правосудию, резьба деревянных панелей стен и потолка создавала подобающий настрой. Пол покрывал толстый красный ковер. Суд идет — все встают, появляются судьи, перед которыми шествует служитель в длинном зеленом кафтане и белом тюрбане, несущий деревянный жезл с серебряным шаром-набалдашником. Судьи в черных мантиях и белых париках занимают места в креслах с высокими спинками под балдахином красного сатина. Адвокаты отца уже на местах, сияют белоснежными воротничками, поверх черных костюмов на них надеты черные шелковые мантии. Я на своем месте на деревянной скамье для зрителей должна бы ощущать удовлетворение: все выглядит так, будто судебное разбирательство произойдет по доброй английской традиции. Видимость, однако, обманывает.

Обвинение базируется главным образом на признании Масуда Махмуда, генерального директора Федеральной службы безопасности. Масуд Махмуд — один из государственных служащих, арестованных в ходе переворота. Говорили, что его пытали с целью получить фальшивые показания против отца. После двух месяцев в заключении он якобы решил «раскаяться», признать, что был сообщником преступления моего отца, и купить прощение чистосердечным признанием и «свидетельскими показаниями» против «организатора заговора». Масуд Махмуд утверждал, что отец приказал ему убить политического деятеля Касури.

Показания Масуда Махмуда — фактически единственное, на чем базировалось обвинение, так как четверо остальных обвиняемых — служащие Федеральной службы безопасности, получавшие указания от Масуда Махмуда. Как и их начальник, они попали под арест в самом начале переворота. Очевидцев нападения не было.

Четверо обвиняемых служащих ФСБ сидели рядом со своими адвокатами, но отца окружали охранники. Его усадили в деревянный «загон», сооруженный специально для этого процесса. «Я знаю, вы привыкли к комфорту, поэтому вместо скамьи я вам приготовил стул», — насмешливо заявил отцу в первый день разбирательства, тянувшегося пять месяцев, главный судья Маульви Муштак Хусейн. Один из назначенцев Зии, Маульви Муштак происходил из той же местности, что и сам Зия, из Джаландара (Индия), и имел с отцом старые счеты. Он представлял Айюб Хана, когда отец бросил тому вызов. При правительстве ПНП он выставил свою кандидатуру на пост главного судьи, но министр юстиции, генеральный прокурор и мой отец сочли его неподходящим для такого поста. Вскоре после переворота Зия назначил его ответственным за подготовку избирательной кампании, как бы в насмешку над принципом разделения исполнительной и судебной властей. Конечно, такой судья не мог быть беспристрастным.

Защита запросила копии показаний свидетелей против отца. Главный судья задержал выполнение этого запроса «до более подходящего времени». В ходе процесса главного адвоката отца Д. М. Авана пригласили в офис главного судьи и посоветовали «подумать о будущем». Когда эти советы не возымели действия, главный судья умышленно завел в тупик другие дела, которыми занимался господин Аван. Господину Авану пришлось посоветовать своим клиентам найти другого адвоката.

Я присутствовала в суде, когда Маульви Муштак искажал показания водителя Масуда Махмуда, пытаясь сфабриковать связь между моим отцом и генеральным директором ФСБ.

— Верно ли, что вы доставляли Масуда Махмуда к премьер-министру?

— Нет, — робко ответил водитель.

— Пишите: «Я доставил Масуда Махмуда к премьер-министру», — продиктовал главный судья стенографу.

— Протестую, ваша честь! — поднялся с места защитник.

— Протест отклоняется, — отмахнулся Маульви Муштак, хмуря густые седые брови, и снова повернулся к свидетелю. — Вы хотели сказать, что могли забыть, как вы доставляли Масуда Махмуда к премьер-министру.

— Нет, я ничего не забыл. Не возил я его туда ни разу.

— Пишите: «Масуд Махмуд сам вел машину, когда ездил к премьер-министру».

— Протестую! — снова вскочил защитник.

— Сядьте! — рыкнул на него судья и снова взялся за водителя. — Масуд Махмуд ведь мог сам вести машину?

— Н-нет, сэр, — возразил трясущийся водитель.

— Почему? — крайне удивился главный судья.

— Потому что я не расставался с ключами, сэр.

Королевский адвокат Джон Мэтьюз из Англии, следивший за заседаниями суда в ноябре, пришел в ужас. «В особенности меня шокировало, как суд прерывает свидетелей, когда их показания опровергают версию виновности подсудимого, начинает обработку свидетеля с целью изменения его показаний», — рассказывал он впоследствии английскому журналисту. Каково же было адвокатам защиты! Ни одно из их многочисленных возражений не было учтено на 706 страницах записей свидетельских показаний.