Она снова сделала паузу и вытянула руку.

— Я забыла, каково это — быть человеком, — прошептала она. — Но, Ловелас, дорогой мой…

Она коснулась кончиками пальцев его руки и бессвязно продолжала:

— Смогли бы вы… захотели… быть настолько добры… — у нее перехватило дыхание, — чтобы понять?

Роберт отвернулся от нее и надолго устремил взгляд в темноту парка.

— Если откровенно, — заговорил он наконец, — смогу я или не смогу, мой выбор невелик.

Не оборачиваясь, он протянул руку и почувствовал касание ее руки.

— Как я смогу вас оставить, Миледи? — спросил он. — Вас, спасшую меня, когда я умирал среди камней! Вас, ставшую с той поры, когда меня лишили родителей, почти сестрой мне!.. Нет, едва ли не матерью!

Она не ответила, но осмелилась положить руки ему на плечи, осмелилась сжать его в объятиях. И очень долго — Роберт не смог бы сказать, как долго, — не выпускала его из них.

— Есть еще одна вещь, — пробормотал он.

— Какая именно?

— Отмечен я дьяволом или нет…

— И что?

— Наступит день, когда я буду вынужден возвратиться в Вудтон. Потому что я должен, если смогу, уничтожить Духа Тьмы. И даже если я окажусь слишком слабым для такой задачи… Там осталась девочка… моя подруга… Я обязан вызволить ее оттуда…

Казалось, Миледи была готова поддержать разговор. Роберт пристально посмотрел ей в глаза, но устремленный на него взгляд внезапно стал пустым и холодным.

— Миледи! — Роберт прерывисто вздохнул. — Пожалуйста.

Он нежно взял ее за руку и заговорил снова:

— Вы не должны считать меня неблагодарным. Могу ли я надеяться вместе с вами, имея на своей стороне все ваше могущество, спасти подругу, уберечь ее?

Миледи ответила Роберту улыбкой и некоторое время испытывала его терпение.

— А вы и в самом деле надеетесь? — ворчливым голосом спросила она наконец.

Не дожидаясь ответа, она взяла его за руку, сошла с аллеи и повела в темноту деревьев парка. Вскоре заросли поглотили их. По мере того как над ними сгущались тени, в душе Роберта росла внезапно возникшая уверенность, что день, когда он отправится домой, действительно наступит.

Уже несколько дней Лайтборн искал повод продемонстрировать нечто более значительное из всего того, что было в его власти.

— Меня приводит в бешенство, — внезапно воскликнул он, — эта ваша жалкая христианская порча!

Он сморщил нос, будто действительно испытывал отвращение, потом наклонился к Роберту и спросил:

— Подумайте, могли бы вы вспомнить, где лавка того мясника, который напал на вас и отобрал деньги?

Был поздний час, и было очень холодно. Они возвращались из театра. Роберт впервые в жизни побывал на театральной постановке. В его голове еще продолжал кружиться хоровод странно переплетавшихся новых впечатлений и перипетий театрального зрелища. И не только самой пьесы с ее незатейливыми актрисами, речью в стихах и золочеными декорациями, но и поведения публики, среди которой он оказался: леди в шелках и атласных масках, повесы в великолепных завитых париках… Роберт вспоминал, как разглядывал из своей ложи казавшуюся темной и зловонной яму партера. Как приятно иметь деньги и власть, которые могут предложить такое зрелище! Это так же приятно, как разливающееся в венах тепло от выпитого вина, как эта карета, защищающая его от дождя. Роберт прежде не понимал, каким соблазном может быть достаток, потому что для его родителей он всегда был ничем, и это их отношение уберегло его от знакомства с прелестями богатства. Не будь этого, утешал он себя, у него не было бы необходимости возвращаться в Вудтон. Вспомнив об этом своем намерении, он успокоился, его грех перестал казаться чрезмерно тяжким.

Лайтборн наклонился еще ближе и помахал рукой перед лицом юноши.

— Мясник, — повторил он. — Вы помните, где он живет?

Роберт вздрогнул, потом облизнул губы. Он чувствовал у себя в желудке прилив чего-то легкого и приятного, но не находил причины, которая могла бы объяснить это ощущение. Он посмотрел в окно кареты на мокнувшую под дождем улицу. Они выезжали на Друри-лейн.

— Недалеко отсюда, — неторопливо ответил он и показал рукой: — Там надо повернуть к церкви.

Лайтборн усмехнулся и высунулся из окна, чтобы отдать приказ кучеру. Карета повернула и загромыхала по одной из узких улиц района, прилегавшего к церкви Сент-Джайзл, затем по еще более узким и жалким улочкам, пока они наконец не оказались в самом сердце парка Уэтстоун. Роберт показал рукой на ряд убогих дощатых лавок.

— Там, — сказал он. — Он живет там.

Карета остановилась. Роберт распахнул дверь. Ночь выдалась такой неприветливой, что улицы, казалось, покинули даже нищие и проститутки. Дождь глухо колотил по грязи, а стонавший ветер нес удушливый запах гнилой соломы. Роберт поежился и обернулся к своим компаньонам.

— Что вы намерены с ним сделать? — спросил он.

Миледи улыбнулась, а затем закрыла лицо черной маской, от чего ее точеная шея стала казаться еще белее.

— Не думаю, — сказала она, — что вам уже пора стать свидетелем этого.

Роберт кивнул, и, не произнеся ни слова, наблюдал за неторопливо поднимавшейся со своего места Миледи. Даже не видя ее скрытых маской щек, он знал, что они покрылись румянцем, потому что заметил, каким пламенем загорелись ее золотистые глаза. Он снова ощутил какое-то легкое шевеление в желудке и похожую на дыхание дрожь, пробежавшую по рукам. Роберт откинулся назад и прижался к обивке сидения. Он сделал глубокий вдох, пытаясь остановить распространение этой легкости по кровеносным сосудам.

Миледи проскользнула мимо него, но он успел заметить, что она принюхалась к запаху ветра. Ощущение легкости охватило его снова. Она была теперь не только в желудке, но трепетала во всех его конечностях. Он встал и следом за Миледи вышел из кареты под дождь. И хотя охватившее его ощущение сопровождалось головокружением, оно, казалось, предвещало нечто удивительное и неизведанное, настолько многообещающее, что теперь он не хотел позволить ему угаснуть. Миледи повернулась к нему, и он понял, что маска скрывает выражение тревоги на ее лице. Она протянула руку и обняла его за плечи. Роберт увидел в прорези маски улыбку на ее рубиновых губах.

— Что вы чувствуете? — спросила она, прижимая мальчика к себе.

— Я… Я не знаю, — ответил он. — Но чем бы мое ощущение ни было, оно чудесно.

Послышался скрип открывавшейся двери. Роберт обернулся на звук. Перед ними стоял мясник, с тем же мутным взглядом и такой же толстый, как прежде.

— Простите, — сказал Лайтборн, — за то, что мы разбудили вас в столь поздний час, но нам указали на вас как на того человека, который может обеспечить нас едой.

Мясник что-то невнятно пробормотал и поклонился.

— Видите ли, — продолжал Лайтборн, — наши аппетиты так велики, что грозят нам полным разорением.

— Что же тогда у вас еще осталось? — спросил мясник.

Лайтборн ухмыльнулся.

— О, полагаю, нечто очень редкое.

Он сделал мяснику знак следовать за ним и пошел по грязной дороге. Мясник, словно бессловесная тварь, неуклюжей походкой двинулся следом. Едва Миледи взяла Роберта за руку, как он снова ощутил головокружение и на этот раз попытался подавить новый приступ приятной пустоты в желудке. Он понимал, что помимо его воли каждый новый вдох вызывает дрожь каждого его нерва от несказанного наслаждения. Он воображал, что тает под напором все новых и новых импульсов удовольствия, становится невесомым, превращается в золотистый эфир.

— Туда, — шепнул он на ухо Лайтборну, — там он набросился на меня.

Роберт шел впереди, ступая в размытые дождем кучи нечистот, потом нырнул в крохотный проулок, где было гораздо темнее и ноги то и дело утопали в скользкой жидкой грязи. Но в его венах продолжало пульсировать приятное ощущение легкости, и эта пульсация теперь все более учащалась. Он не смог сдержать рвавшийся наружу смех, потому что даже зловоние, щекотавшее его ноздри, теперь казалось Роберту больше похожим на шелест струн лютни, колеблемых легким ветерком.