— Следуйте за мной, — приказал он и направился к центру круга.

На перекладине между двумя камнями висело тело. Освещенное луной, оно выглядело вставленным в черную раму; в серебре лунного света обнаженная плоть вырисовывалась совершенно отчетливо. Роберту было видно, что труп подвешен на крюке за лодыжки. Потом он заметил, что с головы что-то падает, и услыхал звук негромкого шлепка. Тогда он понял, почему тело выглядело таким поразительно белым: из него была выпущена вся кровь. Сначала подвешенный труп только слегка покачивался, но потом поднялся ветер, веревка заскрипела, и тело стало вращаться. Только тогда Роберт увидел лицо трупа. Он пытался громко закричать, но не смог: из его горла не вырвалось ни звука. Он попробовал бежать, но ему показалось, что конечности его налились свинцом; поэтому он лишь бессмысленно уставился на мертвое лицо отца. Но крик наконец вырвался: душераздирающий вопль ужаса, и утраты, и невообразимого горя.

Фауст схватил Роберта за волосы и яростно запрокинул назад его голову, а затем оборвал вопль, зажав ему рот рукой. Снова воцарилась тишина, нарушаемая лишь скрипом веревки под тяжестью раскачиваемого ветерком трупа. С носа отца упала еще одна капля, послышался новый шлепок. Роберт неистово дернулся и освободился от пут. Он побежал вперед, споткнулся в самом центре круга и громко позвал отца, а потом замер на месте: что-то двигалось впереди него, что-то шевелилось и поднималось из земли. Перед ним возникала фигура человека: обнаженного, выпачканного кровью, встававшего прямо перед телом его отца и глядевшего на луну. Затем фигура медленно повернулась. Роберт вгляделся в ее лицо. Он сразу узнал его, так как видел прежде — под капюшоном черной рясы и на портрете, висевшем в доме поместья Уолвертонов. Он вздрогнул, но не отвернулся и пристально посмотрел в глаза поднявшемуся человеку. Его стала бить неудержимая дрожь, и он медленно опустился на землю. Перед ним был вовсе не человек — казалось, в нем вообще не было ничего человеческого. Роберт не ощущал в себе сил еще раз выдержать взгляд этих глаз, и все же он поднял голову — существо притягивало его помимо воли. Едва их глаза встретились, мальчик ощутил влажную теплоту, охватившую его пах.

— Не стыдитесь, — шепнул ему на ухо Фауст, — вы и должны испытывать такой страх. Значит, вы можете видеть Его. Способны вы разглядеть Его под внешней оболочкой человеческого праха?

Роберт съежился, низко опустив голову. Ничто не могло избавить его от притягательной пустоты этих глаз.

— Я… не… — попытался заговорить он и замолчал, судорожно сглотнув, а затем выкрикнул: — Кто это?

Фауст развел руками.

— У него много имен. Некоторые из них вы, несомненно, узнали, еще сидя на коленях матери. Но Он старше всех этих имен. Для тех, кто пресмыкается в синагоге или церкви, Он — самый главный Источник Зла; но для того, кто отважен, Он — Вечное Знание, Первоисточник Истины. Когда Ева была в Эдеме, была ли она, по-вашему, не права, тайком сорвав плод с запретного дерева? Ведь змий не солгал. Ева съела яблоко и, как было обещано, обрела мудрость, вкусив его.

— Да, — прошептал Роберт, подняв взгляд на тело отца, — но зато стала смертной.

Но Фауст его не слушал. Он шагнул вперед, потом опустился на колени и склонился в поклоне у ног обнаженной фигуры. Он начал распевать на странном языке и снова поднялся на ноги, нетерпеливо схватил за руки капитана Фокса и сильно потянул его тело, не переставая петь. С треском рвущихся сухожилий труп сорвался с крюка.

— Три ванны уже было, — заговорил Фауст, на этот раз на латыни. — Теперь получай четвертую. Выйди возрожденным из нее. Не будь больше созданием из праха!

Он задрожал от охватившего его восторга и голыми руками разорвал живот трупа. Затем стал вычерпывать полными пригоршнями внутренности и, словно мылом, тереть ими кожу обнаженной фигуры. Роберт не мог больше этого вынести. Он поискал глазами ближайший камень, с трудом поднялся на ноги и побрел к нему, твердо решив прекратить свое существование и воссоединиться с родителями, разбив себе об него голову.

Он остановился возле камня, чтобы собрать силы и напрячься. Когда он запрокинул голову, готовясь сокрушить ее с одного удара, ужасный вопль почти лишил его слуха. Он поднялся до высшей ноты и стих. Роберт замер. Мальчику показалось, что крик проник ему в самую душу и улетел вместе с ней. Мгновение он думал, что слышал собственный вопль, потому что после него осталась боль, которая могла быть только его болью. Но следом послышался еще более страшный вой, который тоже смолк. На этот раз Роберт обернулся: он знал, что такой звук не мог вырваться из человеческой груди.

Мог ли так кричать Сатана, подумал мальчик, когда впервые пробудился среди огненной пустыни ада и, оглядевшись, понял, сколь долгим было его падение? И возможно ли, спрашивал себя Роберт, что он действительно смотрел в глаза Первому во Зле? Отец всегда учил его, что ад может существовать только в душе, так же как дьявол. Но теперь отец мертв: возможно ли, что он ошибался? Ведь что-то там стояло под лунным светом? Какой-то дух громадной и жестокой силы. Это что-то снова заревело, и Роберту показалось, что в его вопле слились опустошение и боль целого мира.

Вопль замер, но возникшая из земли фигура все еще корчилась, словно охваченная пламенем невидимого костра. Запекшаяся кровь, которой была вымазана кожа, пузырилась и плавилась, будто впитываясь в плоть. Кожа рвалась под этим натиском, и Роберт увидел, что конечности фигуры обмякли, словно на ее костях не было ничего, кроме разжиженной липкой смеси крови и внутренностей. И эта жижа стала стекать, разбрызгиваясь по траве, а корчившееся существо продолжало стирать ее с себя, поглаживая пальцами тело и конечности, пока из-под грязи и крови не стала проступать белизна, такая же ослепительная, как снег. И Роберт понял, что это вовсе не кости, а обнаженное тело. Фигура откинула назад голову и завыла, словно призывая спуститься на землю звезды. Потом существо пробежало пальцами по лицу, и от черт сэра Чарльза ничего не осталось. Они были стерты вместе с запекшейся кровью, и теперь безмерную глубину оставшихся прежними глаз вместо лица сэра Чарльза обрамляло совсем новое лицо.

Оно выглядело странным и ужасно бесформенным. Ноздри носа были непомерно широки, а губы собраны в складки, но во всем остальном лицо казалось неимоверно изможденным: оно было настолько худым, будто ледник, сползающий с гор, начисто стер его скулы. И бесформенность лица была не той, что вызывает ужас; скорее, наоборот, она влекла к себе своею скрытой тайной: безмерной силой, окнами которой были лишь широко открытые глаза. Но Роберт не посмел взглянуть в них снова, боясь, что, едва он посмотрит, этот взгляд испепелит его душу.

Поднялся шум, который мог вызвать внезапно пронесшийся среди камней порыв ветра. Но это был лишь вздох существа. Даже Фауст задрожал и закутался в плащ, как если бы этот вздох пронизал его холодом до самых костей.

— Добро пожаловать! — воскликнул он. — О, Господин и Хозяин! О, источник всех знаний, мудрости, истины, добро пожаловать в сей дом, который я приготовил для Тебя! Добро пожаловать.

Он радостно засмеялся и стал целовать возникшее существо в щеки, обняв обеими руками.

Ответом ему было молчание. Перестала шелестеть даже высокая трава; больше не было слышно далекого блеяния овец, доносимого ветерком. Все стихло. И в этой тишине внезапно завопил сам Фауст.

— Нет! — кричал он, пытаясь отпрянуть от существа, но это ему не удалось.

Фигура, появление которой он так радостно приветствовал, схватила его за волосы, с силой запрокинула ему голову и поцеловала, но не в щеку, а в рот. Когда существо прервало свой страшный поцелуй, губы у него стали красными и блестящими. Облизнув их, оно снова запрокинуло голову Фауста и прокусило ему горло. Спрятавшись за камнем, Роберт услыхал треск лопнувшей кожи, а следом за ним хруст ломаемых костей. Он выглянул из своего укрытия и увидел болтавшуюся на свернутой шее голову Фауста. Существо надолго присосалось к кровавой ране, а потом бросило свою жертву. Фауст распростерся на траве, точно сухое насекомое со сломанными крыльями. Из него была высосана вся плоть до самых костей. То, что осталось, слабо подрагивало, конечности непроизвольно подергивались, а голова крутилась на сломанной шее, заставляя скрипеть позвонки.